Зеркало
Не так давно я принялся разбирать свои архивы. Смешно, прямо, как старик, какой! Но всё самое приятное и увлекательное – уже осталось в молодости, потому то отыскание примет прошлых жизненных путей даёт и радость и волнение душе. В руки попались старые снимки, и вспомнилась мне старая жизнь, когда я работал на предприятии простым наладчиком, дежурил в Доме Кино, как дружинник, и увлекался эротической фотографией. Сам, конечно же, снимал мало, поскольку моделей тогда просто не было, а жена позировала редко и неохотно. Другое дело, что были в нашей жизни моменты, когда она и сама была не прочь против фотографирования, но с художественным инструментом такое позирование имело мало сходства, да и выставлялась она, как правило, не перед моим объективом. Это был её инструмент выражения своей независимости и провокации моей звериной ревности, инструмента межсупружеского общения, как вызова, который должен был либо больно уколоть меня, либо стать рассказом про то, о чём сказать мне сама она не смела. И третье предназначение снимков для моей любимой — это получение сильного эмоционального возбуждения от перешагивания через черту с обыденным поведением, демонстрация себя в самых смелых, а зачастую и порнографических экспозициях, в моменты занятия порицаемыми ласками, и, даже запрещаемыми и отвергаемыми обществом. Такого рода фотографии и теперь, уже спустя многие годы после их рождения, находят меня.
Жена вновь и вновь давала мне намёк. Зная о том, что я не совсем круглый дурак, и сумею извлечь из «зеркала» очередного её приключения выводы для себя. Не все они, эти гонцы любви, попадали ко мне, скорее только некоторые, но она продолжала бросать в волны моря эротики очередные «бутылки», и даже не столько уже для меня, сколько для самой себя, чтобы пройти рядом с опасностью быть застигнутой за этим занятием знакомыми или друзьями. Чтобы пощекотать себе нервы, посещая мужчин, которых не в праве была одаривать своим телом и тогда она, упиваясь своими запрещёнными свиданиями, зорко вглядывалась в моё лицо, стремясь как можно точнее определить то, что стало твориться в моей душе, по прочтении снимка, если он попадал в мои руки.
Когда-то, давно, я думал, что снимки, хранившиеся у её врачихи, и которые та по чуть-чуть сливала мне — это своего рода возбуждающий препарат, и таким образом она меня провоцировала на бурный и страстный секс с супругой, но оказалось, что кроме столь простого объяснения существует и другое, указывающее на иную причину – желание жены, не стесняющейся, а напротив, бравирующей запретностью, развратностью, и некоторой жестокостью её соитий, запредельных, по своей обильности, невероятное желание знать про то, что я знаю о её развлечениях. О её откровенном блядстве, которое притягивало её, как наркотик. И этого наркотика постоянно хотелось больше: ей хотелось самой всё более изощрённого, всё более грязного и жёсткого, болезненного и чрезмерного секса с самыми отвратными и самыми огромными мужскими пенисами, и, даже, пенисами животных. Она хотела видеть мои душевные страдания – высшее доказательство преданности в любви… То время ушло. Остались эти зеркала прежней жизни. Я берегу их, и ценю, как ценят коллекционные вина: чем позже сделан снимок, тем ниже его ценность, хотя и такие могут здорово зацепить за душу, если, конечно, сумеешь прочесть в них то, что, говорит мне моя «модель»: во взгляде, в позе, в бесстыдстве, в компании с другими мужчинами, но… моя: в искренности чувства, нежной и чистой любви ко мне.
В тот день, когда был сделан этот снимок, я встал рано. Был выходной день, но весь предыдущий месяц я спал плохо. Насыпал кошке сухого корма, и решил сфотографировать её, однако она имела собственное мнение на этот счёт, и потому мне пришлось смириться и начать уважать кошкину позицию по этому вопросу. Я взял камеру, и стал уговаривать её попозировать мне у миски. Но «Пушка». Обычно очень покладистая, и любящая меня больше всех остальных домочадцев, упорно выводила меня в коридор, ведущий налево – на выход из квартиры, а направо – в комнату сына. Я совсем
отчаялся и сделал снимок, этой, дурацкой, камерой. Дурацкой потому, что вспышка в ней может включаться даже днём, если она, камера, сочтёт это необходимым для получения уверенного качества снимка. И всё бы – ничего. Но вспышка срабатывает не сразу, а с задержкой около трёх секунд. Как Вы понимаете, для фотографии это непозволительная роскошь, а при жанровой съёмке – смертоубийство первоначальной экспозиции и самой идеи художественного замысла, так сказать. Именно это и произошло – я получил совершенно убийственный снимок! Кошке надоело ждать, и она стала выходить из кадра. Надеясь, что я успею её задержать внезапным жестом руки (кошки в такой момент обычно замирают на пару секунд), я влез голой лапой. А убрать – не успел. Вот так и бывает: снимаешь одну киску, а на снимке появляются сразу две. То, что я прочитал на этом снимке – собственно, как журнал перед фильмом. Про любовь к братьям нашим меньшим, а кино начинается после. Когда экран вспыхивает более ярким светом, и начинает правду жизни вытряхивать в духе соц.реализма.
