Тринадцатый этаж

РАЗВОД

Идея кидалова была понятна сразу. Незамысловатая, как все прочные конструкции в мире, она стояла табуреткой на трех ножках: «давай деньги, жди здесь, никуда не уходи».

Мак передал деньги шустрой белобрысой «помогале за куб с десятки», дождался, пока она нырнет в переход, двинулся к машине, набирая номер на мобильнике и вытирая со лба пот. Даже утром было жарко, а день обещал вскипятить город.
— Цапа, алё. Да, вошла в метро. Красная рубашка, длинный рукав. Джинсы голубые, на жопе белые. Белобрысая растрепа, пацанка ростом тебе под мышку. Да, давай… Сразу отзвонись, как только возьмет. В тоннеле связи нет, учти. Держи номер под пальцем. Или нет, стой… — Мак увернулся от лихого «Гетца», перебегая дорогу, — Лучше так: как только начнет брать, вызывай и держи в курсе событий. Комментируй в прямом эфире. Понял?..

Мак перебежал на противоположную сторону дороги, открыл дверь черного БМВ и плюхнулся в машину к Паше. В машине было еще жарче, чем на улице, солнце нагревало черный кузов автомобиля. Паша курил, выпуская дым в приоткрытое в окно, радио пело про нее, «когда на ней сидит так белье».
— Ну, что там?
— Заслал. Хапнула деньги и убежала. Сказала пять–десять минут подождать наверху. Никуда не уходить.
— Тогда поехали? — Паша повернул ключ в замке зажигания. — Жарко, бля, продуться надо. Кондишн накрылся, а в ремонт отдать руки не доходят.
— Нет, подождем. Пусть Цапа сначала отзвонится из метро. А вдруг она вернется с товаром?

Паша насмешливо фыркнул дымом из ноздрей.
— Мак, ну ты как маленький. Я же сразу сказал — это кидалово. Все, ушли наши деньги. Поехали их на другом полюсе ловить.

Мак задумчиво попискивал кнопками настройки радио, выбирая станцию.
— Паш, тебя она кинула — ты бы и шел сам разбираться. Меня она пока не кидала. Ты меня попросил помочь, значит, я тоже предъявить должен. Я тебе друг, но…

Паша внезапно засмеялся, выдыхая дым и перебив Мака.
— Что такое, Паш?
— Да ты и сам ей предъявить не сможешь, — сказал Паша, затягиваясь напоследок и отправляя окурок за окно. — Деньги-то мои. Я попросил тебя помочь, потому что тебя она в лицо не знает. И Цаплия тоже не знает. Так что, если ты такой тревожный, можешь прямо сейчас открывать дверь и валить к ебаной матери. Собственно, ты больше не нужен. Спасибо за все, ты мне уже помог. В основном. Я не забуду, отблагодарю.
— Почему же твои деньги? Раз я их взял, значит уже мои. — Мак нашел подходящую радиостанцию, «Наутилус Помпилиус» играл «Если ты пьешь с ворами». — Ты пойми, я не петляю по ситуации, просто хочу, чтобы все понятно было. Для меня в том числе. И давай без «ебаной матери», ага?
— По большому счету это даже не мои деньги, — задумчиво сказал Паша, — это вообще не деньги. Фуфло из цветного принтера. Так что ей вилы будут с двух сторон. Но с «той стороны» пусть сами с ней разбираются. А мы нашими делами займемся, ладно? Мак, ты чо?..

Мак молчал.
— Ладно, извини за «ебаную матерь». Вырвалось просто. Я реально злой очень. Тебе спасибо, братишка, поднялся спозаранку, помог. Я тоже тебе помогу, если надо будет. Просто злой я на эту суку. Понимаешь? Сильно злой. Нельзя со мной так поступать.
— Понимаю, — сказал Мак. — Только давай все-таки подождем. Вдруг выйдет?
— Ладно, подождем, — согласился Паша, — Тогда давай отъедем на пару метров, стоять здесь нельзя, надо перепарковаться. Сейчас еще мусора доебутся, а у меня восемь грамм под ковриком. Ну его нахуй тут стоять.

Паша завел машину, и начал сдавать назад с тротуара. Вывернул руль, матюгнулся, пропуская шустрого пиццевоза на скутере, тронулся вперед. Мак крутил головой, высматривая через стекло красную рубашку возле спуска в метро. «Палится, дурочка, — подумал он: в такую жару длинные рукава… до первого внимательного мента в метро. Хотя, чего только девки не носят — с голой жопой в мороз, с длинными рукавами в жару… »
— Паш, а зачем ты под ковриком палево возишь? Если будут искать — найдут и под ковриком. А не будут искать — так в бардачке ближе достать.
— Привычка — вторая натура, Мак. — Паша тоже крутил головой, выискивая свободное место для парковки.

Телефон в кармане Мака выдал трель. Мак прогнулся на сидении, вытащил трубку из кармана тесных джинсов.
— Да… Что? Встретились? — и, шепотом, Паше, — Выключи радио, не слышно нихуя. — Снова в трубку. — Смотри, смотри… так… — Мак замолчал на целую минуту, прижимая телефон к уху. Паша медленно вел машину вдоль тротуара. — Ага. В какую сторону вагон ждет? Понял. Держись рядом, только не отсвечивай. Подниметесь из метро — сразу набирай.

Мак сбросил звонок и спрятал телефон.
— Ну что, вопросы еще есть? — спросил невинным голосом Паша. — Или все уже понятно? Может, домой поедем, ну его нахуй, маленьких обижать? А может, малышку мороженкой покормим, мультики ей покажем?

Мак угрюмо молчал. Паша трагически вздохнул.
— Братишка, я же не зверь какой. Правда правде доказала? Или нет? Ну, давай, я тебя обратно отвезу, у метро высажу, можешь еще подождать. День только начинается.

Мак молчал.

ДОРОГА.

Уперлись в пробку. Паша лихорадочно маневрировал, протискиваясь через полосы движения и матерясь под нос. Наконец сдался перед крепостной стеной стоп-сигналов, и, со второй полосы, пропустив маршрутку, вырулил через бордюр на газон перед тротуаром.
— Паша, не дергайся так, — с тревогой сказал Мак, — на тебя уже половина улицы смотрит. А у тебя под ковриком…
— Да ладно. Мы так хуй куда успеем. Цапа уже дважды отзвонился. Все, выходим. Пешком пройдемся. Здесь всего квартал идти.
— Откуда ты знаешь — куда она поехала?

Паша вытащил ключи из замка зажигания, приподнял коврик под ногами, пошарил рукой, достал из-под него комок фольги и спрятал себе в карман.
— Я же говорю тебе: привычка — вторая натура. Она все время туда ездит. Там дом такой хитрый… Блочное стойло для понаехавших. Двенадцатиэтажка, королева среди хрущевок. Ее, как бы, уже построили, но еще не заселили целиком. Замка на входе нет, видеонаблюдения тоже нет. Чурки в квартирах ремонты делают, а в подъезде можно спокойно вскипятить и вставиться. Там она и останавливается, если надо по-быстрому. Тем более что ей по дороге к дому. Выходим, Мак.
— Ого, у нее даже дом есть? — полюбопытствовал Мак, захлопывая дверь машины.
— Дом даже у улитки есть. Сама она из какой-то срани-рязани. Папа летчик, мама водопроводчик, сама из интерната. Никого нет, в общем. Тетка какая-то есть деревенская. А эта сучка в город поехала. В технологичке училась. Пиздой, вроде, не торговала, хотя точно не скажу. Не покупал. Ну, а потом она открыла для себя «хмурый», как смысл жизни… ну ты понял, дальше объяснять не надо… Подожди, здесь забор. Давай обойдем.

Приятели пошли вдоль забора из рабицы, затем Паша приподнял оторванную секцию сетки между двух бетонных столбиков.
— Ныряй. Осторожно только, не зацепись.

