Только твоя, любимый, только твоя… Глава 4
Марина знала все. Но она не предполагала, что краешек звездного неба за окном пробудит в ней воспоминания о совсем недавнем событии, которое произошло с ней во время летней поездки к теплым и, как оказалось, очень интересным берегам…
«Поехать «на моря, на моря, на моря» они решили вместе с подругой по имени Юля.
Маринка и Юлька. Две подружки, две целомудренные девочки-прелестницы. Две вполне сформировавшиеся самочки, затаенно ждущие момента, когда солнце, море и загорелые тела местных любвеобильных самцов пробудят в каждой из них природную склонность к древнейшей из профессий, которая сладким, обжигающим импульсом прокатиться от самой макушки до стремительно влажнеющей щелочки и медленно, но верно разъезжающимся ножкам.
Но не все так просто в этом мире, друг Горацио… Ибо в голове у каждой — библиотечные этажи с полным собранием философско-прикладных сочинений под названием «Я не такая… », «Много не пей, сразу не давай» и, разумеется, «Не для тебя папа принцессу растил». А чтобы обезопасить свои предварительно выбритые кисоньки от покушений распаленных южной вольностью кавалеров, Марина и Юля выбрали себе в провожатые двух парней — чисто для виду.
В тот момент, когда Марина предложила давненько сохнущему по ней юноше сопроводить ее на юг «за компанию», этот самый юноша так выразительно согласился, что девушке показалось, будто его налитый кровью член прямо сейчас выпрыгнет из штанов, приведенный в боевое состояние одной лишь мыслью о курортном трахе с «той самой». Глядя на эти метаморфозы, Марина лишь легонько улыбнулась — тогда ей уже нравилось это желание практически каждого парня просто и грубо поиметь ее.
Ее заводила молодость и глупость молодых людей, которые просили ее номер, предлагали угоститься за их счет фирменным спиртным или просто звали за угол, чтобы ввалить за щеку этой сосочке, губы которой, словно, сами просят крепкого члена и густой, пряной спермы.
Первых Марина периодически одаривала номером — правда, редко он принадлежал ей, а не случайному генератору чисел. Вторым она обычно отвечала, что она девушка самостоятельная, ей подачки не нужны, а спиртное она пьет куда более дорогое, чем они могут, судя по виду, себе позволить — что часто вызывало ступор и столь приятное Марине мужское смущение. Ну а для третьих у нее всегда имелась пара фразочек, которые достались ей в память из сельского детства и общения, в основном, с мальчиками, которые, до поры, до времени совершенно не стеснялись девчонки и просто-таки сыпали подхваченными у взрослых крепкими словечками.
Вообще, как Марина дотянула целочкой до самого совершеннолетия, понять не мог никто — особенно, ее «экс-», который сам и сделал ее совершенно взрослой, введя в девственную щелочку свой крепкий член. Марину всегда окружали мальчишки, мальчики, парни и мужчины, которые нередко предпринимали попытки покорения девичьего сердца и пизденки, но какие-то неимоверные усилия и принципы, от которых Марина уперто не отступала, не оставляли ни одному ухажеру ничего, кроме поцелуев и очень легкого петтинга. Факт, совершенно невероятный для почти любой современной девочки, которая готова и в пятнадцать глотать сперму на заднем сидении серебристого «Вольво», получая при этом шершавого прямо под хвост.
Невероятный, но факт. Причем, медицинский, а потому дьявольски упрямый даже для самых оскорбленных ухажеров из подросткового прошлого.
Но сейчас момент невинности был давно пройден, а впереди призывно маячили южные берега и море.
Море…
Марина любила секс — жесткий, с сильным партнером, который мог часами трахать ее девочку, откинув прочь и презик, и пуританские ограничения. Марина любила родителей — на расстоянии, чтобы не слышать приевшиеся с детства нотации. Марина любила когда-то лишь одного мальчика — но это было слишком давно и уже порядком неправда.
Но море… море Марина любила больше всего на свете.
Мгновения, когда соленая, прохладная водичка касалась ее ножек… когда ее чуть вздернутый носик ласкали дуновения бриза… когда ее глазки радостно щурились от блеска солнечных лучей, отраженных морской гладью… когда все, что она слышала, был лишь шум волн и заглушенный им веселый пляжный гомон…
Ни один, даже самый искусный партнер не смог бы доставить ей того наслаждения, которое ей дарило море.