Хороший фотограф всегда бьётся за своё детище до последнего шанса, будь то снимок «Зенитом» или цифровым аппаратом. Я принялся за обработку снимка Фотошопой, и получил совершенно иной, не менее правдивый и драматичный жанровый снимок из жизни нашей семьи. Какой
жизни, думаю объяснять не нужно. Нам уже не по пятнадцать лет. Вот она – на заднем плане, но стремящаяся быть главной, затмевающей всех, звезда.
Да, здесь есть что прочитать. Жена только что из постели, и это очевидно. Она вышла в таком виде из комнаты сына. Она, своим появлением передо мной в таком виде заявляет о разрыве отношений со своим мальчиком. Она не нарочно сняла с себя трусики – все последние месяца, с апреля по июль, она спала в его постели голой – это было его требование, да и с чисто практической стороны, если юноша обладает таким темпераментом, что потребность в же
воей цели, свежая, благоухающая, так же как теперь уверенно идёт, помахивая флагом капитуляции передо мной, истинно лбимым всей еёдушой.Думаю, что Вы испытали шок от такой откровенности, но это та жизнь, которую я вижу в отражении данного «зеркала». Если Вас успокоит, то я
могу сказать: это явление – не единичный случай в нашем городе. Я только, сам, лично, знаю ещё три семьи, где произошли и происходили некоторое время подобные события. И причина была той же: урок биологии. По американской, продвинутой методике желательно, чтобы мать или сестра мальчику, или отец и брат для девочки, стали наглядными пособиями по изучению половых отношений и устройству половых органов. Это очень удобно, по их версии, потому что чужих людей потрогать за разные места ребёнок постесняется, а своих близких, если ему заранее предложат это сделать, подросток ощупает. Расчёт оказался верным, за исключением того, что некоторых такие эксперименты доводят до греха. Жене было очень стыдно лежать перед сыном совершенно голой, а когда он стал её трогать внизу, её всю заколотило от перевозбуждения, и она стала умолять меня выйти из комнаты, потому, что от перевозбуждения, вдруг, решила научить сына тому, как нужно жить с женщиной. И я не удивился такому решению, и закрыл глаза на сладостные рыдания жены и скрип дивана, когда постоял в коридоре, не сразу уйдя в другую комнату.
Вначале, в первые дни, жену очень возбуждало то, что я слышу то, как сын доводит её до оргазмов, и они повторяли этот урок целую неделю. Жена стыдилась глаза на меня поднять и перешла жить в его комнату. Когда же сын стал не просто изливать своё семя в мать, а при этом ещё и жарко шептать в ухо: «Милая, любимая моя мамочка! Я очень прошу тебя: роди мне ребёночка! Роди от меня!».
Вот тут у неё мозги напрочь снесло. Она, после этого, всякий раз столь самозабвенно отдавала ему своё тело, что я начал беспокоиться за её психическое здоровье. Сам юноша от меня отдалился в этот период, как от самца конкурента, и стал искренне мечтать о том, чтобы мать забеременела от него. К счастью такого не случилось.
Постепенно чрезмерно насыщенная половая жизнь супругу стала утомлять, и они перестали запираться в послеобеденные часы, а после, по ночам, стали и их споры слышны. Вначале, когда сын стал свою строптивую партнёршу брать силой, жене это даже нравилось – возбуждало в ней воспоминания молодости, но вскоре, примерно на втором месяце их «житья», это начало её раздражать. Она хотела полноценного отдыха и сна, а сыну подавай снова и снова жёстого секса. Накануне этого «зеркала», юноша даже развёл и привязал ей ноги, но когда он добился своего и излился в мать, она его, скрепя сердце, вновь простила.
Мне она не позволяла вмешиваться в их отношения: « это мой сын, и я сама всё сделаю, как надо!». Мне было неловко, ведь он действительно её сын. Ей трудно было выработать позицию по отношению ко мне ещё тогда, когда нам, всем троим, и по крови стало ясно, что родила она его от своего отца, а не от меня, мужа. Прецедент уже был: её младшая сестра двумя годами раньше, зачала под те же хрипы в ухо его любимой нежности: — Доченька, миленькая, роди мне сыночка, и братика себе! Тогда он так же, как после моей жене, раз семь или восемь за ночь хрипел в ухо в экстазе, даже при мне, если делал это спьяну, не стесняясь, и впихивая в дочку свою громадную плоть только на три четверти, потому, что больше двадцати четырёх сантиметров мужского тела жена тогда, до родов, не была в
состоянии принять. Обе дочери жалели и любили своего отца, и не давали мне обидеть его и прекратить откровенный, нескрываемый инцест.
Наступило сегодняшнее утро. Зачем он это сделал, сын и сам не знал – из интернета взял, и стало любопытно попробовать. Он довёл ласками свою партнёршу до экстаза, а после постепенно впихнул в неё сначала до середины, а после и всю, целиком, бутылочку из-под кока-колы. Когда женщина устала от затяжного оргазма, и попыталась извлечь бутылку, у неё это не получилось, становилось очень больно внутри, и она запаниковала, что придётся скорую вызывать. Воображение тут же нарисовало эту картину её позора, странным образом вновь возбудившую её, и горлышко бутылки внутри вдруг «отпустило». Эксперимент сына подытожили слова его матери:
— Всё, больше ты ко мне пальцем не притронешься!
На столь знаменательной ноте супруга вышла из комнаты сына, и в этот момент я снял её киску, вместо нашей домашней.