Октябрьский район просто изобиловал заборами, заборчиками и оградками, словно его жители готовились к вторжению агрессора. Паша уверенно вел Мака, ныряя в арочные проходы сквозь длинные девятиэтажки, пересекая напрямую травяные газоны и гравийные спортивные площадки.
— … комнату с подружкой на Рембазе снимает. — с одышкой сказал Паша. — Спалилась раз на транспорте, мусора достали героин прямо из трусов. Везла доставку, сама убитая в говно, залипла в вагоне метро, слюни пустила. Ну, менты ее и сняли на выходе. Условная полторуха уже есть в биографии… Слушай, Мак, идем быстрее…

Добавили шагу, прорвались через панцирную фалангу металлических гаражей.
— Ты меня правильно пойми, Мак. Я чего обозлился? — продолжал Паша. — Меня не раз кидали. Пока я человеком не стал. Но не больше одного раза каждому удавалось. Я никому такого не позволял. Она же меня, — Паша остановился и отдышался, достал сигарету и защелкал зажигалкой. — Три раза! Ты понял, бля?
Мак тоже остановился.
— Не, ну ты реально понял, бля? Первый раз бодяженое дерьмо принесла — я даже не понял чем упоролся. Ладно, в тот раз проехали. Второй раз — сказала, что скинула стафф, менты тормознули. Пришла сама в соплях и слезах. Я повелся, поверил. Ходили потом искали вместе. Ну, ты понял что нашли?

Мак совершенно все понимал.
— Понятно. Гномики унесли. А третий раз?
— Третий раз — вообще волшебный. Просто взяла деньги и свалила. Как сегодня. — Паша отдуваясь, перелез через ограду детской площадки. — Не только мои деньги. Брали на многих. Я на восьмерку влетел, по весу. Первый день просто прятался на квартире. На второй с постели встать не мог. Третий и четвертый не помню вообще, ебаный ад. А потом приехал Цаплий и подлечил. Я заплакал тогда на приходе. А?… Это нормально?… Мак, это нормально, скажи?

Паша опять остановился, и злобно пнул какого–то раскрашенного деревянного крокодила на детской игровой площадке.
— И честно же ей откатывал за помощь! А иногда и раскумаривал. Даже отсасывать не требовал. Ты, Мак, пойми, я тогда на стенку лез. Я даже по знакомым перехватить не мог, потому что деньги у них сам же взял. Они там тоже на стенки лезли. Мак… Я потом отдувался знаешь сколько? Потом я уже на Хаши вышел, и забыл все это как страшный сон. А тут смотрю — опять суетится, сучка мелкая. На том же месте, в тот же час. Как ни в чем не бывало. Нет, ты понял? За такое надо наказывать, а?
— Да понял я все. — Сказал Мак. — Наказывать надо, какие разговоры. Ты только совсем не заводись, ладно? Ты сильно на взводе сейчас. Зачем детского крокодила бьешь? Поучи ее, конечно, немного, если надо. Как ее звать хоть?
— Тайка. Таисия. — Паша сплюнул. — Таисия мелкосисяя. Все, Мак, я в порядке. Идем. Вон, Цапа уже маячит.

Цаплий стоял возле входа в новостроенное здание, и деловито что–то набирал на телефоне, затем поднял голову, увидел Пашу и спрятал мобилку.
— Вы что там, пешком прогуливались? Если она свалит, мне ее на улице догонять и ломать?
— Пешком шли, Цапа. Пробки. Машину бросили. Спешили, как могли. Все, заходим.

Зашли в неожиданно прохладный подъезд, отдававший запахом побелки. Где–то сверху заглушено долбил одинокий дятел-перфоратор. Ощущение нежилого помещения было совершенным, как в казарме. В новый дом еще не заехали люди, не привезли с собой коляски и детские велосипеды, жилые запахи кухни, ворчание телевизоров за стеной, вечных бабушек на скамейке перед подъездом и газеты в почтовых ящиках.
— Цапа, к лифтам. Пассажирский еще не работает, только грузовой для ремонтников. Сегодня выходной, вряд ли чурки сильно метаться будут со своим строительным мусором. Блокируй и жди звонка. Понял?
— А если будут метаться?
— Тогда в торец дай. Тебя учить? Скажи, поломался лифт, пусть по лестницам пиздуют или до понедельника лифтера ждут.

Цаплий двинулся на лифтовую площадку, вызывать грузовой лифт. Паша с Маком через тамбур прошли на лестницу. Остановились, прислушались. Паша, запрокинув голову, посмотрел вверх через просвет между перилами, затем шепнул Маку:
— Давай. Ты первый. Только тихо. Ты же хотел, чтобы все было ровно? Так сделай ровно.

Мак кивнул головой и двинулся наверх, стараясь не шуметь.

ДОМ.

Четвертый этаж. Точнее, между четвертыми и пятым. «Помогала» сидела на ступеньке лестницы, сосредоточенно ковыряя иглой «канадки» кожу на сгибе руки, и пытаясь попасть в тонкую вену. Мак остановился прямо перед ней.
— Чо надо, блядь, дядя? — невнятно сказала девчонка, не поднимая глаз и удерживая в зубах край рукава красной рубашки, пережимая руку манжетой. — Идешь себе — иди. Хули стал? Тут тебе что, выставка?

Мак молча подошел, выдернул шприц из ее руки, вытравил раствор себе в рот, покатал на языке горечь и выплюнул на стену. «Помогала» взвизгнула, рванулась на заднице на несколько ступенек вверх и остолбенело уставилась на Мака.
— А я тебя все жду возле метро, — ласково сказал Мак, — А тебя все нет. Я уже истосковался весь. Ты по мне тоже скучала, зайка?

Узнала. На четвереньках, как такса, пронеслась по лестничному пролету до площадки. Встала и прижалась к стене. Белобрысая коротко стриженая растрепа, в красной мужской рубашке. Женский вариант Антошки, который в мультфильме не хотел копать картошку. Курносый нос, веснушки на этом носу и под глазами. Несколько секунд брызгала взглядами по сторонам, как крыса, ищущая спасительную щель.

Потом природная наглость помогла девчонке взять себя в руки.
— И хули ты за мной поперся? Я же тебе сказала: ждать на месте. Это я не твоим кололась. — Растрепа потянула веснушчатым носом. — Это мое было. Твое позже поднесут. Я бы уже на месте была через полчаса. Чего ты сорвался? Зачем раствор вылил, придурок?
— Потому и поперся. — сказал Мак. — Потому что придурок.

«Помогала» хищно сжалась, затем решительно двинулась вдоль стены, отодвигая Мака с дороги.
— Отвали. Сказала — принесу, значит принесу. За вычетом своего, которое ты разлил. Через полчаса возле метро, там, где договорились. Я пошла. Отойди, придурок.
— Иди. — ответил Мак, отступая с дороги. — Давай.
— Иди. — заунывным эхом отозвался Паша с площадки нижнего этажа. — Приди в мои объятья. Таисья. Уж так истосковался я… Что встречи не дождусь…

«Помогала» остановилась, вздрогнула, как ударенная током. Затем развернулась, метнулась мимо Мака и побежала наверх по лестнице, шлепая кедами по ступенькам. Как белка по дереву взлетела по пролетам на два этажа вверх, хлопнула дверью тамбура, панически заколотила по кнопке лифта на площадке, затем опять хлопнула дверью и понеслась выше по этажам.
— Двенадцать этажей. — задумчиво сказал Паша. — Пешком. Я же говорил, что дело будет непростое. Тут потрудиться надо. Ну что, идем? Давно я спортом не занимался.

ДВЕНАДЦАТЫЙ ЭТАЖ.

Тайка дергала решетку, закрывавшую выход на технический этаж, набитый лифтовой машинерией и трубами, и ведущий дальше на крышу. Мак и Паша медленно поднялись, остановились, оценивая неудачную попытку бегства. Решетка была закрыта на висячий никелированный замок. На недоступном этаже что-то взвыло в лифтовой шахте, дернулось и закрутилось, поднимая лифт. Остановилось. Затем на площадку поднялся сосредоточенный Цаплий.
— Может, ты кричать хочешь, а? — серьезно спросил у Тайки Паша. — На помощь звать? А может, сразу в мусарню позвонишь?"Убивают–насилуют»? Телефон дать? Сколько там у тебя по суду нарисовано? Полтора года, да? Условно, да?

