Мы любили. Часть 7
Часть 7.
Я подскочила моментально, осторожно выбравшись из Серёжкиных объятий. Мама поманила меня за собой.
— А где папа? – спросила я.
Мама устало провела по лицу ладонью.
— Он на операции. Под утро привезли пару. Ребята разбились на мотоцикле.
У меня опустились руки.
— Сильно?
— Девушка – не очень. А парень… Надеюсь, что выживет, но там очень сложный случай.
— Мам!
Я обняла её и прижалась к плечу. Мама погладила меня по голове.
— Я сейчас приму душ, — сказала она. – А ты пока разбуди его. Я должна с вами поговорить.
Я кивнула.
Серёжка уже не спал. Он вопросительно уставился на меня.
— Я слышал, — сказал он.
Я грустно кивнула.
— О чём твоя мама будет говорить? – спросил он.
Я пожала плечами.
— Быстрее всего о физиологии.
Он недоверчиво приподнял бровь.
— Когда каждый день сталкиваешься со смертью, всё остальное кажется таким мелким, — сказала я и добавила. – Это папа так говорит.
— Кроме любви, — сказала мама, входя в комнату. – Ладно, давайте поговорим сейчас.
Серёжка моментально вскочил, одёрнул одежду.
— Присаживайтесь, Алина Михайловна, — сказал он.
Мама усмехнулась и опустилась на диван.
— Как я понимаю, между вами всё случилось, — сказала мама. – Меня интересуют две вещи. Был ли секс безопасным? И какого чёрта вы спали одетые и сидя?
Я фыркнула. Серёжка глянул на меня и тоже засмеялся. Мама залилась вместе с нами. У меня классная мама. С родителями мне повезло. Но первый вопрос был вполне серьёзным. Я взглянула на Серёжку.
— Можно сказать, что нет, — пробормотал он. – Прерванный акт.
Мама внимательно посмотрела на него, потом на меня. На лице у неё было написано всё, что она о нас думает.
— Братцы мои, — сказала мама. – Поймите одну вещь. Юность — замечательная штука. И она совсем короткая. Тратить её на деторождение – просто преступление. Сейчас вы свободны и беззаботны, не создавайте себе проблем. И нам заодно. Наслаждайтесь. Только разумно.
Мама поднялась. Разговор был окончен.
Когда в ванной зашумела вода, Серёжка решился.
— Поль, и всё?!
Я кивнула.
— А твоему отцу она скажет?
— Полагаю, да.
— А он не запретит нам встречаться?
Я вздохнула.
— Серёжа, ты уже был рассмотрен. Оценен, измерен и признан годным. По правде говоря, они мне намекнули, что моя половая жизнь – это моё личное дело. Вот только про безопасный секс они тоже намекали. А я забыла.
Он обнял меня.
— Не бойся, ничего не будет. У меня всё получилось, я успел.
— Спасибо, — сказала я. – Пойдём, я приготовлю завтрак.
Серёжка задержал мою руку, притянул к себе и поцеловал. Было очень приятно.
Родители обсудили и решили проблему моего воспитания когда-то совсем давно. Я помню, как бабушка всё прохаживалась по этому поводу, но не вмешивалась никогда. Мне многое разрешали, но если говорилось «нет», то обсуждению это не подлежало. Запретов было немного, но они были железные. Мне, например, не разрешалось исчезать куда-то, не позвонив и не предупредив. Не разрешалось прогуливать школу, питаться всухомятку и курить.
Однажды мы с Наташкой попробовали у нас в ванной. Мама моментально унюхала, когда пришла с работы. Что было! Они воспитывали меня вместе и по очереди. Они изводили меня шуточками и прямыми нотациями. Хуже всего были лекции с просмотром слайдов под названием «Медленная смерть от никотина». Адская была неделя. С тех пор я полностью равнодушна к сигаретам. А Наташка вот покуривает. По-моему, из чувства противоречия. Её истеричная матушка каждый день шмонает её вещи и комнату на предмет всяких запретных вещей. У нас же в доме эту тему больше никто не поднимает. Поговорили – и хватит. Если не поняла, то сама дура.