После всех этих, дурацких, событий прошло уже три с лишним года. У сына есть постоянная девушка, да и другие с ним иногда встречаются. Их, с матерью, эксперимент мы предали забвению. Сын, говорят, на редкость ласково и бережно обращается с женщинами, и они просто без ума от парня, который в отношении их не то что насилия, грубого жеста не допускает! Жена не говорит, но я вижу, что она гордится тем, как воспитала сына, всего за четыре месяца самостоятельно (самолежательно) сделав его настоящим мужчиной.
Зеркало
Эта история повторялась с точностью китайской, чайной церемонии. Каждым вечером, каждого дня, в 20 часов ровно и не минуты позже, Саша, включив свет в своей спальни подходила к окну и раздвигала шторы, затем, лишь только мельком бросив взгляд на фасад здания, что находилось напротив отступала обратно, в глубь комнаты, туда, где на одной из стен помещения во весь человеческий рост крепился ее алтарь, — алтарь ее любви. Большое, нет простаки огромное зеркало. Алтарь, которому каждый нарцисс ежедневно приносят свое отражение в жертву, и между этими двумя неразлучными как между голубем и голубкой порой складывается куда больше взаимопонимания, чем между мужем и женой в некоторых человеческих семьях. Саша была словно рождена для зеркала, — зеркало было словно создано для Саши.
Есть тысячи идеалов красоты, в том числе и немножко ложных. Чего стоит только 90-60-90. Иногда мне кажется, что он появился на свет только благодаря тому, что его легко запомнить. Один идеал зачастую полностью противоречит другому, так позавчера оды пели розовощеким толстушкам, вчера восхищение вызывал болезненный вид, а сегодня его рисуют индустрии и модные глянцевые журналы, которые существуют за счет того, что размещают на своих страницах рекламу этих самых индустрий. Коммерческий след современных идеалов очевиден. Вы только не подумайте, что вместо заявленной эротики автор не с того не сего ударился в антиглобализм. Нет, вовсе нет, я просто хотел подчеркнуть, тем самым что Саша была хороша, вне времени, форматов и церемоний, ни совершена, просто хороша. Стройная. Изящная. Красотка. Цветок чьих-то потаенных фантазий. Девушка чей-то мечты.
В ее искушающих, почти что кошачьих манерах, и хорошо сбитой фигурке, было все то, что заставляла мужчин сворачивать себе шеи когда она, качая бедром проходила мимо, то, что заставляла старичка, частенько, по вечерам дымившего трубкой, на лавочки у ее подъезда, вспоминать свою бурную молодость, то, за что Саша любила зеркало, а зеркало так сильно любила Сашу, ну и самое главное, то, что собственно как магнит притягивало некто постороннего каждым вечером, каждого дня, выходить на балкон дома напротив, прикрывшись мраком ночи, как дьявол прикрывается плащом. Там на балконе, был он, бинокль, красная вино и часто женщина, а вместе с ней ее холодная усмешка.
Они разговаривали только однажды, у дома. В тот пасмурный, осенний день, лил дождь. Он выходил из магазина, — в его руке вертелась пачка сигарет. Девушка поджидала его у входа. Он увидел ее, вздрогнул, хотел было пройти мимо, но был остановлен касанием ее руки. Он не никогда не видел ее лица так близко. Здесь, на улице это был совсем другой человек, там, в окуляре бинокля другой.
— Меня зовут Саша, — просто-напросто сказала девушка.
Он растерялся, побледнел, вытащил из кармана бумажник и начал что-то глупо бормотать, а том, что не когда бы, не позволил себе что ни будь предосудительного, и все такое. Очень много разных, глупых слов. Человеку напротив, было сорок пять лет. Он повел себя перед этой красоткой, как интеллигентный водитель, перед жезлом гаишника, застуканный на превышении скорости. Там где одни выставляют грудь, другие просто предлагают взять взятку.
— Нет, это не то, что ты думаешь, — сказала Саша, увидев в его руке купюры. — И точно не то, что думает твоя рыжая. Но дожжен же ты знать, хотя бы, мое имя. Она и ты!
Саша рассмеялась, развернулась и ушла. А он стоял раскрыв рот, разведя руки и пялился ей вслед, до тех пор, пока ее фигурка не исчезла за поворотом, затем вздрогнув всем телом, точно очнувшись от страшного сна, перевел взгляд через улицу, напротив, туда где у обочины облокотившись об авто стояла женщина. Рыжая женщина. Мелькали редкие автомобили; в образовавшихся в неровностях у парапетов лужах взрывались крупные капли дождя; а на ее треугольном и бледном как мрамор лице блуждала усмешка, — в блеске же мутно-зеленых зрачков жили все дьяволы мира.
Саша подходила к зеркалу с грациозностью лани, долго смотрела на себя, улыбалась, а после обнажалась перед ним и белая сорочка летела вниз под ступни на паркет. Стройное тело. Узкие бедра. Бермудский треугольник лобка.
Каждый день новая игра, каждая игра как новое откровение. Саша не любила повторяться. Она игралась со своим отражением с ловкостью жонглера, жонглирующего своими булавами, с изяществом с каким лишь только одна кошка может играться со своим хвостом. Она-то подходила к зеркалу вплотную, так близко, что темные соски ее реальной груди упирались в свое же собственное отраженье, то отдалялась, иной раз поворачиваясь к нему лицом, то выгибая спинку, разворачиваясь задом, и пальчик ее кисти скользил вдоль удлиненного овала ягодиц и забирался внутрь и выходил обратно.