Будь море мужчиной, Марина, без сомнений, навек бы в нем утонула, наплевав и на родителей, и на друзей, и даже на очередного парня с каменно-твердым членом и вкусной, вязкой спермой.
Однажды она, совершенно сдуру, подумала, что «экс-» сможет-таки стать ее новым морем. Но даже в то, счастливое время веры в искреннюю любовь, эта идиотская мысль была предана беспощадной анафеме и подвергнута вечному остракизму куда быстрей, чем обрела законченный вид.
Уже в автобусе, Марина, вполуха слушая Юлины щебетания на три вечные темы (мальчики-зайчики, мальчики-мудаки и мальчики, которые, хоть и мудаки, но один раз, в машине, с презиком можно), мечтала о море, которое всегда обещало свободу и покой. В Маринином, понятно, понимании.
Парни, взятые в провожатые, периодически вклинивались в Юлины монологи, норовя блеснуть перед девчонками своим остроумием, которое редко выходило за пределы сетевых боянов, накануне просмотренных комедий и пацанской болтовни и разном. Марина прекрасно понимала, чего добивался один из ее провожатых, каждый раз отчаянно шутя и скользя глазами по Марининым изгибам, прикрытым легким сарафаном. Парнишка готовил себе почву. И эти бесконечные словесные экзерсисы вконец бы утомили девушку, если бы не одна веселая история, которая имело место в пубертатном прошлом Марины, и не то место, которое в этой истории занимал этот парень…
«Как-то раз, один из отвергнутых, в грубой форме, ухажеров Марины пустил о ней слух, дескать, однажды, она отсосала ему в машине.
Он очень подробно пересказал подробности: как Марина достала из ширинки, расстегнутой ее ловкими пальчиками, его напряженный член. Как она облизала головку, почти по-кошачьи промяукав «М-м-м-м… Вкусненько… «. Как пустила конец себе за щеку, скользя язычком по самым чувствительным местам млеющего рассказчика. Как, практически доведя парня до пика, Марина, смущенно призналась, подрачивая автору сплетни, что она еще ни разу не заглатывала — но очень хочет попробовать именно с ним. «Только предупреди, когда будешь кончать. А то я захлебнусь — вон, как у тебя яйца разбухли… Давно, наверно, никто тебе так не делала, а?» — медленно произнесла Марина из рассказа, делано смущаясь, поглаживая налитый кровью хуй.
Дальше сказитель перешел на совершенно непечатные выражения, повествуя, как Марина насаживалась ротиком на его хрен, как текли по стволу обильные слюни, как он до последнего времени оттягивал момент извержения, слушая, как мычит известная на все село целочка, давясь его здоровенным хером…
И как он спустил ей прямо в горло, наплевав на просьбу девушки и придержав светловолосую головку Марины так, чтобы она не отстранилась, чтобы проглотила все, до капли.
Она и вправду чуть было не захлебнулась, когда вязкий, молочно-белый молозив хлынул ей в глотку. Но, видимо, благодаря природному дару отсасывать хуи, Марина все-таки справилась с потоком семени, чуть не минуту совершая глотательные движения, не выпуская члена изо рта. Потом, соскользнув своими чудесными, по-детски пухленькими губками с его опадающего конца, она, конечно, сказал ему пару ласковых — но румянец и блядский огонек в глазах сообщили парню куда больше, чем чувственные губехи, на которых еще виднелись крохотные белые капельки…
Ну и как, спросите вы, эта преинтереснейшая история связана с галдящим позади Марины воздыхателем, радостно ринувшимся сопровождать ее на юга?
Все дело в том, что, как и ожидалось, слушателями этого сверх-подробной сплетни (что делало ее больше похожей на рапорт очень вольного стиля), стали практически все друзья и подруги Марины, к тому времени уже окончательно утратившие привилегию называться «девственниками» и «девственницами». Иные из них, конечно, деликатно удалились при первых намеках на пошлости. Другие с упоением слушали до самого конца, игриво кряхтя и делая уж очень круглые глаза на самых смачных моментах. Третьи, внезапно, поступили очень по-дружески: уже на слове «отсосала» они крепко взяли за ворот вошедшего в бардовский раж фантаста и пресекли поток оскорбительной похабщины несколькими немудреными приемами воспитательного характера в стиле телесной терапии из цикла «манеры общения старослужащих с борзым молодняком». Собственно, на сем и закончилось упоительное тиражирование слуха, ибо в аудитории никто, реально, не верил, что та самая Марина, которую они знают с младых ногтей и голой попки, станет делать глубокий, горловой минет шпанюку, с которым не вязались даже откровенные пробляди из соседних сел.
