Под кущами. 1. Энни.
ПОД КУЩАМИ, ИЛИ ПРИЯТНОЕ ВРЕМЯПРОВОЖДЕНИЕ С СЕЛЬКИМИ ГЛУПЫШКАМИ.
Анонимная повесть, опубликованная в британском эротическом журнале "Пёрл" ("Жемчужина") в 1878 году. Перевод с английского Ю.Аксютина.
Веселый месяц май всегда был известен своим благотворным влиянием на чувственные ощущения, свойственные обеим полам.
Поведаю вам о нескольких забавных приключениях, которые случились со мной в мае 1878, когда я отправился Сассекс, чтобы посетить своих кузин, простодушных глупышек, и приятно провести с ними время, как это уже бывало неоднократно. Их звали Энни, Софи и Полли, а их брата Френк. Он в свои 19 лет был самым старшим, девочки находились в возрасте соответственно 18, 16 и 15 лет.
Дядя мой обитал на собственной земле в окружении маленьких клочков пашни и пастбищ, перемежаемых многочисленными рощами, под сенью которых можно совершать прогулки по пешеходным дорожкам, месяцами никого не встречая. Я не буду беспокоить своих читателей названием этой местности, а то они ещё вздумают отправиться туда ради того удовольствия, о котором мне ещё только предстоит рассказать. Итак, продолжим.
1.18-летняя Энни.
После обеда, в первый день моего прибытия, отец семейства и мама наслаждались дремотой в своих кресле. Я позвал остальных совершить прогулку по окрестностям, имея при этом в виду прежде всего Энни, довольно развитую блондинку с сине-голубыми глазами и пухлыми красными губами. Её полная грудь, вертикально колыхаясь при каждом шаге, делала её в моих глазах похожей на прелестный вулкан, из коего вот-вот выбьются на поверхность таящиеся внутри него желания. Но Френк был весьма и весьма ленивым парнем, всему другому предпочитавшим курение сигары, пока его обожавшие его сёстры, усевшись рядом с ним, читают ему какие-либо модные романы, или же делятся с ним своими любовными секретами, и т.п. дребеднёй. Для меня это безусловно уж слишком скучное развлечение, а поскольку я не был здесь почти три года, я прошу Энни ещё до чая показать мне усовершенствования в саду, сказав Френку:
— Полагаю, старина, что ты настолько ленив, что предпочёл бы, чтобы меня во время прогулки занимала бы твоя сестра?
— Да, ты прав, Уолтер, я слишком расположен к уюту; хотя слово «ленивый» – это дурное слово, — отвечает он. –К тому же Софи читает мне на самом деле весьма интересную книгу, и мне не хочется уходить отсюда. Не говоря уж о том, что Энни довольно хорошо, во всяком случае лучше чем я, подготовлена к тому чтобы похвастаться садом. Я там никогда ничего не замечаю.
— Пойдёмте, Энни, — говорю я, беря её руку. — Френк наверно влюблён, потому и ленив.
— Ну что вы, уверена, что у него и мысли нет о другой девочке, кроме нас, его сестер, — был ответ.
Отойдя на приличное расстояние и оказавшись вне пределов слышимости, я начинаю вести себя немного более вольно.
— Ему чувство любви может и чуждо, но, уж конечно не вам, кузи. Я могу судить об этом по вашим живым глазам и вздымающейся груди.
Алый румянец выплёскивается на её лицо при этом моём намёке на её уже хорошо сформированную грудь, но это очевидно ей приятно и вовсе не оскорбительно, если судить по тому, как игриво она отзывается:
— О! Уолтер, не вводите меня в краску!
Мы отходим уже на довольно значительное расстояние, и, найдя это место подходящим, я останавливаюсь, обнимаю смущающуюся девушку, прижимаю к себе и, поцеловав в рубиновые губы, говорю:
— Раз, милая Энни, я — ваш кузен и давний товарищ по детским играм, я не мог удержаться от того, чтобы не поцеловать такие прелестные губы, с которыми я мог всегда бесцеремонно обращаться раньше, когда мы были ещё маленькими мальчиком и девочкой. А ну-ка, извольте исповедоваться мне во всём, прежде чем я отпущу вас!
— Но мне не в чем исповедоваться, сэр.
— Вам никогда не приходила в голову мысль о любви, Энни? Посмотрите мне в лицо, если не можете признаться в том, что вам уже ведомо подобное чувство?
Говоря это, я фамильярно обнимаю её за шею одной рукой и как бы случайно возлагаю правую на одно из полушариев её тяжело задышавшей груди.