— Ты просто жалкий человек, ты трус, ты, как та жертва, которая хочет, чтобы ее, наконец, поймали. Пауза. Ты, так боишься своего тайного эшафота, что приходишь к нему каждый день, надеясь так превзойти свой страх. Но страх только усиливается, когда ты видишь перед собой блестящее лезвие его гильотины и тогда, ты совершаешь вторую ошибку, влюбляешься в нее все с тем же посылом. Пауза. Ты что дурак! Это твоя кривляка, — Саша, — это и есть твоя гильотина, которая придет день, тебя погубит. Очень долгая пауза. У гильотин есть такое свойство время от времени подать на головы своих влюбленных созерцателей. Ты разве не знал?!
Женщина замолчала, отстранилась от него, закинула за спину, локоны рыжих волос, взглянула на него снизу верх.
— Почему, ты на меня всегда так пялишься, у тебя сейчас такой вид, точно гильотина уже рухнула… ну что?
А он молчал, как всегда нелепо разведя руки в стороны, и смотрел на нее сверху вниз, как белая струйка его семени медленно падает с ее острого подбородка.
Саша некогда не приводила к себе домой мужчин, почему? Возможно, они были ей просто не интересны. Тому кто хочет себя, едва ли нужны партнеры. За время своих наблюдений человек напротив лишь однажды видел в ее доме мужчину, хотя в этом случае это слово не показатель факта, а его большое преувеличение. Маленький рост. Болезненный вид. Большие очки. Вуди Ален. Молодые люди сидели на кухни, пили зеленый чай и разговаривали. О чем? А мире во всем мире разумеется. Ничего не было.
Саша садилась на кресло расположенное напротив зеркала и раздвигала ноги; пятки ступней вжимались в мягкую ткань. Хаус темных волос, едва заметная прорезь, вялый петушок, — двуликий Янус кого отталкивающий, кого манящий.
Два пальца оттягивали клитор, в то время как мизинец слегка проникал внутрь.
— Андрей Николаевич вы приготовили отчет? Андрей Николаевич… Андрей Николаевич… отчет? Вы спите? Отчет!?
— А? Конечно я приготовил отчет… стоп… какой вообще, к черту, Алина, отчет?!
— Саша любила игрушки, — актрисам нужен аксессуар. Она … трижды посещала секс шоп. Костюм снегурочки сейчас негде не купишь, монашки и принцессы тоже. У ней вообще был целый гардероб, а также хлыст, пара искусственных фаллосов и кое-что еще. Саша была тот еще провокатор!
— Так что… Николаевич, поедим с ночи на рыбалку. Сейчас на Шайбе такой клев идет, окуни так и лезут.
— Нет, с ночи я не могу.
— Так воскресенье, Николаевич… расслабимся! По чекушке возьмем, молодость вспомним, как на Ленина по девкам шарились. Помнишь Машу три копейки? По лицу вижу, помнишь! Как же она сосала! Как сосала, а… и главное альтруисткой была, не то что сейчас бабы пошли, сейчас всем бабам, — бабки подавай, а той давали, сама не брала. Идейной как пионерка была, ешкин кот!
— Нет, с ночи я не могу… дело ес
Он уходил, настолько глубоко насколько это было возможно, замирал, вибрировал, менял темп, показываясь наружу, блестел тогда ирреальным блеском. Из горла девушки вырывались резкие, нутряные звуки. Человек напротив не слышал их. Но он чувствовал их каждым рецептором своего мозга, когда видел в окуляре бинокля подрагивающее тело, и капельки пота точно бисером вытканные на нем.
Он сидел на своем балконе он видел, он созерцал. Тихо постанывая, приоткрыв рот, с вытащенным из штанов членом. Низкий. Гадкий. Порочный. Ни что не могло утаиться от его жадного взгляда в этот момент. Он видел Сашу как на своей ладони. Так, как если бы стоял от нее в нескольких шагах. Рыжая женщина была рядом, сидела на пластиковом стуле в позе лотоса, подобрав под себя голые ступни. Она тоже видела, она тоже созерцала. И усмешка, холодная как удавка, затягивающаяся на шеи, не сходила с ее бледного, зеленоглазого лица. Но она смотрела ни на Сашу, ни на эту кривляку как она сама частенько ее называла, она смотрела на своего мужа, жалкого, содрогающегося, внезапно превращенного в безвольного червяка.
— Ползай, ползай, — нередко, тихо срывалась с ее губ.
И он ползал… ползал, и пресмыкался, а что ему еще оставалась делать. Человеку напротив, было сорок пять лет, — кризис среднего возраста наверно.
Меж двух домов, внизу, по трассе, проносились автомобили. По озаренным светом уличных фонарей тротуарам ходили пешеходы. Обыватели всех мастей, люди разного социального положенья: студенты, продавщицы, строители, библиотекари, — все. Но ни кто из них всех не подозревал об этой порочной игре, развивавшейся над их головами, ростом в пять этажей железобетона и сто три метра ширины. Игре, которая самым парадоксальным образом связала интересы трех непохожих друг на друга людей. Игре, которой позавидовал бы и сам дьявол. У менее показать себя одной, терпение в созерцание другого, а что держало при этом третье лицо, знала только сама рыжая женщина и некто больше. Обнаженная нарциска. Черный бинокль. Красное вино. И блестящие блеском обручальные кольца. Забавно!