Но — и тут начинается самое интересное! — были в среде слушателей и те, кто прилюдно возмущался этакой непотребщине и, гордо наморщив жопку, уходил, попутно взывая к совести и порядочности «слухающих по сусидству». Ну, чтобы все знали, какой он правильный и светозарный поборник нравственности, и какие окружающие, соответственно, недалекие пожиратели бездуховности…
Правда, чуть погодя, под видом невинной беседы, этот «светоч» заявлялся к рассказчику и, потихоньку, выведывал у него все подробности того, как Марина умеет и любит сосать члены парням. Порой, на долю такого «индивидуального потребителя» выпадало несравненно больше цветастых и донельзя неприличных деталей, которые он благодарно хавал, периодически возмущаясь Марининой распущенности.
Именно таким хранителем сомнительных мотивов под рыцарским доспехом лицемерия был Маринин провожатый. Не сильно от него ушел и второй — тоже выбранный в сопроводители, за кампанию — он, собственно, и поведал одной из Марининых подруг историю явления своего товарища к автору упоительной истории про феерический отсос.
Когда девушка сама прослушала — с чужих, понятно, слов — демо-версию события, она отреагировала так, как обычно реагирует обданный со спины грязью, но гордый человек: презрительно наморщилась и остановила рассказчика на полуслове, попутно узнав, как повели себя ее друзья.
И вот, когда очередь дошла до теперешнего провожатого, Марина неприятно удивилась, а потом, к удивлению собеседника, как-то совершенно незнакомо ухмыльнулась. И вот эта ухмылочка, вкупе со странным блеском в глазах, сделали ее, в тот момент — страшно сказать — очень похожей на Марину из выдуманной истории, которая готова заглотить член малознакомого шпанюка, массировать ему яйца и сглатывать его сперму, пуская слюни на водительское кресло.
Стоит ли добавлять, что позже Марина выслушала всю историю целиком, все так же, странно ухмыляясь на самых бесстыдных моментах… »
Сейчас, когда за окном плыли незнакомые пейзажи, вокруг дребезжала пустая болтовня, а впереди звало к себе море — Марина, поймав очередной нескромный взгляд парнишки, подумала о том, как он, наверно, долго ждал такого случая.
Как он изводил себя сомнениями, размышляя: а правда ли то, что знакомая ему с детства Маринка — минетчица, любительница спермы и твердых хуев? Как он терзался мыслями, как без удержу фантазировал о ней, о ее сладких губках, запираясь где-нибудь, подальше от любопытных глаз — и ожесточенно дрочил, дрочил и дрочил, кончая не раз и не два от рожденных его воображением картинок и целых кинолент.
«Он ведь наверняка… удовлетворял себя, представляя, как я ласкаю его своим ротиком, — Марина всегда умела даже о самых откровенных и похабных вещах думать поистине сдержанно, на грани буржуазного «ню». — Наверняка ведь лазил по моим фоткам в сети, искал самые откровенные… А у меня ведь там ничего, кроме легкого платишка, из откровенного и нет. Вон, как он смотрит на мою грудь… Представляет меня голенькой, как я опускаюсь перед ним на коленки, смотрю ему прямо в глаза — и… расстегиваю ширинку, выпуская наружу его вставший член. Блин, да я даже в ротик взять, наверно, толком не успею, как он кончит — столько лет ждал, дурачок… вместо того, чтобы просто предложить. Хотя, тогда я бы его точно послала — причем, матом. А интересно… он бы смог меня изнасиловать? Рассердиться, озвереть, стать жестоким… и насильно поставить меня перед собой на колени? Взять меня за волосы, расстегнуть брюки, достать свой член — и насильно ввести мне его прямо между губ… или губок… хи-хи… Нет, он бы точно начал с минета… хотя, это уже не минет получится: заставит меня сосать свой… хуй… свой хуй, как шалаву. Будет мне по самый яйца вставлять — и трахать в самое горло… »
Сознание Марины, которое прежде умело выставляло фильтры и барьеры для подобных словечек и, уж тем паче, мыслей, сейчас отчего-то примолкло. Что-то неизведанное, словно первый секс, словно первый минет и анал, словно первая групповуха, первый изврат любого калибра — что-то новое и совершенно неприличное пробуждалось в Мар
а глазах всего автобуса, подойдет к ней, чтобы отодвинуть полоску трусиков и ввести между ее сочащихся соками губок свой пылающий, огромный член.А потом он, на глазах ее подруги-болтуньи и двух галдящих пацанов, один из которых постоянно мечтает о том, как Марина, улыбнувшись, проглотит его сперму, резко взревет и, войдя до предела, будет размашисто трахать ее посреди салона, пока не наполнит ее своим семенем, словно помечая эту молодую, фертильную самочку…
Автобус тряхнуло на кочке, и Марина вывалилась из своих фантазий прямо в салон автобуса, где уже порядком сгустилась жара. Она даже не заметила, как небо за окном заволокла ночная темнота.
