Кровоточащая рана
Никогда не любил шлюх. Очень часто облезлые, опустившиеся, полные оторвы — казалось, что за деньги они готовы были пойти на какие угодно мерзости и ухищрения, и даже не ограничиться своими «служебными обязанностями», а пойти и дальше! Вплоть до каких угодно грехов — и Ада, в котором они будут гореть и перевариваться, в не зависимости от чего бы то не было…
Девушка активнее заработала губкам. Язычок, то и дело снующий по головке члена, переходил ниже, по стволу, вплоть до яичек — и всё это в комплекте с губами, ручкой, горячим дыханием…
…Так отчего же я, столь презирающий этих самых шлюх и проституток (а также тех женщин и девушек, что близки к этому, хоть и не ради денег), лежу теперь на кровати в своей квартире, будучи мертвецки пьяным, и осаждаемый безудержной похотью и возбуждением молоденькой, но крепко задолжавшей Ялмарссону, девушки, а не нежусь в лучах любви и нежности Л?.
А потому, что её больше нет. Конкретно меня и Её, как целого, как нечто большего, чем просто двое нравящихся друг другу людей — всё это рассыпалось. Разлетелось. Обратилось в пыль и грязь, в которой я сейчас и погряз.
И с тех самых пор, зияющая, кровоточащая рана в моей груди не сходится обратно. Порой мне даже кажется, что она, эта самая огромная, мерзкая рана, есть там на самом деле. Задевая. Мучая. Выматывая. Лишая сил и смысла жить. В такие мгновения, я всегда подношу руку к тому месту, где болит сильнее всего. Быстрое тук-тук-тук.
…Девушка застонала громче. И. Так я её называю. Насаживаемая сзади на поршень Себа Ялмарссона, она то и дело взбрыкивала и над членом, и над кроватью, словно молодая кобылка, вздыхая, охая, наполняя окружающее пространство и воздух запахами и феромонами пота, секса и сигарет. Я глянул на неё.
Лишь отдаленно напоминающая ту, ради которой я бы не пожалел ничего, вплоть до последней куртки со своего плеча, И трясла грудями, увенчанными темными ореолами сосков, томно выгибаясь подобно шерпе и, в то же самое время, ещё и прося:
—…О, да! Ещё!
—Тогда получай! — И Себ активнее замолотил сзади тазом, всаживая в похотливую сучку новую порцию сексуальной дроби, от которой И начала трястись словно в припадке и, получая новые импульсы, насаживаясь ртом на мой член с неистовостью шлюхи. Горлом. До конца. Без остатка.
—Уф, горячая дырка! — Весь потный, Ялмарссон шлёпнул по крутому бедру девушки, переводя дыхание. — Давай поменяемся?
—Нет. Я не хочу. Вообще, ничего не хочу.
—Так! — Себастьян ещё раз, с силой сделал последнюю фрикцию, остановившись. Раздался разочарованный стон от тела между нами. На невероятно потном и красном от алкоголя лице немца отразилась целая гамма чувств: оттенки злости, негодования, мазок разочарования, едва
В сердце заболело с новой силой. Рука нащупала через кожу едва функционирующую сердечную мышцу. Тук. Тук. Тук…
…Мы поменялись местами. Ялмарссон, с присущим ему и его народу, порядком и чувством, обустроился возле развратного рта И, в то время как я очутился с другой стороны, сходу, без раскачки вогнав свой 16-сантиметровый член в лоно удовольствий и порока. И плевать, что без резинки. Вдруг, я поймал себя на мысли, что мне было на всё плевать.
Желая отринуться от каких бы то не было мыслей, стартую, с ходу выжимая за 200 — таз с пристегнутым к нему членом замолотил по белой попке с такой скоростью и силой, что, буквально, «распиливаемая» нами с двух сторон, И застонала (-орала) как резанная. Я с силой шлёпнул по её упругой, округлой ягодице. Шлепок. Раз. Другой. Да! Вот так!
—О-о, я смотрю, кое-кто всё-таки проснулся! — Уже посвежевший, Себ хищно ощерился, вытянув мне свой большой сжатый кулак. Прямо над нашей беленькой, делающей что мы захотим, добычей. Ответный кулак как следует встретился со своим костлявым собратом. — Вот так, брат!
—Да!
—Как сказал однажды Курт Кобейн: «Никто не умрет девственником. Жизнь всех поимеет!»