Саша поворачивала шею и видела себя в зеркале, целиком, всю фигуру: непритязательность человеческой позы, блеск обнаженных ягодиц, тонкие выпирающие наружу ключицы, спину, на чей поверхности угадывался каждый позвонок, и черный, огромный, чудовищный фаллос, — игрушку в ее ловких и умелых руках. А также этот взгляд, человека напротив, нет, не видела, но чувствовала его, каждым рецептором своего мозга, будь человек напротив всего в нескольких шагах от нее, стой он за ее спиной, обдавай он ее своим горячим дыханьем…. совсем близко.
Внизу, под окнами проносились автомобили, ходили пешеходы, в калейдоскопе растянутой как жвачка жизни, менялись маски равнодушных лиц, но не кто из них всех не видел, как из влажной ладошки девушки выскальзывала ее игрушка, как содрогалась ее стройное тело, вились по полу длинные, тонкие ноги, и не слышал, как из груди при этом вырывался стон… не знал о происходящем.
— Она кончила, — сказал человек напротив срывающимся от волненья голосом, отстранил от себя бинокль, взглянул на свою супругу.
Рыжая женщина отпила, с бокала рубинового вина, равнодушно протянула:
— Мне бы ее уменье. Она как Калашников, за все время не одной осечки.
Андрей Николаевич усмехнулся:
— Тебе? — Покачал он головой. — Не сравнивай себя с ней. Ты и Саша, это же надо себе такое выдумать.
— Ну, да, в зоопарке, я лично не когда, не работала.
Андрей Николаевич побледнел, посмотрел на жену пристально:
— Да, да, ты в другом месте работала… на Ленина… ты хоть помнишь, как тебя раньше звали Маша? Маша три копейки! Пионерка … !
Рыжая женщина равнодушно пожала плечами, отпила короткими, маленькими, глотками вина. На минуту воцарилось молчанье, в это время отчетливо слышались звуки моторов, доносящиеся сюда с улицы. Мужчина чиркнул об коробку спичкой, закурил сигарету, не без смака втянув в себя ее ароматный дымок. Рыжая женщина не спускала с него глаз. Вдруг она рассмеялась. Неожиданно. Громко. Очень цинично.
— Ну что, что? — зло процедил Андрей Николаевич, — что ты ржешь.
Женщина смеялась.
— Сука!
— Ты хочешь сказать, что у нее, в отличие от меня, есть вкус, — наконец произнесла она вслух, мысли, которые и вызвали этот, на первый взгляд, ни чем, ни обоснованный приступ смеха.
— Да есть, — ответил мужчина, — у нее, и у меня, а у тебя нету. Что может знать об этом какая-та бывшая шлюха. — Он покачал головой.
Женщина замолчала, но не сводила с мужа своих, блестящих но холодных глаз, затем произнесла:
— Ей бы мужика нормального зависти, а не перед зеркалом мастурботорий устраивать. Нормального мужика с хорошей пипеткой. Он бы ее и драл.
Не все… не все такие, — Андрей Николаевич укоризненно замотал перед лицом женщины своим указательным пальцем.
Да вкус у нее наверняка есть, у нее, да у тебя тоже, — словно не замечая ни этого жеста, ни слыша и слов, продолжала вслух рассуждать женщина, — но он находится не много в другом месте, и у нее, и у тебя тоже, чем вы наверное думаете. Понимаешь? Совсем в другом месте.
Не все… не все, — продолжал поскуливать мужчина.
Женщина хладнокровно поставила бокал с недопитым вином на … миниатюрный, стеклянный столик, развернулась к мужу лицом, внезапно склонилась. Алчные губы, сомкнулись на толстой сардельке возбужденного члена.
Андрей Николаевич съежился как от удара в печень.
— Не все… не все… — скулил он.
Заткнись, и не смотри на меня так, — на мгновенье, приподняла голову женщина.
— Не все… не все… — еще долго раздавалось в замкнутом пространстве балкона.
Саша отдышалась, поднялась на ноги, подошла к зеркалу. Изнеможенная. Усталая. Бледная. Поправила растрепавшуюся на голове прическу, тронула пальцами под глазами, там, где выступали синие пятна. Вздохнула.
Натянув на себя сорочку, и прибрав беспорядок оставшейся за ней после игры, на полу, направилась в сторону окна. Она стояла, скрестив, на груди, руки, и смотрела туда, где напротив, во мраке ночи, блуждал красный огонек. Он блуждал по воздуху, как призрак. Туда-сюда. Очень забавно. Саша не видела, что происходит на той стороне, но догадывалась об этом. Это происходила каждый раз, стоила ей только кончить свою игру. Она знала это… наверно интуитивно… но все же знала.
Саша улыбнулась.
Огонек недолго поблуждал во мраке, и вскоре потух.
Саша рассмеялась, громко шмыгнула носом, взялась руками за шторы, резко потянула за них, и те сомкнулись, с той неизбежностью, с какой лишь только лезвие гильотины может падать на головы своих влюбленных созерцателей. Раз, и все.