Тайка молчала, вяло цепляясь за решетку.
— Так что, давать телефон?

Тайка отпустила решетку, затем, внезапно решившись, отчаянно рванулась вниз, между Пашей и Маком. Паша без усилий поймал ее за красную рубашку, вернул на место. Поднял указательный палец левой руки, поднес к ее лицу.
— Смотри сюда, Тайка. Показываю один раз. А ты запомни на всю жизнь.

Тайка уставилась на палец, как завороженная.

Паша согнул палец в суставе, поводил им из стороны в сторону, сделал им «червячка». Тайка зачарованно водила глазами за пальцем. Затем Паша, неожиданно и быстро развернувшись корпусом, резко, как бьют на ринге, ударил девчонку в левую скулу, а затем, уже падающему телу, левой рукой добавил в челюсть под ухо снизу. Тайку с лязгом отнесло спиной на запертую решетку, а от второго удара она рикошетом от решетки легла поперек ступеней и покатилась кубарем вниз, к лифтовой площадке, где Цапа притормозил ее ногой.
— «Двоечка» — та–даммм! — пропел Паша. — Цапа, чо скажешь? Чисто было сделано? Зацени результат!

Цаплий присел на корточки возле тела. Приподнял голову за короткие крашеные волосы–перья, всмотрелся в лицо. Уронил голову назад, на забрызганный побелкой пол.
— Ебальник ей нахуй разбил. Четко, чо. С правой руки вообще отлично вышло.

Паша спустился, поставил подошву туфли на обтянутую вытертыми джинсами задницу лежащей девушки, покачал ее в разные стороны, как велосипедный насос.
— С лица воды не пить. Она мне всякая мила… Алё, отдыхающие, подъем! Пляж закрывается. Давай-давай… — пнул Тайку по ребрам, — рота, подъем.

Девчушка завозилась на полу, пытаясь опереться на руки и приподняться.
— Подними ее, Мак. Нет, не так, под мышки бери. Во, нормально. Руки подержи, чтобы не трепыхалась. Цапа, пасть ей растяни.

Мак обхватил девчонку немного выше талии, плотно прижимая ее руки к туловищу. Ощутил исходящий от нее запах дешевого мыла, медь крови, и еще, где-то далеко, тонкий-тонкий запах уксуса. То ли запах страха, то ли запах дешевого ацетилированного ширева, которым Тайка, судя по всему, заменяла героин. И еще стиральный порошок. Красная рубашка недавно была отстирана и выглажена.

Цапа уперся большим пальцем левой руки под основание носа девушки, в болевую точку под перегородкой между ноздрями, другой рукой ухватил за подбородок и потянул в разные стороны. Тайка сначала упорно сжимала зубы, затем боль в задираемом вверх и отрываемом носу стала нестерпимой, в глазах заблестели слезы, и девчонка раскрыла рот. Зубы у нее были мелкие и белые, и Мак подивился — везет же людям! Торчат на системе, а все зубы целы. Он механически потрогал языком раскрошившийся на днях зуб — второй от уха слева, верхний. «Спрыгивать пора» — в стотысячный раз подумал Мак: «Давно уже пора, пиздец на горизонте… »

Паша достал из кармана бумажный пакетик, вытряхнул оттуда несколько красно-белых капсул, потрепал девчонку по щеке, и закинул капсулы в распяленный рот. Затем забросил туда же желтоватую таблетку обычного вида. Зажал ей нос.
— Отпускай, Цапа.

Цаплий отпустил нос Тайки и задавил ей рот широкой ладонью, дожидаясь судорожного глотка.
— Что это было?
— Налоксон. Три капсулы. И церукала одно колесо поверх. Чтобы не сблевала.

Мак хмыкнул и покрутил головой. Налоксон был ему знаком. Добрый доктор из «социотерапии» однажды посоветовал ему этот антагонист, наглухо блокирующий опиатные центры в мозгу, как средство, сокращающее ломку чуть ли не до трех дней. Сокращать-то он сокращал, но вот амплитуда ужаса и боли становилась невероятной, превосходящей возможность терпеть. Выползая из мутного ужаса экспресс-ломки Мак понял: дьявола не обманешь. Хочешь выплатить кредит быстрее — плати больше.

Причем, обратного билета из преисподней не было, оглушенный налоксоном мозг просто не реагировал на героин. А такая доза наркотика, которая пробивала этот химический щит, почти гарантированно уносила на тот свет. Маку приходилось еще несколько раз пользоваться этими капсулами, когда потребность организма в героине превосходила финансовые возможности организма, и требовалось срочно уменьшить дозу. Но больше никогда без врачей, с их спасительной капельницей и убойным снотворным, отделявших сознание от абстинентного кошмара, он налоксон не ел.
— Три капсулы, Паш? Ее теперь дня три ничего не возьмет.
— О, так мы еще и доброе дело сделали. — Паша рассмеялся. — Да, Тайка? Вот видишь, ты нас обманула, а мы тебе протянули руку помощи. Между прочим, капсула двенадцать долларов стоит. Видишь, сколько я уже на тебя потратил? И не стыдно тебе теперь? Презлейшим платишь за предобрейшее, как говаривал один царь в кино…

Девчонка непонимающе переводила взгляд с Паши на Мака. Паша потрепал легко ее по щеке. Затем потрепал сильнее. Затем еще сильнее. Затем уже откровенно ударил несколько раз, стараясь попасть по левому уху. Тайка подняла руки, рефлекторно пытаясь закрыться от побоев.
— Руки вдоль шва, блядь, держать, я сказал! — рявкнул Паша. — Цапа, открывай театр Карабаса-Барабаса.

Цаплий достал ключ, поковырял им в навесном замке решетки, закрывающей технический этаж. Отогнул дужку, решетка отошла в сторону.
— Ебаться подано. — сообщил Цапа, — На какую сумму ее выебать надо, кстати? На косарь примерно, за три кидалова? Я даже не знаю, что исполнять надо за такие деньги… Сальто назад с отсосом?
— Ребята, пожалуйста… — сказала Тайка.
— Сама пойдешь, или пиздюлями гнать? — сказал Паша.
— Ребята, дайте я сама все сделаю, — опять сказала Тайка опухшими губами, — только не бейте больше.
— Паша, дай сигарету. — сказал Мак.

Все обо всем сказали. Тайка стояла, стремительно наливаясь гематомой на скуле. Цапа стоял, придерживая решетку, Мак стоял, щелкая зажигалкой. Паша просто стоял и смотрел взглядом питона. Потом вновь взял слово.
— Знаешь, почему дом двенадцатиэтажный? — Тайка, плохо понимая смысл вопроса, на всякий случай отрицательно помотала головой. — Потому что тринадцатый этаж несчастливый. Цапа, идем, проверим, правда это, или просто суеверия.

Цаплий взял Тайку за воротник красной рубашки, дал ей пинок в голень, повалив на колени, перевернул на спину и потащил лицом вверх по короткой лестнице на технический этаж дома.

ТРИНАДЦАТЫЙ ЭТАЖ
— Пойми, сучка, — отдуваясь, сказал Паша, двигаясь над голым телом, переброшенным через трубу непонятного назначения, обмотанную черной пленкой, из разрывов которой торчали рыжие хлопья утеплителя.
— Просто пойми. Я тебя в жопу ебу не потому что мне это нравится. А потому, что тебе это не нравится. Для меня, вообще-то, небольшое удовольствие — драть тебя в твой костлявый пердак. Но я же не кидала, как ты. М-м-м… Я честный человек. И из долга я тебе за развальцовку очка тридцатник спишу. Хотя, за тридцатник можно что–то получше твоего туза найти… М-м-м…

Мак сидел, привалившись к стене, жара дня временно отступила, погашенная героином и сквозняком технического этажа здания.
— Ты слышишь меня?… А, блядь? Мне вообще, таких как ты, в жопу не нравится трахать. Мне вообще в жопу не нравится трахать, если ванной нет рядом! Но тут дело другое, понимаешь? Ты понима-а-а-ешь?… Эй, блядь? — Паша заорал на ухо «помогале». — Ты что там, забалдела? Чо ты разлеглась как на пляже? — коротко треснул ее раскрытой ладонью по уху. — Работать будем? Отрабатывать будем? Или еще раз по ребрам тебя проверить?