Серёжка сидел с ногами на табуретке, как на насесте и смотрел, как я готовлю. У меня сегодня всё получалось. Скорлупа не попадала в омлет, соль не просыпалась мимо, молоко оказалось не свернувшимся. Даже тостер не плевался, а чинно выщелкнул готовые хлебцы. Под завязку я выволокла из холодильника торт и поставила в центре.
— Молока или сока? – спросила я у Серёжки.
— То же, что тебе, — откликнулся он.
Я налила ему стакан сока и уселась ждать маму.
Когда мы уже завтракали и мама ужасалась количеству взбитых сливок на торте, а мы с Серёжкой покатывались со смеху, позвонила Марьяна. Она поинтересовалась, готовы ли костюмы и придут ли на бал мои родители. Моя мама входила в родительский комитет, и для Марьяны её присутствие было важным. Я отдала маме трубку, и она, послушав некоторое время, пообещала, что придёт.
— А твоя мама придёт? – спросила она у Серёжки.
— Да нет, — сказал он. – Во-первых, у неё сегодня начинается неделя большого визита. Ну, может, слышали, к нам приехала президентша Аргентины и с ней большая свита из политиков и бизнесменов? А во-вторых, я ж ведь всё равно не артист. Марьяна меня даже и не задевала, когда роли распределяла.
Знаю я, почему Марьяна его не задевала. Она буквально теряется от его манеры общаться с учителями – вежливо, но независимо. Это только у математини получается поставить его на место, Марьяна каждый раз срывается на визг. Последний раз он вывел её из себя заявлением о том, что Достоевского терпеть не может, а его героев презирает. При этом было понятно, что «Идиота», о котором шла речь, он читал и всякую критику по нему тоже. Марьяна кинулась защищать князя Мышкина. Но вещала впустую. Серёжка высказался и опять канул в своё зазеркалье. А класс вообще не понял, в чём была проблема.
— А позвонить домой ты не хочешь? – спросила мама.
— Я уже звонил, — ответил Серёжка. – Поэтому знаю про аргентосов.
Когда мы пришли в школу, Марьяна потащила артистов репетировать. Остающиеся проводили нас завистливыми взглядами. Сначала были короткие сценки, в которых участвовали пары, а потом Марьяна взялась за нас и за ту группу, которая представляла кусок из пьесы про войну. Оказалось, что я плохо помню текст, и Марьяна на меня наорала. Потом Васька Игошин, изображавший генерала, сказал, что трубку на сцене будет курить по-настоящему, и Марьяна побежала пить валокордин.
Мы уселись в зрительном зале и стали ждать, чем всё это кончится. Я повторяла слова, держа в руках Марьянин сборник чеховских пьес.
— Хорошо выглядишь, — сказал мне Евген.
Я машинально поблагодарила. И тут мне на книгу легла плитка шоколада. Я подняла голову. Все они смотрели на меня.
— Угощайся, — небрежно сказал Евген.
Я сказала, что не хочется, и протянула плитку девчонкам. Светка медленно отвернулась, а Наташка с довольным видом принялась уминать шоколад. Из нас пятерых она единственная нисколько не нервничала.
— Приходи после бала ко мне в гости, — сказал мне Евген.
Я засмеялась и покачала головой. А он тогда кинулся вдруг объяснять, что ничего такого не будет, что приём устраивают его родители. Там будет весь класс, учителя и члены попечительского совета.
— И Серый, — сказал Евген. – Я его позвал. Он согласился.
Ответить я не успела, потому что примчалась Марьяна в сопровождении директорши, и всё началось по новой. Я собралась и на этот раз ничего не забыла, но Марьяна всё равно осталась недовольна и сказала, что я даже о любви говорю, как о погоде, равнодушно и невыразительно. Евгена она, наоборот, похвалила и разрешила нам пойти уже сделать свои мелкие делишки.