Зеркало
Много лет прошло с тех пор, как я услышал эту истоpию, однако, я помню рассказ, который поведал мне один седой старик, живший в своей убогой деревянной лачуге прямо на морском побережье. Я приехал в этот город, чтобы, как и все остальные, провести неделю в праздном лежании на пляже, купании в тепло-голубом море и сидении по неоновым барам на самом берегу. Когда я одиноко бродил по пляжу днем в поисках раковин для моей катострофически растущей коллекции, я набрел на домик, приютившийся на сваях, выходящих недалеко в море. На этих же сваях сидел человек. На вид ему было за шестьдесят, и я бы не побоялся назвать его стариком, так как весь его вид говорил о долгой полной невзгод и лишений жизни. Ветхие куртка и штаны из кусков грубо скроенной посеревшей от времени парусины, горбатая спина и мозолистые руки — все это без лишних слов описывало и без того крайне колоритную фигуру. На нем была шляпа из коричневой кожи, которую старик смяв по бокам задвинул на затылок. Говоря о его лице, можно было бы предположить, что оно должно быть покрыто глубокой сеткой морщин, но… Я не видел всего этого. Когда он кинул взгляд на меня, я вздрогнул, так как был поражен блеснувшими голубизной тропического неба глазами. Они пронзили меня насквозь, словно узнавая все, что скопилось у меня внутри, но старик тут же отвернул голову, словно потеряв ко мне всякий интерес. _Я подошел ближе, и он поинтересовался тихим, но в то же время сильным голосом, что мне было угодно. Я ответил, что прилетел сюда совсем недавно и хочу узнать немного об этом городке, услышать его историю и узнать последние новости. Старик лишь усмехнулся, ответив, что о последних новостях спрашивать его все равно, что узнавать о здоровьи телят у курицы, так как последний раз, когда он выходил в свет, все было совсем по-другому. Я спросил его, как он живет, тот ответил, что ловит рыбу и пьет воду, принесенную ему одним мальчишкой, с которыми старик делился потрохами и мелкой рыбешкой для кота. Он спросил меня в ответ, нет ли у меня какого-нибудь ножа, так как его совсем затупился и хорош лишь для закладывания просоленных водой старых книжек у него в лачуге. Я с сожалением ответил, что ножа у меня нет, но я могу принести его вечером, купив в жестяной лавке напротив кинотеатра. Старик ответил, что это хорошо и он будет ждать меня вечером, приготовив в ответ кое-что интересное.
Вечером я вновь шел по песку по направлению к домику на сваях. Солнце садилось, и стайки чаек порхали над водой, выхватывая острыми когтями зазевавшихся рыбешек. На море было спокойно, лишь легкая волна тревожила монументальную картину воды. На этот раз я был хорошо экипирован: в кармане куртки лежал Викторинокс, купленный за один фунт и семдесят два пенса в лавке жестянщика, связка крючков, моток лески и бензиновая зажигалка. Не знаю, пригодилась бы она старику, но я решил взять ее, если понадобится зажечь фонарь, который я приметил над дверью лачуги. Так же из кармана хитро высовывалась бутылка Скотча, которую я прихватил из привезенного с собой запаса спиртного, так как не доверял местному разливу. Я подумал, что она не помешает, так как именно хороший виски как никогда располагает к теплой и незамысловатой беседе.
Старик встречал меня прямо на пирсе, призывно помахав рукой и улыбнувшись беззубой, но весьма широкой улыбкой. Я помахал ему в ответ и ступил на дощатый настил пирса. Мы вышли со стариком на самый край и сели, свесив ноги над морем. Он поблагодарил меня за принесенные подарки, а особенно за крючки, так как давно не видел подобной роскоши, используя лишь кусочки отточеной проволоки в качестве наживки. В ответ на мои подарки, он дал мне старое полупротертое зеркальце в серебряной оправе, объясняя, что оно ему уже все равно не к чему. Старик с недоверием взглянул на бутылку Скотча, но затем придвинул ко мне две полурассохшихся, но вполне еще пригодных деревянных кружки, зачем то стоящих на краю пирса. Он объяснил мне, что обычно наливает в них воду, когда идет рыбачить, так как на море вода расходуется очень быстро. Мы выпили за его здоровье, и он, немного помолчав начал свой рассказ. Я за ранее прошу прощения у тех, кто, возможно, уже слышал эту историю, так как мой пересказ может быть далеко неточен, но, по крайней мере, я постараюсь не упустить не одной важной детали из повествования.
"В одном старом отеле на отшибе этого города," — начал он, — "на втором этаже жила женщина. Она была в том возрасте, который уже не поддается у женщин точному определению. Иными словами, ей было где-то между тридцатью пятью и пятьюдесятью. Она не была красива. Но было в ней что-то завораживающее, и когда она иногда спускалась вниз к портье, чтобы заказать телефонный звонок в Польшу, все вокруг поворачивали головы, провожая ее заинтересованными взглядыми, полными интереса и желания выяснить историю этой персоны. Но никто так точно не знал, кто она, откуда родом и чем занимается." Тут старик закашлялся и я постучал его по спине. Он благодарно улыбнулся и отхлебнул еще немного виски. "Эта женщина никогда не читала газет, будто не интересуясь, что творится в окружающем мире. Она почти постоянно проводила время наверху в своем номере. Он был невелик: одна комната, в которую едва помещались двух-спальная кровать, туалетный столик с большим зеркалом, которое практически всегда было завешено и ее дорожным саквояжем, наполовину расрытом и выпотрошенным. На столике были разбросаны в беспорядке косметика и флаконы духов, с потертыми этикетками, а покрывало кровати было полуоткинуто." Старик вздохнул и в задумчивости постучал ногой по старой покосившейся свае пирса.