Тело, переброшенное через трубу, вздрогнуло, и начало судорожно подаваться навстречу ходу пашиного паха.
— Да ладно, не гони, — сказал Цапа, сидя на корточках на трубе, — нормальные у нее булки. Мне такие, как раз, нравятся, крепенькие. А толстожопые для колхоза. Сисек только у нее почти нет. А булки, чо, булки в порядке.

Паша заработал тазом быстрее, затем остановился.
— Нет, сука, так не пойдет. Когда я подаю тебе в задницу, ты жопу расслабляй. А когда вытаскиваю — сжимай. Как будто сосешь очком, поняла? Всему вас учить надо… вот. Вот так. Вот так нормально. Сильней стискивай. Еще. В ход попадай. Раз–два, вход–выход… Сжали-разжали…

Паша еще несколько раз впечатался ударами между тонких ляжек и шумно выдохнул.
— Стой теперь ровно, не дергайся. Так и стой. Очко сожми и держи. Минус тридцать долларов, у нас все честно. Цапа, еще раз ее прочистишь?

Цапа сидящий на трубе, выдохнул дым.
— Не. Я уже не могу. Я поссать полчаса не могу, не то что кончить. Через часика два, разве что, когда гера попустит. Можем к Лильке с Риткой, кстати, заехать. Как раз время подойдет. Не мотаться же по улице до вечера.
— Мак, ты как?

Мак вынырнул из внутренней сосредоточенности. Перед глазами все еще стояли распухшие, разбитые губы, оконтуренные по краю каемкой засохшей крови. Губы, лихорадочно елозящие по его члену. И невозможность кончить — то ли от героина, плывущего в крови, то ли от панического взгляда белобрысой растрепы поверх всего.
— Я тоже пас. Поехали уже отсюда. Заебало все. И жарко. — Мака изрядно вело.
— Тогда остался только десерт. Цапа, помоги-ка.

Паша сдернул за загривок Тайку с трубы, выгнул за короткие, мокрые от пота волосы, и опрокинул на пол. Девчонка мягко, как набитая ватой, повалилась на спину. Паша аккуратно стащил с члена испачканный с обеих сторон презерватив, удерживая его за ободок. Наступил Тайке коленом на грудь, присел над ней. Цапа подошел и взялся за голову.
— Раздвигай ей ковш. Вот так. Аккуратно, пальцами не лезь, испачкаешься. Отлично. Теперь башку держи.

Мак услышал хрип, потом давящиеся звуки, с трудом открыл глаза и сфокусировал взгляд. Паша сидел на голой «помогале», упираясь между острых грудок коленом. Цапа крепко держал ее за нос и нижнюю челюсть, стискивая лицо в комок стальным захватом.
— Пацаны, она же подавится. Нахуй оно вам надо?
— Ничем она не подавится. Эта акула по жизни все глотала, что в рот попадало. И это проглотит. Вооо… я же говорил… Пошло, пошло… Все, вставай. — Паша поднялся, застегивая штаны — Вставай, блядь, кому сказал?

Тайка с трудом перевернулась на живот, оттопырив испачканные цементом тощие ягодицы, и приподнялась на четвереньки. Оперлась на трясущиеся руки, попыталась стошнить, но церукал держал крепко. Налоксон, впрочем, тоже подействовал — из обеих ноздрей уже изрядно текло. Два часа — самое время для антагониста.
— Ну что, теперь наверх? Давай, Цапа, открывай.

Цаплий быстро вскарабкался по металлической вертикальной лестнице, повозился с задвижной и распахнул люк на крышу. Сквозь проем сразу же кулаком ударило жаркое послеполуденное солнце. Цапа выбрался на крышу здания и заглянул внутрь.
— Давай, полезла. — Паша поднял за ухо голую Тайку с четверенек и подтолкнул к лестнице. Та поставила на нее босую ногу, попыталась уцепиться отбитыми пальцами за перекладину, оторвалась и повалилась прямо на Пашу.
— Бля. — сказал Паша, подхватывая девчонку. — Не доползет. Мак, подсади ее. Сейчас я поднимусь на крышу, мы с Цапой ее вдвоем затянем.
— Как я ее подсажу? — недовольно спросил Мак. — На плечо? У нее после вас изо всех дырок снизу течет. У меня все это на одежде будет. Давай, сам подсаживай.
— За руки ее подайте, я сам вытащу. — Сказал Цапа из проема люка. — Хули она там весит, ссыкуха? Только ноги подержите.

Паша и Мак подхватили девчонку с обеих сторон, оторвали от пола, прислонили к лестнице. Худощавое тело уже лоснилось от пота и сотрясалось в ознобе несмотря на жару. «Налоксон — это перебор, — подумал Мак: дали бы раз под хвост, еще раз по морде, и разошлись».

Цапа ухватился за безвольные руки и, выдохнув, рывком вытащил Тайку на крышу. Проехавшись животом по арматуре, девчонка взвыла.
— Ничем ей не угодишь, — осуждающе вздохнул Паша, — Стараешься тут, на руках барышню носишь, и никакой тебе от нее благодарности.

Крыша плавилась от жары. Мака сразу затошнило от смоляной вони, но героин не давал сблевать так же надежно, как и церукал. Тайка тут же забилась в тень от лифтовой надстройки и свернулась клубком, прижимая руки к животу. Ее колотило, как в припадке. Мак поежился.
— Сиди здесь, — наставительно сказал Паша. — Осознавай. Включи совесть. Вечером, как стемнеет, приедем, выпустим тебя, и тряпки твои отдадим. Тогда и решим по остатку долга. Нормально решим. Поняла? Я спросил — поняла? Или тебя еще раз уебать?

Тайка молча тряслась в ознобе, свернувшись на горячем битуме.
— Паша, да все она уже поняла. — Мак потел, как в сауне. — Идем отсюда. Жарко, пиздец, сил моих уже нет.

ШЛЮХА.
— Иди на хуй. — мрачно сказал Мак, глядя на сиреневый венчик газа. — Вообще иди на хуй, блядь.

Лиля оторопело постояла в проеме двери, потом всхлипнула, выскочила из кухни и со злостью приложила хлипкой дверью о косяк.

«Белое» в крови Мака наложилось на «черное», быстрое на медленное, и он уже не совсем понимал — какая химия, и в какую сторону его тащит. Иногда, в тот момент, когда волны быстрого и медленного кайфа перехлестывались, по вершине волны била молния, и становилось вообще паршиво.

Филенчатая дверь кухни со стеклянной вставкой открылась, и зашел Паша, в одних трусах с надписью «Bruno Banani» по верхней резинке. Снизу, возле правого паха, трусы были окрашены кровью после укола.
— Мак, ну в чем дело? Лилька плачет, говорит, что ты ей нагрубил. Слушай, Мак… дай сигарету. Не хочу пачку портить. У меня все пальцы в смазке от риткиной жопы. — Паша поймал губами сигарету, поданную Маком, дождался огня и затянулся.
— Зачем же сразу ее «нахуй», братишка?
— Это с каких пор для нее слово «хуй» грубость? — перебил Мак, плавно поднимаясь с ленивой черной волны на злую белую. — Я, может быть, предложил ей трах до потолка. Пригласил ее вежливо, так сказать. А она убежала. И еще тебе жалуется?