Мы с Наташкой поскакали в туалет, а Евген, Светка и Артём зашли в подсобку, выгороженную между мужским и женским туалетами, и закрылись там.
— Откуда у него ключи? – спросила я.
— Купил на время у технички, — хмыкнула Наташка. – Ты же помнишь, Светочка у нас сегодня расстаётся с анальной девственностью.
Меня передёрнуло. Бедная Светка.
— Они что же на пару её будут пахать? – спросила я.
Наташка засмеялась.
̵
Я не понимала почему, но мне её было до смерти жалко.
— Да заткнись ты! – вдруг сорвалась она. – Думаешь, никто не заметил, какие вы с Галицыным сегодня заявились?!
По-моему, она плакала.
— Два таких эльфа! – продолжала Светка. – Женька всё время на тебя пялится! Даже Марьяна заметила!
— Что она заметила? – не поняла я.
— Ничего! – буркнула Светка.
Она вышла и стала умываться. Прискакала Наташка.
— Бабы! Кайф! – объявила она. – Один во рту, один в заднице, и игрушечка спереди! Королевская пятиминутка! Это Евген придумал. Правда, здоровско?
Я зажала рот и ломанулась в кабинку – травить. Наташка загоготала.
— На, возьми твою вещь, — сказала она Светке. – Как ты?
— Болит всё, — пожаловалась Белянская.
— Это потому что зажимаешься, — со знанием дела сообщила Наташка. – А я сосредоточилась на соске. Когда Евген вогнал в меня дрын, я прямо заглотнула! И палочка в дырочке не-ежно так…
Меня вывернуло снова.
— Что тут у вас такое?! – с этими словами в туалет ворвалась Марьяна.
— Да вот, — сказала Наташка. – Польку опять полоскает.
— Ну, это ненормально, в самом деле! – воскликнула Марьяна. – Девочки, она случайно не беременна?
От возмущения у меня тут же всё прошло. Я принялась умываться.
— Полиночка, — осторожно начала Марьяна. — Ты меня, конечно, извини…
— Нет! – рявкнула я. – С чего вы взяли?!
— Не груби, — покладисто сказала Марьяна. – Ты сама заставляешь так думать. Твои недомогания. И этот Галицын…
— Что Галицын?! – завопила я.
— Ну, понятно же, — сообщила Марьяна. – Между вами что-то есть!
Меня опять затрясло.
В туалет вошла математиня.
— Что здесь происходит?
Марьяна ничтоже сумняшеся начала выкладывать ей свои домыслы, будто нас с девчонками тут вовсе не было.
— Любезная! – брезгливо заявила Валентина, не дав ей договорить. – На вашем месте я бы поостереглась это всё произносить вслух. Родители девочки могут обратиться в суд. И будут правы…
Марьяна уставилась на неё, глотая воздух, а потом принялась обзываться. Математиня сделала нам совершенно недвусмысленный знак – убирайтесь вон! Мы пулей вылетели из туалета. Девчонки хохотали, а меня буквально трясло. Возле дверей актового зала меня перехватил Серёжка.
— Что с тобой?
И тут я разревелась. Серёжка полез в карман за платком.
— Перестань, — попросил он. – Народу полно.
Он схватил меня за локоть и потащил под защиту пальмы, которая у нас в холле живёт в здоровенной кадке. Тут нас и нашла моя мама.
— Я уже знаю, — коротко сказала она Серёжке. – Иди. Всё будет нормально.
Она достала из сумочки наше дежурное средство.
— Что ж ты у меня такая чувствительная, — пробормотала мама. – Ну вот, теперь глаза красные. Не волнуйся, Марина Ивановна извинится. Вы что с Сергеем, целовались на публику что ли?
— Ты что?! – возмутилась я. – Мы только пришли и нас сразу развели – меня на репетицию, а он на уроках остался.
Мама пожала плечами и прищурилась. Заметив этот прищур, я успокоилась совершенно. Марьяне теперь точно непоздоровится.