— Марина! Марина, ау! — Юля пощелкала пальцами перед носом у подруги. — Ты где витаешь? Я уже думала, ты отключилась… Правда, потом ты чего-то губу закусила, прикрыла так, знаешь, медленно глаза — и по-моему, тихо застонала… Что-то эротическое представила? — хитро прищурилась Юля.
Пацаны сзади немедленно подхватили:
— Да, Маринка у нас такая… — сделав этакую «морду опытного женоведа», протянул тот самый провожатый. — Только о всяких пошлостях и думает. Что, тяжело, Марина? Не хватает тебе парня? Такой, чтобы хороший, большой, крепкий… во всех местах. С таким на фантазии времени не останется: только реальность, только хардкор!
Юля прыснула со смеху. Второй провожатый тоже поддержал солидарным ржаком «пацанскую» шутку.
А вот Марина лишь ухмыльнулась, впервые, за очень долгое время, поглядев в ответ на пошлую, пусть и слабенькую, штуку тем самым взглядом, от которого ее давним знакомцам хотелось неприятно поежится и уткнуться глазами в пол.
А незнакомцам, напротив, очень сильно желалось отволочь эту мелкую бестию с блядским огоньком в глазах куда-нибудь, в тихий и темный угол, чтобы хорошенько отодрать ее там во все дыры — а после спустить в каждую по ведру спермы, соков и слюны.
Провожатый, как и должно, держал взгляд всего пару секунд.
«Бедняжка ты. Смотришь на меня каждый день в сети, дрочишь на мои фоточки… Уже, наверно, мозоли натер… на члене. Все мечтаешь, как я тебе сосать буду, как ты мне в горло всю сперму выльешь и как я тебе, после всего, яйца вылижу и спасибо скажу. Бедненький… Да ты, после моего предложения о совместной поездке на юг, наверняка, маме с папой хвастаться побежал… а потом — опять дрочить. Жаль, у меня на страничке фоточек хороших нет: чтобы я там всем своим видом намекала, что вот-вот с монитора спрыгну, на коленки перед тобой встану, достану твой член и себе за щечку заправлю. Бедняжечка ты… »
Все эти слова пронесли в голове у Марины за доли секунды, словно отрепетированная речь, словно заготовленный монолог, словно отточенная временем и опытом проповедь. Скажи пол-года назад…
Да что там! Скажи кто-нибудь хотя бы вчера Марине, что она за доли секунды родит такое у себя в голове и ни разу не моргнет, прокручивая все это в своей голове и глядя при этом в глаза мальчику, которого уже много лет искренне считает одним из лучших своих друзей…
Ох, и много любопытного услышал бы этот кто-то о себе и уровне своего культурного развития, мирно обитающего значительно ниже и плинтусов, и фундамента, и даже нижних пределов вечной мерзлоты…
Но сейчас, глядя, как ее провожатый решил изучить подробности не то своих носков, не то автобусного пола, Марина произнесла следующее:
— А кто вам сказал, что у меня такого в реале нет: с большим и крепким? Или что мне по-жесткому не хватает? Может быть я, Юль, и не фантазировала вовсе о сексе? Может быть… — Марина чуть приблизилась к своему провожатому, который, словно по беззвучной команде, поднял вверх свои смущенные глаза, и сказала медленно, чуть дольше, чем следует, растягивая каждое слово. — Может быть, я просто вспоминаю, как, когда и с кем мне было хорошо…
Сказать, что Юля и второй парень натурально офигели от сказанного — значит, просто неудачно и блекло пошутить. Маринина подруга, которая не раз откровенничала про своих парней и, не таясь, рассказывала очень любопытные подробности, сопровождая их выразительными жестами, нынче сидела, постепенно сокращая расстояние от нижней челюсти до пола. Товарищ-провожатый пытался улыбнуться, но у него плохо получалось — примерно, так же плохо, как родить в своей голове фразу, способную хоть чуть-чуть разрядить обстановку.