Паша вздохнул, подтянул под себя табуретку и сел напротив Мака.
— Мак, ну что не так?… О, еба, да я поэт! — Паша натянуто улыбнулся. — В рифму разговариваю. Я тебе еще утром предлагал свалить. Ты же остался, да? Тебя о чем просили? Только бабло передать и в подъезде обозначиться. И все, твой выход закончен. Какого хуя ты тогда остался? Это раз. Два — мог бы погулять до вечера в зоопарке или в макдональдсе посидеть. Ты же сам согласился с нами к девкам ехать. Зачем? Чтобы нагрубить им? Ты знаешь, мы их в три часа разбудили, а у них работа не с десяти до восемнадцати, сам понимаешь…

У Мака медленная, равнодушная волна черного погасила быструю и злую белую.
— … на балконе плачет. — продолжал Паша. — Довел ты ее. Слушай, Мак. Она тебе не блядь. Она проститутка, и если она дает тебе бесплатно, так это не ей в минус, а тебе в плюс. Ты или не ходи сюда вообще, или относись к ней нормально.
— Я понял Паш. Сходи на балкон, если тебе не труд

красную челку.
— Занято, мистер Злой?
— Лиль, не выебывайся — сказал Мак, не отворачиваясь от плиты. — Это твоя кухня. Ты за нее платишь. Заходи. Извини, облаял на тебя ни за что. День тяжелый выдался. Честно.

Лилька обидчиво и примирительно потянула носом и проскользнула на кухню. Подтянула с задницы черную майку с древним принтом на английском: «Это все, что мой жадный друг привез из Лондона», уселась без трусов на голую ногу Мака и протянулась вдоль по бедру, щекоча его бритой промежностью.
— Макарушка. Ну, можно же нормально себя вести? Чего ты резкий такой?

Мак плотно обнял ее, воткнулся носом между шеей и ключицей, потянул запах. Теплый восточный парфюм, запах переглаженного хлопка, и тот же уксус безнадеги, где-то далеко-далеко. Только вот нет стирального порошка от тщательно выстиранной красной рубашки.
— Лиль. Ты можешь мне помочь? Очень надо.
— Ммм? — сказала Лиля, покусывая Мака где надо. — Я же тебе всегда… ты знаешь. Если надо. Макарушка.
— У вас на хате сибазон есть? — спросил Мак. — Или релаха? Но лучше сибазон. Мне прямо сейчас надо, некогда искать по своим местам. Ампулы три–четыре, я завтра отдам. И от себя еще добавлю.

Лиля отпустила губами шею Мака, отодвинулась и посмотрела удивленно.
— Зачем вам сибазон? Вы же сами запакованы по полной. Убиться хотите? Языки глотнуть?
— Три ампулы хотя бы. Еще баян «пятерка», если есть. Еще халатик нужен. Есть у вас халатик? Твоего размера, или риткиного, любой подойдет, главное чтобы жопу прикрывал. Какой похуже дайте. Мне новый не надо. И все это в пакет сложить и возле лифта поставить. Только тихо. Лиль, я тебя прошу, как человека…
Лиля смотрела на Мака круглыми, как у совы, глазами.
— Что вы уже натворили, придурки?
— Опять придурки… Еще пока не натворили, рыжик. И это… Деньги у тебя есть? Ты извини, что прошу. Мне немного надо, сотни две, только прямо сейчас. Я завтра тоже отдам. И чтобы Пашка не видел. Сможешь сделать?

Лиля сидела своей мокрой точкой на бедре Мака, и смотрела на него, как на писаную картину. Точка контакта между ног у нее стремительно просохла.

Затем опомнилась, и юрко рванулась с его бедра.
— Пааашшш!..

Мак рывком уцепил ее за лондонскую майку, развернул, дернул на себя. Никаких особых приемов тут не требовалось — просто подхватить легкую девчонку за шиворот и под жопу сзади, приподнять, опрокинуть на линолеум пола лицом вниз, как куклу. Потом навалиться сверху и заломить руку в локте.

Из комнаты с Риткой, Пашей, Цапой и их веселым их праздником, несся безумный румынский хит про драконов, заглушающий все пять этажей. Там было весело и ничего не слышно.
— Тихо лежи, — сказал Мак страшным голосом Лиле на ухо. — Довела ты меня, сука. Вы что, блядь, все сегодня сговорились? — Мак попытался ударить проститутку кулаком под ухо, но промахнулся. Скрутил ворот ее черной майки и ударил еще раз.
— Один раз не для себя попросил. Если нет — так и скажи. Чего ты голосишь сразу, как на базаре?

Лиля хрипнула горлом и поползла к двери, выворачиваясь из-под тела Мака. Каждый раз, когда Лильке удавалось продвинуться к двери, Мак возвращал ее рывком за ворот майки на место. И опять бил кулаком по затылку, зажимая рот.

Лилька попыталась цапнуть ладонь Мака изнутри зубами. Получила оплеуху. Потом попробовала лягнуть пяткой через спину. «Ах ты ж ебаный шаолинь» — подумал Мак, с белым приливом в крови, черным штилем в голове и ртутным озером в душе.

Вокруг Мака плавился горячий битум, белое и черное, быстрое и медленное, всякое и разное.

Мак опять треснул Лильку по затылку. Потом еще раз. Потом промахнулся, и треснул табуретку, отлетевшую в сторону. Потом еще раз что–то твердое и угловатое. Потом внезапно свалился с девушки набок, на пол, но предательский пол перекосился. Мак покатился по плоскости, и, напоследок, треснул что–то невидимое. Невидимое треснуло его, а потом засунуло какую–то палку поперек рта и придавило язык.

ШЛЮХА 2.

Мак вынул еще одну холодную металлическую ложку из морозильника, и приложил ее Лильке под ухо.
— Трамадол только больше не жри. — жалобно сказала Лилька. — Ну, хоть не так много. Я думала, ты вообще помер. Я думала, ты ебаться ко мне полез, как-то особенно. А тут тебя «алюминий» прихватил. Я тебе в рот шариковую ручку вставила, чтобы ты язык себе не отхватил, а ты ее перекусил напополам, Макарушка, только куски от нее полетели. Вот, смотри. — Лилька показала прозрачный пластмассовый огрызок. — И давай меня по голове молотить. Нет, ну ты не долбоеб?
— Долбоеб. — покорно сказал Мак. Его тошнило. — Только это не «алюминий» был. Он сразу гасит, а я все помню. Ну, почти все. Сколько я пролежал?
— Минут двадцать. — Лилька улыбнулась сквозь слезы. — Пальцы мне чуть не откусил, и по голове настучал. Вот, любуйся, как разукрасил… Пашка заходил, я ему сказала что ты отрубился и отдыхаешь. — Лилька опять всхлипнула. — Давай я тебя хоть вытру полотенцем. И сбоку, там где рот, справа, тебя надо хорошо потереть. Там пастой от ручки все запачкано…
— Что они там делают вообще, Цапа и Пашка?
— Ритку бутербродят. Она на тебя обиделась, кажется. Деньги завтра занеси, ладно?
— Какие деньги? — Мак опешил.
— Мои с Риткой. Которые у тебя в кармане лежат. Там только сотня гривнами. Ну, сто двадцать, больше нет. Остальное доллары. А доллары обязательно отдай, нам с Риткой за квартиру платить надо на той неделе. И вот что… — Лилька замялась. — Сестричку свою, про которую ты говорил, привози, ладно. Но только на неделю, перекантоваться. Нечего ей тут делать, сам понимаешь. Мы сюда клиентов не водим, но все равно… она у тебя молоденькая еще. Не надо ей.
— Сестричку, — тупо сказал Мак, — Ага.