Она поворачивает ко мне свое совсем уж заалевшее лицо, её темно-синие глаза встречаются с моими, в них отражаются вопрос и испуг одновременно. Она пытается понять смысл моих слов. Я же не тороплюсь отвечать на немую мольбу, а восторженно целую её, впитывая аромат её сладкого дыхания и наслаждаясь видом того, как эмоции заставляют её всю дрожать.
Едва-едва начинает смеркаться, мои руки, погладив белую плоть её прелестной шеи, медленно продолжают свой путь, понемногу опускаясь к вздымающимся малышам; наконец я шепчу:
— Что за прелесть! Какой у вас прекрасный бюст, милая Энни, и как он развился с тех пор, когда я вас видел в последний раз! Вы не станете возражать своему кузену, если он захочет предпринять в отношении вас всё, чтобы мы перестали стесняться друг друга? Кроме того, что вредного может быть в этом?
Она, кажется, настолько возбуждена острыми эмоциями, простреливающих нас обоих, что на некоторое время почти неподвижно обвисает в моих объятиях, упёршись одной рукой в моё бедро. Приупус на чеку и проявляет готовность заняться своим делом. Но она вдруг пробуждается словно от грёз, сказав:
— Нам вовсе не следует здесь останавливаться. Давайте ещё пройдёмся, а то они ещё что-нибудь заподозрят.
— Когда мы снова сможем оказаться одними, милая? – тут же предлагаю я. — Не плохо бы договориться, прежде, чем мы вернёмся.
Удержать её на месте оказывается невозможным, но поскольку мы идём дальше, она произносит задумчиво:
— Завтра утром мы могли бы пройтись прогуляться перед обедом. Френк будет лежать в постели, а моим сестрам на этой неделе надлежит всё делать по дому. Моя очередь печь пироги и готовить начинку для них – только на следующей неделе.
Я ещё раз обнимаю и целую её, после чего говорю:
— Это было бы восхитительно! Какая же вы, Энни, милая, глубокомысленная девушка!
-Полагаю, сэр, что вы будете вести себя завтра, не целуясь так много, иначе я не возьму вас на следующую прогулку, и мы сюда из дома ходить не станем.
Следующее утро выдаётся великолепным: теплым и ясным. Как только с завтраком было покончено, мы отправляемся на свою прогулку, напутствованные настоятельным пожеланием папы вернуться вовремя для ленча.
Я прилагаю усилия, чтобы расположить свою кузину к откровенной беседе, и постепенно мне удаётся , так что горячая кровь тёмно-красными волнами начинает приливать к её стыдливому лицу.
— Каким же вы грубым парнем, Уолтер, выросли с того времени, как были здесь последний раз! – восклицает она наконец. — Я ничего не могу поделать с собой, чтобы не покраснеть от того, что вы, сэр, без остановки всю дорогу несёте!
— Энни, моя милая, — отвечаю я, — что может быть более приятного, чем болтать с симпатичными девочками о забавах, о прелестях их ног и грудей, и обо всем таком? С каким бы обожанием взглянул бы я на вашу голень сейчас, особенно после того, как мне мельком уже удалось увидеть дивные лодыжки!
Произнеся это, я бросаюсь под тенистое дерево, вблизи от ворот на луг, опускаю полусопротивляющуюся девушку на траву рядом с собой и целую её неистово, бормоча:
— О! Энни, что ещё в жизни может стоить дороже подобных сладостей любви?
В пламенном объятии её губы встречают мои, но внезапно расцепляются, когда её взгляд устремляется вниз. Ужасно смутившись, она произносит с запинкой:
— Что это? Что вы задумали, Уолтер?
— Ах, кузи, дорогая, неужто вы настолько невинны? — шепчу я, помещая её руку на свой укол, который я внезапно вызволил из брючного заключения. — Чувствуете, здесь дротик любви в нетерпении, чтобы войти в мшистый грот между вашими бёдрами? Что вы вздыхаете? Схватите его своей рукой, милая! Возможно ли, что вам не понятно, для чего это?
Покраснев уже до самых корней волос, она тем не менее схватывает рукой мой инструмент,… а её глаза, казалось, начинают вылезать от страха из орбит при взгляде на внезапное появление мистера ДжонаТомаса; так что, воспользовавшись её безмолвным смущением, моя собственная рука скользит под её одежды и вскоре овладевает её бугорком и, несмотря на непроизвольное сжатие её бёдер, указательный палец находит девственный клитор.