"Целыми днями эта женщина сидела на кровати, перечитывая много раз подряд три старые книги или проводила несколько часов на балконе, расположившись в большом старом кресле-качалке." Тут старик заговорчески подмигнул мне. "Но иногда, редкими вечерами, когда луна ярко светилав полураскрытое окно, она одевалась в красивое платье, красилась и, брызнув на себя духами, откидывала покрывало на зеркале и всматривалась в его потемневшее от старости серебро." Тут Старик предложил мне пойти на песок, так как ни пирсе становилось уже неуютно от черной воды, загадочно мерцавшей под луной. Мы, взяв кружки, переместились на белый песок в нескольких метров от моря. Я сел, ища какой-нибудь камень для опоры, а Старик просто лег на спину, положив руки под голову и закинув ногу н
Женщина искала его, но безрезультатно. Его не было в этом потемневшем от старости зеркале. Тогда ей стало совсем плохо. Целыми днями она лежала на постели не вставая и …лишь изредка поднималась, чтобы выпить воды. Тоска железными пальцами сдавливала ее сердце, не оставляя даже капли надежды." Луна ярко светила на небе, видимо, шел уже пятый час ночи, но я и не думал клевать носом, слушая рассказ Старика. Тот лишь изредка прикасался обветренными губами к кружке и подумав продолжал свое повествование. "И вот однажды в отель вошел человек. Он был высокого роста, в старинном, но прекрасно выглядящем костюме времен прошлого столетия. Он ему был на удивление к лицу. Мужчина был темноволос, коротко стрижен, с острыми чертами лица и ослепительно-голубыми глазами. Он спросил, где проживает графиня О…ва (опять же, я убираю фамилию, дабы не проводить параллели с лицами, не имеющими отношения к истории). Портье ответил ему, что, вероятно, дама, о которой он говорит, проживает на втором этаже… Фамилии этой женщины никто уже и не помнил, так как жила она в отеле более пяти лет.
Молодой человек легко поднялся по ступеням и властно постучал в Ее дверь. Она приподнялась с кровати, спрашивая, кто это, но Он молчал. Тогда она, лихорадочно путаясь в складках одеяла, встала и бросилась к двери. Открыв ее, она на мгновение остолбенела. На пороге стоял персонаж Ее зеркальных видений. Он прошел в комнату, закрыв за собой дверь и, приблизившись к Ней, нежно и тепло обнял Ее, зарывшись пальцами в светлые ее волосы. Женщина лишь прижалась к его груди, направив взгляд куда-то в сторону зеркала." Старик потянулся, зевнул и, посмотрев на меня усталым, но одновременно хитрым взором, предложил докончить историю завтра за новой бутылкой почти опустевшего сейчас Скотча, но я громко запротестовал, требуя продолжения рассказа.
"Он взял ее за руку и повел за собой на балкон," — продолжал старик. "Встав позади нее, он обнял женщину за плечи и устремил свой взгляд в сторону моря. Оно было темным, неспокойным. Ветер поигрывал с занавесками, изредка подвывая. Звезды загадочно светили с неба, изредка перемигиваясь. Она испугалась, но Он еще крепче обнял ее, прижав к себе. Затем, подхватив Ее на руки, молодой человек понес женщину в комнату и положил на кровать. Медленно и не спеша он раздел ее, расстегнув все пуговицы на платье и приник губами к шее, призывно обнажившейся под светом луны. Женщина чуть застонала, тогда он спустился ниже и начал губами ласкать грудь, целуя соски и играя с ними языком. Она положила руку на Его голову и, затем, отняв его от груди, начала нетерпеливо раздевать его. Молодой человек улыбнулся едва заметно, затем стал помогать ей. Затем они любили друг друга так, как могут любить мужчина и женщина. С пылкой страстью и обволакивающей нежностью. Она чувствовала, что сейчас взлетит на пик наслаждения…
Потом лежала у Него на плече, доверчиво смотря на него, называя любимым, милым, родным… А он лаского гладил ее рукой по волосам в ответ. Так она заснула. Наутро, когда женщина проснулась, первое, что она увидела, была пустота рядом с ней и лишь Его запах, едва различимый, который мог быть просто плодом ее воспаленного от бессоных ночей воображения." Вот такой рассказ, сказал мне старик, тихо шурша пальцами по песку. Когда я спросил его, что же случилось потом, он посмотрел на меня своими поблекшими голубыми глазами и ответил, показав на город, что отсюда можно как раз увидеть эту гостиницу. Ее окна выходят на эту сторону. Слуга, пришедший утром с завтраком, не обнаружил в комнате никого, хотя из гостиницы никто не выезжал. Единственным изменением в обстановке было разбитое вдребезги зеркало. Старик задумался на мгновение и сказал, что ходит слух о душе, обитающей в этом номере. Будто иногда в этой комнате зажжен свет и по ней бродит темная фигура. Я кинул взгляд на гостиницу, пытаясь отыскать ее окна и увидел светлое окно на втором этаже. И вдруг, на мгновенье, мне показалось, что я и вправду разглядел там какую-то фигуру. Но может, мне лишь показалось из-за навалившейся вдруг неожиданно усталости…
Я поблагодарил старика, пообещав зайти завтра, чтобы послушать еще несколько его рассказов, а он лишь улыбнулся мне в ответ и посмотрел на меня своими голубыми как волна глазами…
На следующее утро я не нашел ни лачуги, ни самого старика на том месте, где я был прошлой ночью. Более того, обходив все побережье, я не встретил и следов человеческого жилья; только несколько рыбацких пирсов и пристань. Не смог я так же найти ту гостиницу, окна которой я видел в ту ночь. Расспросы о ней мне ничего не дали, гостиница словно и не существовала. Прошла еще пара дней, и мне надо было возвращаться домой. Собирая чемоданы, особенно тщательно завернул подаренные мне зеркальце. И сейчас, когда я сижу дома перед камином, мне иногда кажется, что я вижу в подаренном зеркале две фигуры, слившиеся в страстном любовном танце. Так как не считаю возможным подглядывать, я обычно сразу кладу его обратно, в ящик стола, заперев на ключ, который всегда ношу с собой на тонкой серебряной цепочке.