— Пойдём, — сказала мама. – Папа тоже пришёл. Захотел посмотреть на тебя на сцене. Я помогу тебе переодеться.
Мы устроились в зрительном зале, потому что наша сценка была во втором отделении. Сначала выступала Марьяна и заливалась соловьём, какие мы, оказывается, все талантливые, умные и красивые. В первом ряду сидели чиновники из образовательного департамента и члены попечительского совета. Марьяна склонялась к ним и просила обратить внимание на то, что в школе должен быть обязательно свой театр. Потом на сцену выкатились анархисты из «Оптимистической трагедии». Они были совсем не страшные, а когда начинали говорить, зрители просто валились от хохота. Потом был монолог из Фонвизина про «карету мне, карету», потом сценка из «Ревизора». Потом в перерыве включили музыку, а мы пошли переодеваться.
Увидев меня за кулисами, Марьяна сразу извинилась в присутствии девчонок и попросила сделать скидку на то, что она тоже очень волнуется. Я кивнула. Светка с Наташкой с любопытством посматривали на меня. Они хорошо потрудились над своими платьями и теперь смотрелись сногсшибательно. Мы должны были открывать отделение, за нами готовились ребята с военной постановкой, а завершить всё должны были Ромео с Джульеттой. Они как раз цапались, как обычно, и кидались фантиками от конфет.
Перед вторым отделением тоже кто-то выступал, стоя внизу под сценой. Говорили про то, что театр и в самом деле нужен, что в нашей школе ученики должны иметь максимум возможностей для того, чтобы выявить талант. Я выглянула в зал, чтобы посмотреть на говорившего, и обмерла. Женщину, которая выступала, мне было видно в профиль. Но я бы узнала её и со спины. У неё была умопомрачительная расцветка на волосах – как пламя, а одета она была очень строго – в чёрное простое, до невозможности элегантное платье. Потом она слегка повернула голову, и мы встретились взглядами. Я прочитала в её глазах узнавание. Это была та самая кошка, и она про меня знала.
Я не помню, что я там несла со сцены. У меня царил такой хаос в голове, что подгибались ноги. Я сосредоточилась на родителях и кое-как закончила выступление. Однажды у меня закружилась голова, и я чуть не сбрякала прямо там, на виду у всего зала. К счастью, рядом был Евген и ловко поддержал меня, изобразив, что так и задумывалось. Нам даже хлопали, кажется.
Потом, когда выступали другие ребята, я выглядывала в зал. Кошка сидела в первом ряду. Она элегантно, как по протоколу, выпрямила спину, соединила и слегка наклонила колени, и о чём-то переговаривалась с соседом, улыбаясь уголками губ. А потом, когда мы все вышли на поклон, она смотрела только на меня, всё так же царственно улыбаясь. Вот только глаза у неё не улыбались, а были холодные и изучающие.
Мужчина, который сидел с ней рядом, оказался батюшкой Евгена. Он тоже входил в попечительский совет. Когда вечер завершился, он предложил перенести праздник к ним в дом и пригласил желающих.
— Поль, приходи, — попросил Евген.
— Я не могу, — сказала я, — Неважно себя чувствую, извини.
А потом я спросила, кто эта кошка. Женька глянул.
— А, — сказал он. – Это Надежда Йенсен. Она председатель попечительского совета.
— А кто у неё учится в нашей школе? – спросила я.
— Никто, — пожал плечами Евген. – Она сама у нас училась. Потом вышла замуж за одного богатого херра, а он откинул копыта и всё ей оставил. Она вернулась в Россию и теперь занимается благотворительностью.
Это ничего не объясняло. И почему она всё время смотрит на меня – тоже.
Меня нашла мама и сказала, что мы идём домой. С папой мы встретились в вестибюле. Папа был очень усталый, но поздравил меня с дебютом и сказал, что я молодец. Когда мы уже отъезжали от школы, я увидела Серёжку. Он выскочил из школы в одной рубашке и оглядывался по сторонам.