Мак оперся о кухонную раковину, и его стошнило пивной пеной. Он открыл кран, смыл за собой и прополоскал рот. — Лилька…
— Все, закончили эту драму. Там сумка от видеокамеры стоит — сказала Лилька, глядя в сторону. — Халатов нет. Я риткин плащ туда положила. Длинный, почти до земли. И свои шорты на резинке. В кармашке сумки четыре сибазонины и шприцы. Пашка сказал, что вы какую–то курицу налоксоном накормили. Или налтрексоном. Правда? Это не твоя «сестричка», случайно?
— Нет, — Мак покрутил головой. — Это другая. Так, случайная. По Пашкиным делам.
— Понятно. Просто другая. То есть усыпить ее надо. Шприцов «пятерок» не было, я тебе три «двушки» положила. Нескладуха, понимаю, ампулы пятикубовые. По частям будешь выбирать. Знаешь, я бы после налоксона из–за лишней дырки в жопе не капризничала. Да, сразу не коли ее, иначе тушку будешь на себе тащить. До дома довези сначала и в постель уложи. Пусть потерпит. Все, беги, уже, придурок.
— Бегу, — сказал Мак, и двинулся в прихожую. — Нет, подожди. Доллары твои я тебе сейчас отдам. Мне не надо, у меня есть. Просто я в таком виде в обменник не пойду. Там мусора или охрана. Наших денег больше нет?
— Наших нет, Макарушка. Все, что было, выгребла. Вы там точно хоть никого не убили? — жалобно спросила Лилька ему вслед.
— Не гони, рыжик. Мы что, на убийц похожи? Ну, какие из нас… — Мак остановился, вернулся, аккуратно чмокнул холодную от промороженной ложки кожу под лилькиным ухом, — Лилька, извини за «блядь». Это я на эмоциях сказал. Чтобы сильнее тебя обидеть. Знаешь, кого ценишь — того и обижаешь. Никакая ты мне не блядь. У меня денег нет, чтобы таких, как ты, блядей трахать.
— Иди нахуй, — устало сказала Лилька. — Только позвони сначала, когда будешь «сестричку» везти. Чтобы я или Ритка дома были.

Мак подхватил сумку возле двери и вышел из квартиры. За ним щелкнул английский замок. Последний злой белый прибой подхватил Мака. Приложил об одну стену, затем о другую, усадил на пол напротив дверей лифта. Маку захотелось сказать правду.
— Какая же ты блядь? — мудро рассудил Мак, обращаясь к запертой двери квартиры. — Сейчас я в одно место съезжу, потом вернусь, и все тебе расскажу. И вообще… — Мак полез за сигаретами, и вытащил из кармана смятые в комок деньги. Пересчитал, сто двадцать гривен и шестьсот долларов. Почему-то, до этого, Маку казалось, что он засунул в карман штанов свой носок.
— Ты позор профессии. Сейчас я вернусь и докажу…

Напротив Мака открылась дверь вызванного лифта.

ТАКСИ.

Мак выскочил из метро и двинулся по дворам, полагаясь на память и вавилонский силуэт недостроенной многоэтажки. Но двинулся не в тот крысиный ход, ткнулся не в ту нору, прорубленную в длинных домах исключительно для удобства местных обитателей и для защиты от чужих.

И уперся в несокрушимую стену сетки–рабицы, ограждавшей циклопическую автостоянку. Мак пошел вдоль нее, ускоряя шаг, с отчаянием понимая, что извивы забора уводят его прочь от цели. Потом змея рабицы передала свою пограничную вахту шипастой ограде какого–то детского сада, с раскрашенными деревянными гномами по ту сторону детства.

Когда детская решетка закончилась, начался оборонительный вал недавно выстроенного продуктового мегамаркета, ограждающего свои драгоценные мусорные свалки во дворе от внешнего посягательства. И уже забор мегамаркета вывел Мака обратно на дорогу. Почти в том же самом месте вторжения, возле метро. Единственной пользой от квеста было то, что «черное» и «белое» ушли вместе, оставив душу Мака в покое.

Исторгнутый микрорайоном, Мак тоскливо смотрел на недосягаемый дом. Злополучная многоэтажка с голой принцессой на раскаленной крыше все так же сияла облицовкой под плавящим солнцем, как недосягаемый замок дракона. Где–то в пределах видимости, но не досягаемости.
Мак выругался, ступил на обочину дороги и поднял руку. Через пять минут притормозил таксист на древней тевтонской рухляди, но с автоматическим подъемом стекол.
— Куда едем? — весело и дружелюбно полюбопытствовал водитель.
— Циолковского двенадцать… — Мак задумался. — То есть четырнадцать. Это рядом. Девятиэтажка возле новостроя. Вон там — Мак махнул рукой в направлении проклятого замка.
— Полтишок. — ответил веселый водитель.
— Не гони, уважаемый. — так же весело ответил Мак. — Полтишок — это на другой конец города. Ночью. Первого января. Тут же идти два квартала.
— Ну, так иди. — таксист взаимно плавился доброжелательностью, и запустил поскрипывающее стекло правой двери вверх. Мак вежливо постучал в окошко.
— Двадцать. Мне опоздать нельзя, понимаешь?

Водитель вернул стекло вниз и с любопытством посмотрел на Мака.
— Девчонка, что ли, ждет?
— Ага, — ответил Мак. — Ждет. Первое свидание. Вопрос жизни и смерти. Опоздаю — мне пиздец. Она и так злится. Я бы и сам дошел, мне не трудно, только дворов здесь не знаю. Уже час хожу, одни заборы.
— Красивая хоть? — таксист прижмурился.
— Самая. — сказал Мак и честно мигнул. — Тридцать дам, больше не могу. Нам потом самим не хватит культурно отдохнуть.
— Ладно, садись, поехали.

Мак плюхнулся на горячий дерматин сидения, пристроил лилькину сумку с одеждой и сибазоном между ног, закрыл перекошенную дверь, стараясь сильно не хлопнуть. Ехали молча. Таксист пронесся два длинных квартала вперед, развернулся на клумбе, вернулся на один блок назад, свернул налево и почти сразу затормозил.
— Вот твоя «циолковская-четырнадцать». Успел?

Мак вытащил из заднего кармана джинсов пропотевшую от жары влажную сотню и протянул таксисту.
— У меня сдачи не будет. — сказал веселый таксист.
— Тогда вези обратно, блядь, сука! — внезапно заорал Мак, в душе которого мягкие лапы героина вдруг расслабились, отпустили сердце, и втянулись назад, в свои темные логова, выпуская наружу всю гадость сегодняшнего дня. — Где я тебе, блядь, здесь размен найду? По киоскам бегать спички покупать? Я же сказал — вопрос жизни и смерти! Я тебе сказал — меня девчонка ждет, у меня одна минута все решает! Ну и нахуя ты меня сюда вез тогда?

Веселый таксист оторопело смотрел на Мака, теряя веселость.
— Чо ты орешь на меня? Какого хуя? Хочешь ехать — платить надо…

Таксист посмотрел на Мака и замолчал.
— Иди. Так иди. Нет у меня сдачи. Потом заплатишь, как получится. — Водила полез в бардачок и достал бумажный прямоугольник. — Вот визитка моего таксо, прокачу тебя как-нибудь, с твоей кралей. Николая двадцать–два у диспетчера спрашивай. Давай, беги. Ромео, бля. — таксист опять стал веселым.

Мак вылез из машины, сжимая визитку и запихивая мокрую сотню обратно в задний карман.
— Шуток не понимаешь, — сказал таксист в открытое окно. — Все же нормальные люди. Так бы и пояснил, что у тебя край по этому делу, вопрос жизни и смерти.
— Так я же и сказал.
— Ты сказал, как шуточки–хуюточки. Я такие истории по сто раз в день слышу. Денег нет, мама умирает, последний поезд уходит, подвези бесплатно. А тут вижу по тебе: очень надо. — таксист опять посерьезнел — Везет твоей девчонке, братишка. Правильный у нее парень. И ты ее тоже береги, хорошая девка, раз ты за нее так переживаешь.

Таксист, рванул с места, развернулся через двойную-сплошную, не доезжая до клумбы, и что–то проорал в окно на прощание, подняв вверх большой палец.

Замок был уже совсем рядом. Мак заторопился, непроизвольно поглядывая на срез крыши, освещенный послеполуденным солнцем

БАШНЯ.

Белая, почти прозрачная фигурка встала на краю крыши и шагнула вниз. Полетела «солдатиком», превращаясь в «ласточку», затем, несколько этажей спустя, зацепилась за тарелку спутниковой антенны, уже пристроенную кем–то из торопливых жильцов, завертелась мельницей, разбросав тонкие ручки–ножки. Потом еще один удар, обо что–то пластиковое, какой–то сайдинг, разлетевшийся с брызгами и осколками, и беззвучно исчезла за рядом недавно высаженных вдоль дома сиреневых кустов.
— Блядь — сказал вслух Мак. — Блядь, ебана мать. Ебана мать. Ах, что ж ты… Мать ебана.