Зеркало
Весь день я жила в ожидании этого момента, и вот я дома, совершенно одна. Мне никто не помешает и не отвлечет, я отключаю телефон и закрываю шторы. То, что здесь будет происходить, буду, знает только я и зеркало. Я неторопливо раздеваюсь, мне некуда спешить. Мне нравится зима, с ее вьюгами и сугробами, белая, неторопливая тишина. На мне еще много одежды и я еще не скоро увижу свое обнаженное тело, я не спешу.
Сняв последнюю одежку, я ложусь в горячую ванну с пышной пеной. Тело расслаблено и требует ласки, оно дразнит меня мокрыми коленками в обрамлении нежной пены… я не спешу.
На мне теплый халат и я готовлю себе ужин. Мне тепло и сыто, от долгого ожидания по телу пробегает дрожь. Я иду к зеркалу и смотрю на высокую девушку с короткими русыми
Зеркало
Я всегда хотела заняться любовью с женщиной. Меня притягивают плавные изгибы тела, приятные округлости, нежность кожи. Я всегда с тайным интересом разглядываю окружающих меня дам, мне интересно, в какое бельё они сейчас одеты, когда последний раз занимались сексом, как они при этом выглядели. Особенно мне нравится подглядывать во всевозможных раздевалках, саунах, бассейнах. Интересно смотреть, как недоступная красавица превращается в обнажённую беззащитную девочку, или наоборот серенькая мышка, оказывается знойной особой под одеждой. При этом они не позируют так, как бы делали перед мужчиной, они остаются самими собой и при этом не думают, что за ними наблюдают. Такого разнообразия трусиков, колготок, носочков, маечек, лифчиков не увидишь больше нигде. Какое зрелище, когда нимфы обнажают свои тела. Вот они попки, животики, ножки, грудки всех цветов, размеров и возрастов. Всевозможные изгибы ласкают глаз. Пена обволакивает тело и соблазнительно приоткрывает то сосок, то гладенькое плечико, то круглое колено. У той справа широкие приятные бедра рожавшей женщины, от неё так и пахнет миром и спокойствием, хочется прижаться к её большой груди с багровыми сосцами. Там совсем юная неоперившаяся малышка, с тонкой спинкой, маленькой попкой и совсем ещё упругой кожей. Вот девушка в самом соку, которая осознает уже свою красоту, вокруг неё витает аромат какого-нибудь дивного растения из всевозможных бутылочек, из которых она себя умывает. И пар клубится, и разгоряченные женские тела вокруг, и я тихонько следящая за каждой из них:
Какую именно бы я хот
Зеркало
Она пришла домой с работы, бросила сумку в коридоре, и не разуваясь пошла в спальню. Каблуки мягко стучали по паркету, но она старалась не слышать шума — она слышала только себя.
В комнате еще не было темно, вечерний свет, чуть позолоченный закатом, наполнял спальню. Она остановилась перед зеркалом, разглядывая отражение красивого лица. Медленно повернула голову, посмотрела на себя в профиль — просто удивительно как иногда меняется лицо. Оглядела ноги, грудь, талию, провела рукой по животу… Теперь она точно знала, чего хотела.
Она продолжала гладить себя по животу — по телу разливалось тепло, мысли проносились мимо. Она внимательно разглядывала женщину в зеркале: короткая юбка с запахом, кофточка до талии с глубоким декольте, стройные ноги, светлые туфли на каблуках….
Юбка откинулась, оголив ногу… Быстрыми и очень аккуратными движениями она пододвинула к зеркалу кресло — самое главное не думать о постороннем и не спугнуть желание. Она села в кресло, закинула ногу на ногу. Юбка "нечаянно" раскрылась, красный кулон на груди зашевелился от глубокого дыхания. Она не отрывала глаз от женщины в зеркале…
Грудь показалась из декольте, чуть-чуть зацепившись соском за край. Бока трусиков были подняты высоко и их все еще не было видно в распах юбки — снимать их ей пока не хотелось — они так приятно врезались в налитое лоно. Она ч
Она уже давно не видела комнаты, глаза были закрыты, по векам бегали звезды, чужие взгляды, мягкая грудь и … удовольствие…
Ей хотелось продлить это вечно…
Она лежала обнаженная на кровати, медленно и лениво поглаживая себя, зная, что сейчас придет ее мужчина, улыбалась блаженной улыбкой и ждала продолжения…
02/09/98