— Ах! о! о!! Нет, Уолтер! Зачем вы?
— Это — всё любовь, дорогая! Приоткройте самую малость свои бёдра и увидите, какое удовольствие заставит вас испытать мой палец, — опять шепчу я, душа её возобновленными и сочными поцелуями и проталкивая бархатный наконечник своего языка между её губами.
— Ох! ох! Вы причините мне боль!
Она, кажется, скорее вздыхает, чем говорит, тогда как ноги её расслабляются после небольшого их спазматического сжатия.
Мои губы продолжают быть склеенными с её, наши ничем не занятые руки сжимают друг друга вокруг талии, её рука, держа мою штуку в своего рода конвульсивном схватывании, пока мои пальцы заняты клитором и влогом; единственный слышимый звук напоминает смесь поцелуев и вздохов. Но вот наступает момент, когда я ощущаю, как её щель наполняется тёплым, густым выделением, в то время как мой собственный сок в любовном взаимопонимании бьёт струей по её руке и платью.
В скорости, после того как к нам малость возвращается наше самообладание, я объясняю ей:
— Это тающее исступление, что вы только что испытали, было только небольшим предвкушением радости, которую я мог бы дать вам, вложив свой член вам туда внутрь, в пиздёнку.
Моё убедительное красноречие и жар её желаний скоро преодолевают все девичьи сомнения и страхи; после чего я прошу её:
— Чтобы, не дай Бог, не измять ваше платье и не оставить на нём пятен, да и мне не окрасить зеленой травой мои легкие брюки на коленях, нам лучше будет подняться. Обопритесь об изгородь у ворот и позвольте мне вонзиться сзади.
Она кладёт руки на главный рельс ворот и погружает в них своё лицо, в то время как я медленно поднимаю её платье. Какие великолепия открываются моему взору! При виде её восхитительных ягодиц, так прелестно освобождаемых от белизны её симпатичных штанишек, твёрдость моего укола немедленно возобновляется. И как только я открываю их и выставляю наружу плоть, я могу видеть губы её пухлой дующейся и очаровательно оперённой пиздёнки, а затем, по мере лёгкого продвижения вниз штанишек по её прекрасным ногам, минуя чулки, симпатичные ботинки, составляющие этот ансамбль, — и всё это заставляет раздуваться мистера Приапус в моих бриджах. Я становлюсь на колени и целую её задницу, длинный разрез и всё, чего мой язык может достигнуть. Это всё теперь моё!
Затем встаю и готовлюсь овладевать любовным гнёздышком, — когда, увы! Энни внезапно издаёт вопль, её одёжки опускаются, и все мои меры в мгновение оказываются тщетными; — так напугал мою любовь, внезапно прикоснувшись своим холодным, влажным носом к её лбу, неожиданно появившийся на противоположной стороне от ворот бык.
Но что тут поделаешь?
Энни чуть ли не падает в обморок и кричит:
— Уолтер! Уолтер! Спасите меня от этой ужасной скотины!
Я успокаиваю её, как могу, заверяя, что мы на безопасной стороне от ворот. Несколько
— Теперь, Энни, возьмите-ка стрелку любви в свою руку.
Она нервно схватывает её, нежно бормоча:
— О, Уолтер, мне так боязно… И всё же и всё же, миленький, я чувствую, что вот-вот умру от желания…
Её голос снижается почти до шёпота, поскольку, а рука сжимает мой ствол и проходится по нему вверх и вниз.
— Я непременно должна отведать сладости любви, этот запретный плод…
Я снова приклеиваю свой рот к её и сосу её язык, она вся вибрирует от своих эмоций, тогда как моя рука в это время занята поисками своей дороги под её одёжками, а когда достигает гнезда блаженства и овладевает им, то совершенно затопляется её теплыми клейкими выделениями.
— Любовь моя; моя жизнь! — восклицаю я, отрываясь от её губ и изменяя своё положение. — Я должен поцеловать вас там, и вкусить нектар любви!
И, спрятав своё лицо между её податливыми бёдрами, вылизываю языком сочные выделения. Навосторгавшись и навосхищавшись губками её вымазанной узкой пиздёнки, мой язык ищет, куда бы отправиться дальше, пока не принимается щекотать её чувствительный клитор, приводя Энни в неистовство от безумного желания ещё большего наслаждения; в восхитительном экстазе крутит своими пятками поверх моей головы, крепко сжимая её пухлыми бёдрами.