Непроизвольно ускоряя шаг, Мак двинулся к кустам молодой сирени, почти переходя на бег. Затем опомнился, остановился, и поискал ближайшую скамейку. Свободных скамеек в летний выходной не было.

Мак присел на неудобную ограду придомового газона, ватными руками вытащил пачку сигарет. Судорожно пытаясь достать сигарету, оторвал крышку коробки с мясом. Затем запихал пачку обратно в карман и достал телефон. Долго слушал гудки вызова.
— Паша, это я. Подъезжайте срочно, где мы сегодня были. Да, туда. Нет, не могу сказать. Нет. — послушал возмущенное кудахтанье на той стороне, злобно зашипел, стараясь не кричать. — Да быстро, блядь, сюда! Молнией! Потом шишки свои в Ритке допарите!… Нет, я же сказал — не могу. Приедете — объясню. Не палитесь только, припаркуйтесь рядом, я сам подойду к машине.

Он какое-то время еще сидел на ограде, пытаясь прикурить трясущимися руками, а затем поднялся и медленно двинулся туда, где уже понемногу собирались люди. Почему бы человеку не подойти и не посмотреть на что-то интересное?

Мак шел, стараясь идти ровно, ставя ногу перед ногой.

Все уже случилось, и здесь ничего нельзя было поделать. Надо было просто подойти ближе и посмотреть. Притворяясь человеком, Мак протолкался в первый ряд. Вгляделся, не имея сил ни смотреть, ни отвернуться.

С окровавленной задницей, с подтеками крови вдоль тощих бедер, и разбитым об асфальт лицом. Поломанная покупная кукла, которой беззаботная пятилетняя хозяйка вывернула в сочленениях ноги и небрежно обстригла маникюрными мамиными ножницами белые волосы-перья.

Люди, тихо переговариваясь, стояли вокруг. Тревожные бабушки от соседнего дома уже волокли покрывало, выдернутое из-под седалищ с родной скамейки. Какой-то малолетний сопляк снимал голое разбитое тело на камеру мобильного телефона, потом завелся, полез телефоном между разбросанных ног поломанной куклы. Осторожно потянул Тайку за пятку, передвигая ногу в сторону.

Мак почувствовал что звереет. Сделал два шага и ухватил сопляка за длинную на загривке стрижку.
— Какая школа, блядь?
— Двести девятая, — машинально ответил сопляк — А чо? Проблемы, дядя?
— Нет проблем. Есть несколько вопросов, как к свидетелю. — Мак затащил сопляка за угол в пяти метрах от подъезда, поставил под стенкой и, неожиданно сам для себя, отвесил ему мощную оплеуху. — Трубу сюда, блядь! Живо!
— Я… папе расскажу. У меня папа… — смятенный сопляк, судя по повадкам, модельному загривку и дорогому телефону, редко битый, колебался между страхом и возмущением.
— Мы ему сами расскажем. Доведем до сведения. Тело потерпевшей до прибытия трогал? Положение трупа изменял? Следствие в заблуждение хотел завести? Причастен? Адрес папы, живо. Вместе с ним твое кино посмотрим.

Сопляк потрясенно смотрел на Мака. Затем трясущимися руками протянул трубку.
— Я… Симку можно себе оставить?
— Потом получишь. Зайдешь за телефоном в райотдел. Через неделю. Какой здесь район?
— Октябрьский…
— Вот в Октябрьский и зайдешь. Все, пошел нахуй отсюда. Бегом, блядь, пока я не передумал!

Сопляк метнулся вдоль дома, уклоняясь от пинка, затем перебежал через газон и понесся вдоль паркинга, на который уже выруливал носатый черный БМВ.

Мак двинулся к машине, затем, как на якоре, развернулся, и вернулся к поломанной кукле. Бабушки уже застелили ее своим покрывалом, прикрывая срам — белобрысый пух на лобке и скудные сиськи. Покрывало лежало как окончательное решение, из–под которого торчали только тонкие пятки, измазанные черным битумом крыши.

Делать здесь больше было нечего.

МАШИНА.

Сначала сидели в машине и молчали.
— Ты че нас позвал сюда? — угрюмо спросил Паша. — Искусственное дыхание ей сделать? Что вышло, то вышло, так получилось. Не хотели такого. Что теперь-то?
— Криминальная смерть, — сказал Мак. — Теперь ее по любому распотрошат от пяток до горла. В морге. А в желудке — гондон с малафьей, Паша. С твоей, между прочим. Я же говорил — не надо перебирать. Ну ладно, я, выходит, тряпка, а вы — твердый гранит. Паш, ты меня убедил, я полное говно. Я сейчас дверь открываю и ухожу. Докуриваю и ухожу.
— Валить надо отсюда, — хрипло сказал Цапа с заднего сидения. — Все, поехали. Дом новый, камер нет. Ничего не было. Обдолбилась и прыгнула. Мало ли такого бывает? Малолетки вообще за компанию с крыш прыгают. Я в ютубе видел. Мода у них такая. Шмотки ее только надо выбросить куда подальше.
— Да ладно, — Паша обломался, но явно храбрился. — На малафье же не написано что моя. Надо, наверное, образец иметь. А донором спермы я не работал. Там и не только моя, кстати, есть. Не нагнетай, подумаешь — наркалыга сопливая наебнулась. Поехали.

Мак вздохнул и окинул Пашу заботливым взглядом, как врач больного.
— А замок там чей висит?
— Где висит? А… понял. А чо замок? — Паша с недоумением вылупился на Мака. — Висит себе какой-то. Ну и что?
— Она же через крышу в последний полет вышла, верно. А крыша заперта. Изнутри, замком. А на замке пальцы. Твои. И Цапы. Кто последний с потерпевшей встречался? Весь дом строителями залапан, но замок… Ты с какой планеты, Паш? — Паша менялся в лице вместе с пониманием. — Тебя менты принимали? С героином? Пальцы катали? А потом ты с ними договорился в участке, бабла отвесил, и они тебя отпустили? — Мак говорил с Пашей ласково и терпеливо, как с ребенком. — Ну и все нормально, значит проблем нет. Езжай домой, извини что потревожил. Я пошел.
— Блядь! — Повторил сзади Цапа, но уже другим тоном. — И я открывал. Блядь!
— Она самая, — согласился Мак, — Теперь понятно, почему позвал? Или вы хотите, чтобы я за вами дерьмо выносил? Нет, конечно, за свое понесу… но не за всех. Ну, так я пошел? Я уже докурил.

Мак взялся за ручку двери.
— Чо делать? — оглушено спроси Паша? — Вот, сука!… — он яростно грохнул руками о руль, — Вот же сука!… Надо было прямо там ее придушить, тварь эту мелкую! Мак, чо делать–то?
— Делать надо следующее, — Мак неотрывно смотрел на собирающуюся вокруг кустов толпу. — Если, конечно, прислушаетесь, супермены гранитные, ебаные. Менты уже приехали, вон «бобик» пэпээсников стоит. За ними посерьезнее мусора подъедут. Они сейчас будут возле трупа топтаться, потом пойдут по этажам квартиры по стояку проверять. То, что голая выебанная девка могла сама с крыши прыгнуть, им сразу в голову не придет. Может, даже пару часов еще не придет. Подумают, что в одной из квартир прошпилили ее какие-нибудь гастеры–строители всем аулом и выбросили в окно. Выходной, день они там почти все бухие. Вывод напрашивается сам.

Паша, как зачарованный смотрел на Мака.
— В доме два подъезда. Выход на крышу устроен примерно одинаково. Заходите через второй, поднимаетесь, проходите по крыше до первого, через технический этаж спускаетесь на цыпочках по лестнице и тихо забираете замок. Тем же путем обратно. Я сижу в машине и держу за вас кулаки.
— Как мы его откроем, технический этаж во втором подъезде? — угрюмо спросил Цапа. — Ключ только от первой крыши был. От второй нет. Мимо ментов не пройдем.