Что до многолетнего воздыхателя Марины, то на него было попросту жалко смотреть. Взгляд, удивительным образом совместивший в себе выражение глаз побитой собаки и сальный блеск в зенках шныря, охочего до пикантных подробностей и оттенков чужого грязного белья. Опущенные плечи, которые переходят в руки, которые — видимо, рефлекторно — потянулись к уже успевшему образоваться бугру на шортах. Сбивчивое дыхание, которое потеряло определенность между возбужденным сопением и частыми, прерывистыми вдохами-рывками страха.
Марина еще раз посмотрела на каждого из «коллег по курорту» и, наконец, сменила свой взгляд на обычный: взгляд озорной, но доброй девчонки, с которой можно потрещать, без затей, о всяком-разном.
— Да ладно, расслабьтесь! — добавив чуть смущения в голос, быстро сказала Марина. — Я ж прикалываюсь! А пару минут назад, Юль, я просто «воткнулась» — бывает. Жарко, блин, да и темнеет уже… Так что вы — как хотите, а я — спать! Только не шумите, пожалуйста, ребят, и поскорее засыпайте — а то завтра приезжаем рано. Там еще заселение, разобраться, разложиться…
Юлю и мальчиков окончательно отпустило. Они все так же, со смехом, пообещали глубоко не баловаться и лечь до первых петухов. Марина же попыталась максимально удобно улечься на сидении, закрыла глаза — и совсем скоро задремала под звук дороги и болтовню ребят.
Той ночью, как ни странно, крепко спали многие. По крайней мере, та половина салона, где расположились Марина, Юля и ребята, преспокойно себе дрыхла, мерно посапывая на весь автобус.
А потому никто не заметил, как к тому самому провожатому, в час самой непроглядной темноты, тихо подкралась фигура, несомненно, привлекающая таинственностью, плавностью изгибов и выпуклостей. Провожатый храпел — только как-то сдержанно, видимо, даже в беспробудном сне боясь совершить какие-нибудь активные действия.
А вот фигура активности не боялась: она приблизилась к его уху — и тихонько зашептала, словно опытный гипнотизер, стараясь не разбудить парня и, при этом, говоря куда-то туда, в потемки вечно бодрствующего бессознательного.
— Бедненький мой… Как же тебе тяжело сидеть рядом со мной, в тесном автобусе — и смотреть на мои сисечки, на мой животик и мои ножки сквозь влажную от пота, тонкую ткань сарафанчика… Смотреть — и знать, что у нас с тобой ничего и никогда не будет. И поэтому все, что тебе остается — это смотреть. Смотреть — и представлять… — Марина стала говорить медленно, протяжно, вкладывая в каждое слово максимум блядских ноток, постепенно сама заводясь от своих слов. — Представлять, как я медленно опускаюсь перед тобой на коленки… Как я провожу своим влажным язычком по твоей груди, животу, спускаясь все ниже и ниже… Как я массирую твой член, прикрытый трусами… Боже, как же сильно он у тебя встанет, солнышко… До боли…
Внезапно, Марина заметила, что на шортах парнишки вновь возник остроконечный холм, на вершинке которого четко прорисовывалась головка.