Смочив свой палец в её сочной трещинке, я легко вставляю его ей в прелестное морщинистое коричневое заднепроходное отверстие, и заставляя свой язык напряженно щекотать жёсткий маленький клитор, привожу её в такое разъяренное состояние желания, что она, поскольку я лежу по ней головой между ног, воспользовавшись этим, сжимает мой петух, подносит к своему рту и принимается катать свой язык вокруг фиолетовой головки, так что я также чувствую любовный игривый прикус её жемчужных зубов. Наступает высшая точка эротического удовольствия. Она снова принуждается к ещё одному обильному наводнению своими выделениями, одновременно нетерпеливо высасывая каждую каплю моей спермы, разразившейся из моего возбуждённого колотья.
От избытка наших эмоций мы почти падаем в обморок и некоторое время лежим, ощущая свою исчерпанность, пока я не почувствовал, как её милые губы снова сжимают и сосут мой любовный движок. Эффект оказывается электрическим; я становлюсь столь же твёрдым, как прежде.
— Теперь, дорогуша, — восклицаю я, — пора и по-настоящему загрузить топку любви.
Переменив своё положение, я разделяю её дрожащие бедра, так, чтобы можно было встать на колени между ними. Мои колени помещаются на её юбках так, чтобы предохранить их от окраски травой. Она лежит передо мной в восхитительном состоянии ожидания, её прелестное лицо всё горит от стыда, глаза прикрыты веками, окаймлёнными длинными темными ресницами, губы приоткрыты, а довольно развитые, упругие, пухлые полушария груди вздымаются в состоянии бурного волнения. Восхитительно! Я чувствую себя словно обезумевшим от вожделения, и больше не в силах откладывать действительное завершение не могу сдерживать себя.
Увы; бедная девица — прости! Увы, и прощайся с девственностью!
Я изготавливаю своего петуха к атаке и самую малость просовываю его головку между губами её вагины. Дрожь восхищения, кажется, сотрясает её тело при прикосновении моего оружия, глаза её открываются, и она шепчет с мягкой, любящей улыбкой:
— Я знаю, это будет больно, но Уолтер, дорогой Уолтер, будем оба непоколебимыми и добрыми. Я должно пройти это, даже если это убьёт …меня.
Закинув свои руки вокруг моей шеи, она тянет мои губы к себе, проталкивает свой язык ко мне в рот, и приподнимает свою задницу навстречу моему заряду.
Я помещаю одну руку под её ягодицами, а другой направляю свою вещицу точно в мишень; после чего, толкая энергично головку, ввожу её приблизительно на дюйм, пока она не заклинивается противостоящей ей девственной плевой. Это причиняет Энни боль, но её глаза ободряюще не отрываются от моих.
— Закиньте свои ноги мне на спину, дорогая, — задыхаясь и на мгновение оставляя её язык, произношу я.
В безумной решимости стерпеть худшее её прелестные бёдра спазматически охватывают меня. Я делаю безжалостный толчок, тогда как её задница приподнимается навстречу мне, и дело сделано! Она издаёт подавленный вопль отчаянной боли, а я чувствую, как пульсирую во владениях её самых сокровенных чар. К нашему удовольствию король Приапус прорывается через все препятствия
— Дорогая! Вы любите меня! — восклицаю я, в порыве восхищения и в ощущении так быстро достигнутой победы целуя её лицо, лоб, глаза и рот. — Моя храбрая Энни, как хорошо вы выдержали боль! Давайте спокойно полежим какое-то время, чтобы затем вернуться к радостям любви.
Теперь я могу чувствовать, как тугие ножны её вагины в самой восхитительной манере сжимают моего петуха. Для моего порывистого коня этот вызов оказывается чрезмерным, и он слега взбрыкивает. Но исказившая её прелестное лицо судорога боли свидетельствует о том, как всё это болезненно для неё. Так что, умерив пыл, я действую довольно мягко, хотя моё вожделение настолько невыносимо, что я не в силах остановить новый обильный выброс, после чего сникаю у неё на груди в восхитительноё любовной летаргии.
Она длится всего лишь несколько моментов, я ощущаю под собою её дрожь, вызванную чувственным пылом, а так как ножны теперь
хорошо смазаны, мы возобновляем восторженную еблю по новому восхитительному кругу. Все её страдания забыты, а увлажнённые потоком моей спермы пораненные части теперь упиваются восхитительным любовным трением; Энни, кажется, через край перекипела в выделениях, и мой восхищенный петух упивается ими, поскольку со всей моей мужественной силой знай толкает туда и обратно; мы три или четыре раза иссякаем в бреду чувственности, пока я не оказываюсь по-настоящему побежденным её порывистостью и не прошу её быть умеренней, дабы не навредить себе чрезмерным удовольствием.