Мак с трудом оторвался взглядом от места падения, повернулся на сиденье, улыбнулся Цаплию.
— Ебу я — как вы откроете? Ручками откроете. Зубками. Колдовством. Обаянием. Проявите фантазию. Вы же два здоровых, умных мужика, а не голая ссыкуха с поломанными пальцами. Вам же очень надо, верно? И это, пацаны… время у вас на минуты идет, вообще-то.

Цапа несколько бесконечных секунд неотрывно смотрел на Мака, затем кинул Паше: «Инструменты есть какие–то в багажнике?»
— Откуда? Я что, автомеханик? — Паша выглядел как спущенный шарик.
— Хоть что-то из железа есть? Иди, ищи. Монтировку хотя бы.

Паша вылез из-за руля, обошел машину, качнул ее, открывая багажник.

Цапа все так же неподвижно смотрел на Мака.
— А я тебя понял, Мак. Я тебя до копейки понял, сука. Сейчас вот и понял.
— Я тебе что-то должен? — Мак безмятежно улыбался. Добрые духи белых маков с лиловыми глазами снова кружили над ним.
— Нет, мне лично ты ничего не должен. Теперь Паша мне должен, и он со мной рассчитается в любом случае. Ты нас из пиздореза выдернул, хотя и не обязан был. Я запомню и отдам, когда надо будет. Но потом… — Цапа так и смотрел, как на диво дивное, — не проси меня ни о чем. Никогда.
— Я тебя что, заставлял ей жопу разрывать? Резиной кормить?
— Если бы ты сказал тогда. Я бы тебя послушал. И Пашу бы тормознул. А ты сидел и смотрел, как в кино. А сейчас смотришь на нас как на говно. Мак. Все ты понимаешь.
— А ты бил и ебал. Тебе взрослые все эти вещи в детстве должны были разъяснить. Цапа, чего ты от меня хочешь?
— Тогда почему убежал один?
— Чуйка была нехорошая. Объяснять долго. Видишь, я прав был, но не успел. А если бы еще вас стал уговаривать…

Цапа молча вышел из автомобиля, приложил задней дверью так, что машина вздрогнула. Сзади донесся возмущенный голос Паши: «Заебал ты, тачку мне разбивать!»

Мак включил радио и долго перебирал по каналам музыку, вглядываясь в растущую возле дома толпу. Медленно, без сирены отъехала машина «скорой помощи», зато подрулили еще две машины с милицией — «ланос» с полосой по борту и древний «нисан». Мак потянулся и достал с заднего сиденья полиэтиленовый пакет. Кеды, голубые джинсы, с белыми потертостями. Белая футболка без рисунка, узкие трусики с желтым покемоном, собранные в комок короткие носочки. Вытащил из пакета красную рубашку и приложил ее к лицу. Мыло и стиральный порошок. Страхом уксуса больше не пахло, страх ушел навсегда. Мак аккуратно сложил рубашку и положил обратно в пакет. Сделал музыку громче и закрыл глаза.
— … нормально все. — сказал Паша, садясь за руль. — Там от крыши второго подъезда тот же ключ, что от первого, зря монтировку брали. Мусора по этажам шуршат, квартиры обходят. На всякий случай оба замка забрали. Решетку тоже протерли.
— Поехали отсюда нахуй. — устало ответил Мак. — Навсегда отсюда поехали. Паша, можешь Лильке с Риткой сумку завезти? Эй… замки свои из пакета с ее шмотками вытащите, отдельно выбрасывайте. У вас вообще мозги есть?

ДВОР.

Мак щелкнул банкой пива, зажав ее между колен. Затем, вытянув ноги, полез в тесный пистонный карман джинсов. Достал блистер, отсчитал пять капсул трамадола. Подумал, вылущил еще две и закинул в рот. Глотнул пива и прогнал горький комок по глотке. Поставил пиво под скамейку. «Надо просто дождаться» — подумал Мак. Пока желудок переварит этот желатин, или из чего эти капсулы делают? Надо просто посидеть.
— Дядя, ты больной? — спросил малыш, почти наехавший на кроссовок Мака на четырехколесном велосипеде.
— Что? — тупо спросил Мак. — Почему я больной?
— Лекарства пьешь.

Мак посмотрел на мальчиками фанерными глазами.
— Я, мальчик, не то что бы совсем больной. Я придурок, понимаешь?

Мальчик опасливо откатился на велосипеде назад.

Вихрем со стороны налетела мамаша, оттаскивая за руль велосипеда пацаненка в сторону, запричитала, теряя знаки препинания:
— Не стыдно вам как вообще совести нет пиво пьете на детской площадке я вот милицию сейчас вызову.
— Иди на хуй. Срочно, — сказал таким же фанерным голосом Мак. — Щас встану и переебу. Намертво. Прямо тут переебу.

Мамаша остекленела хрустальной вазой. Пацан, не обращая внимания, крутил педали, нарезая круги вокруг скамейки.

Мак отдышался. Вдохнул. Выдохнул.
— Извините меня. Пожалуйста. Не знаю, как вас зовут. Горе у меня. Большое. Сейчас допью и уйду. Все, уже ухожу, даже не допиваю. — Мак бросил банку в мусорное ведро рядом со скамейкой — Все, уже пошел. Не сердитесь, пожалуйста.

Мамаша смотрела на Мака коровьими круглыми глазами.
— Молодой человек, у вас все в порядке? Вам помощь не нужна?
— Нет, спасибо. Чем уж тут поможешь. Извините еще раз, что пиво пил. И нагрубил. Сорвался. Я больше не буду, честное слово. Простите, пожалуйста.

Пацан закрутил педали дальше по дорожке, а женщина, переваливая затянутую в джинсы, округленную материнством попу, пошла рядом с ним. Потом остановилась, вернулась к скамейке.
— У вас точно все хорошо? Вы, если что, родным позвоните…
— Нет у меня больше родных — глухо сказал Мак.
— Извините — сказала женщина — потеряли кого–то?
— Всех вообще. И себя тоже. — Сказал Мак. — Сегодня.

Женщина охнула и присела на скамейку рядом с Маком.
— Авария что ли?
— Катастрофа.
— Ой. Вы вправду извините. Может, вам скорую вызвать?

ЗАКАТ.

Мак оторвался от губ Оксаны и выпустил ее язык.
— Нельзя так делать. Люди смотрят. Идем ко мне домой, Макар.
— Я не пойду. У тебя малой дома. Мне неудобно. — Мак покачал головой. — Слушай, у меня шестьсот долларов есть, и еще сто двадцать наших. Идем куда-нибудь. Мне деньги две проститутки одолжили. Только они не бляди были, Ксюш, они нормальные проститутки. Рыжая и черная. А принцесса…
— Я знаю, ее убил дракон. Ты уже говорил. Макар. Идем ко мне домой. Тебе плохо. Это ужас на что ты похож. Ты зеленый весь. И уже такую ерунду несешь. Пожалуйста, идем домой. Я тебе в гостиной постелю. Тебе в таком виде одному никуда нельзя ехать.
— Я еще здесь посижу. Чуть-чуть. Пока солнце сядет. Пусть этот день кончится, Ксюш.
— Тогда сиди здесь и никуда не уходи, — согласилась Оксана. — Я только Витальку дома проверю, чтобы он за компьютером не засиживался. Тут сиди. На этой скамейке. Хорошо? Чтобы ни шагу.

Мак кивнул головой.
— «Давай деньги, жди здесь и никуда не уходи».
— Что?
— Ничего. Беги, Ксюша. Я подожду.
— Десять минут. — показала на пальцах. И, строго ткнула — одним пальцем: — жди здесь!

Вечернее солнце садилось и делало всем на лицах антошки-конопушки. Солнце коснулось крыши многоэтажки напротив Мака, затем погрузилось за дом и набросило на скамейку тень здания, оставив по обе стороны от тени желтые руки-просветы. Солнечные руки, по мере захода светила, удлинялись и бледнели, словно цеплялись и за эту землю, и за этот день. Царапали траву газонов и асфальт дорожек. Затем руки солнца выцвели окончательно, обессилели, превратились в призрак и отпустили этот мир.
— Давай деньги. Никуда не уходи, — сказал Мак сам себе. — Жди здесь.