— Ах, ты проказник… Даже трусы не надел… — тут Марина протянула свой пальчик ко вставшему во сне члену юноши и, позабыв про всяческую конспирацию, стала осторожно водить им по головке, заставляя парня сменить храп на хриплое постанывание. — Да у тебя уже встал, заюшка… Знаешь, я всегда думала: какой у тебя? Длинный или короткий? Толстый или тоненький? Обвитый венами, как я люблю, или гладенький? Но знаешь, что? Какой бы ни был, я все равно возьму его в ротик. Сперва я покрою его поцелуями от головки до самых яичек… Потом пройдусь язычком по твоему члену… Ну а потом я открою свой ротик, милый, и впущу в него твой… твой хуй. Я буду ласкать тебя губками, язычком… Буду смачивать твой хуй слюной, ласково подрачивать у основания и гладить твои набухшие яички… А ты будешь стонать, стонать… Будешь шептать, как тебе хорошо, как тебе нравится мой блядский ротик, как давно ты ждал этой минуты — минуты, когда я, не выпуская члена из губок, приму его себе в горлышко… И тогда ты кончишь… Твоей спермы будет много, я знаю, лапусь… но я все проглочу. До капельки. А потом, я посмотрю тебе в глаза, улыбнусь и чмокну твой увядающий кончик, на прощание…
Парень уже не постанывал, а откровенно стонал, просто каким-то чудом умудряясь не перебудить спящих рядом пассажиров. Но Марину не заботила даже перспектива быть пойманной.
Напротив, для себя она решила, что, если ее провожатый вдруг проснется и недоуменно воззриться на нее, она предложит помочь ему кончить чисто по-дружески — ну, чтобы не мучился эрекцией. А потом она, конечно, обворожительно улыбнется, скажет, что просто пошутила и вновь ляжет спатоньки.
В детстве Маринку частенько называли «принцессой» — причем, «зеленоглазой», из-за изумрудного цвета широко раскрытых, детских глазенок.
А когда она чуть подросла, стали звать «вампирешкой» или «ведьмочкой» — за шкодливость и стремление делать все из чувства противоречия.
Не то однажды назвавший ее так оказался провидцем, не то услышанное когда-то, в детстве оставило неизгладимый след в ее душе — сейчас это обманчиво-ласковое «ведьмочка» как нельзя лучше описывало все то, что делала и говорила Марина в кромешной тьме автобусного салона, редко озаряемой придорожными фонарями.
— Бедняжечка мой… Все эти годы ты мечтал обо мне, хотел меня трахнуть… И вот, наконец-то, я рядом с тобой… а тебе ничего не светит. Дома ты дрочил себе, глядя на мои фоточки, мы редко встречались в реальности — и ты особо не мучился… Только вот какая беда, солнце: на море ты будешь видеть меня каждый день. А подрочить-то и негде… Как бы твои яички от такого напряжения не лопнули — а то нечем будет деток делать. Кстати, надо бы у тебя выведать, готов ли ты мне детей сделать? Готов ли жить со мной, любящей мужские хуи и литры густой спермы, под одной крышей? Готов ли целовать меня после очередного ухажера, которому я пол-ночи хер сосала? Да я знаю, знаю, солнышко, что готов… Ты готов даже не своего ребенка растить. Лапусь, ты ведь не бросишь меня с чужой лялькой? Будешь каждый день засыпать и просыпаться с мыслью, что я нажила себе ребеночка на стороне, пока ты свою сперму в презик сливал? Ты ведь у меня хороший, очень хороший… А я — очень плохая. Я люблю сосать большие члены. Я люблю глотать сперму. Я люблю, когда меня долго ебут огромный хуем. Я люблю так жестко, как у тебя никогда не получится, хороший мой. И, конечно, я люблю, когда в меня кончают… Когда мою узенькую пизденку заполняют мужским семенем… Я очень сильно люблю трахаться с парнями, солнце. Ну, а ты… ты очень сильно любишь меня.
В это мгновение Маринин провожатый как-то необычно, отрывочно проскулил, странно дернулся — и прямо под пальчиком девушки, описывающим круги по дрожащей головке, стало расплываться мокрое пятно.
Марина убрала с пульсирующего под шортами члена свой палец и поднесла его ко рту. На подушечке ощущалась влага, которая источала характерный, слабенький запах.
Марина улыбнулась — и провела языком по пальчику, слизывая слабый след просочившейся спермы своего «друга». Вкус ей не то, чтобы не понравился — уж больно он был… никаким. Как, впрочем, и сам автор-исполнитель эякуляции во сне.
«А психологи только и говорят, что, дескать, мимика, жесты и прочая невербальная ерунда выдают всю правду о человеке… — подумала Марина. — Член и сперма говорят о мужчине куда больше. Да и процесс «чтения» гораздо приятнее… »
Девушка вернулась на свое место и вновь заснула, убаюканная дорогой и удавшейся шалостью.