— О! как можно повредить себе таким изумительным наслаждением? — вздыхает она, после чего, заметив, что я извлекаю свой обмякший инструмент из её всё ещё сильно жаждущего влагалища, улыбается лукаво и говорит, покраснев:
— Простите меня за грубость, дорогой Уолтер, но боюсь это — вы, кто после всего больше всего изранен; взгляните на свою запачканную кровью вещицу.
— Это ваша собственная девственная кровь, моя прелестная глупышка, — отвечаю я, восторженно целуя её. — Позвольте мне вытереть вас, дорогая.
Я осторожно прикладываю свой носовой платок к её вздувшемся вокруг расщелины губам, а затем и к моему собственному петуху.
— Видите этот окровавленный платок? – предъявляю я его её пристальному взгляду. Так вот, дрожащая Энни, я буду дорожить им, как доказательством вашей девственной любви, так восхитительно капитулировавшей передо мною сегодня. Но теперь давайте поднимемся со своей мягкой мшистой постели и взаимно ассистируя друг другу удалим все следы наших любовных стычек.
Продолжив нашу пешую прогулку, я посвящаю милую девушку во все виды теории и практики любви. И интересуюсь:
— Как вы думаете, у ваших сестёр или Френка есть какое-нибудь понятие о радостях любви или о чём-то подобном?
— Полагаю, что они окунулись бы в них также пылко, как и я, стоит только их посвятить, — отвечает она. — Я часто слышала от Френка, когда мы целовали его, что это зажигает его с головы до пят и он потому не в силах оторвать свою задницу.
Произнеся это слово, она густо краснеет, но глаз своих от моих не отрывает. И продолжает:
Не скрою, но нередко, перед тем как лечь в постель, я и мои сестры обнажаемся и сравниваем фигуры. Иногда даже делаем кудряшки из волос на лобках у меня и Софии или балуемся маленькой прорезью Полли. Бывало, что мы изображали мальчишек.
— О! дорогой Уолтер, боюсь, что вы будете считать нас ужасно гадкими девчонками. Но не скрою, что когда мы укладываемся спать на ночь, я и мои сёстры частенько сравниваем наши прелести, наши бутоны, и отпускаем небольшие шутки на счёт растущих завитков вокруг моей и Софи щелок и безволосости маленькой киски у Полли. Случалось, мы забавлялись такими сногсшибательными играми и порою поднимаем такую чрезмерную возню, что я приходила в какое-то не совсем здоровое лихорадочное возбуждение, мне совсем не понятное, но благодаря вам, любимый, я могу теперь всё это ясно. И была бы не прочь, чтобы вы, дорогой, смогли тайком, краем глаза, подсмотреть за нами.
— А что, может, удастся исхитриться? Вы же знаете, моя комната ближайшая к вашей. Мне, например, этой ночью приходилось слышать, как вы веселитесь и забавляетесь.
— Да, точно, вчера вечером у нас действительно было очень весело. – признаётся Энни. — Насмешница Полли пыталась нарисовать мою кошечку на обоях… Можете себе такое представить, мой милый?
Поскольку это полностью входит в мои планы дальнейших развлечений, я консультируюсь с ней по этому поводу, и наконец прихожу к мысли, которая смогла бы сработать очень хорошо:
— Сначала мне надо выслушать Френка и просветить его малость относительно любовных кодов, а затем, как только он созреет для нашей цели, мы устроим всем трём сестрам сюрприз…
— Какой?
— Пока что застав их купающимися голышом, шлепков по обнажённым задницам и всего такого прочего. А вы, Энни, станете подстрекать их к тому, чтобы помочь вам сорвать с нас все одежды. После чего мы смоем доставить себе удовольствие во всеобщей любовной возне.
Идея эта приводит Энни в восхищение, и я обещаю начать с Франка уже на следующий день, а может быть даже сегодня после полудня, если представится шанс.
Мы возвращаемся домой, щёки у Энни пылают чудесным здоровым румянцем, так что мама её замечает, что наша прогулка несомненно оказалась ей очень и очень полезной, даже и не предполагая, что её дочь, подобно нашей праматери Еве, в то утро вкусила запретного плода, а потому так и оживлённа, что весьма уже просвещена.