Море… Как ты прекрасно — когда твой нежный прибой ласково нашептывает что-то, и когда ты грозно обрушиваешься на берег сердитыми валами, и даже когда ты спишь, скованное льдами. С тобой, море, связаны самые приятные воспоминания в моей жизни, частичкой которых я хочу поделиться с вами, мои читатели.
Летом 199.. года я принимал участие в обустройстве базы подводного спорта на берегу Японского моря. Собственно, база представляла собой списанный пассажирский вагон (ох, как перли мы этот вагон через гору на берег моря на двух трейлерах… но это совсем другая история), где и жили все наши пловцы-подводники, они же строители-благоустроители прилегающей территории. Рядом с вагоном разместилась моя резиденция — трамвай (у вас уже, наверное, сложилось мнение обо всей нашей компании, как о сборище полных извращенцев, но слова из песни не выкинешь). В трамвае был устроен радиоузел и склад аппаратуры, а в том месте, где у "живого" трамвая кабина водителя, я и кантовался на правах заведующего всем этим техническим хозяйством. Есть что-то символичное в том, что я жил отдельно от всех. Другой бы пользовался отдельными апартаментами на полную катушку, включая аппетитных (по мнению других парней) аборигенок из недалекого поселка по вечерам и выбрасывание из окошек б/у презервативов по утрам. А я… По натуре я был волком-одиночкой. Волком — это потому что выть хочется. А одиночкой — потому что жил я сам по себе, и мне это не то чтобы сильно нравилось, но и особо не напрягало. Тогда я считал, что просто не нашлась еще ТА, ради которой можно совершать подвиги и доставать звезды с небес. Что все еще впереди. Что все будет хорошо. И т.д. и т.п. А сам не только не пытался найти эту ТУ, но и пресекал все попытки познакомить меня с той или другой кандидатурой на роль ТОЙ. Ну не хотелось мне дарить им свое бесценное время. А хотелось тратить его на общение с молодыми мальчишками с нашей базы. Жили там вместе со взрослыми трое пацанов по 13-14 лет — Илья, Лешка и Вовка. Вовка держался особняком — как-никак, племянник самого Шефа (так за глаза мы звали начальника всей этой богадельни), да и другие мальчишки не стремились особо с ним водиться — зазнавался он сильно. Илюшка поражал всех своей откровенной инфантильностью — по интеллекту ему можно было дать лет десять, не больше. А вот Лешка… Было что-то притягательное в этом мальчике. Не то большие темно-карие глаза с искоркой мимолетной грусти. Не то стройное загорелое тело подростка без единой капельки жира, но с прекрасно развитой мускулатурой. Не то длинный шрам на левой стороне грудной клетки (Лешке какой-то подонок засадил нож меж ребер три года назад, едва спасли). Именно с этого шрама и зародилось мое чувство к нему. Сначала я не мог понять, что это за чувство. Я закрывал глаза и представлял, как Лешку везут на каталке в операционную, как он лежит в луже крови с ножом в груди, такой маленький и беззащитный, и даже сам главный хирург не может дать какой-либо гарантии того, что он будет жить. И во мне просыпалось желание защитить его от зла и от подонков, от хвори и ненастья, сделать его самым счастливым человеком если не на всем свете, то уж в пределах ближайшего клочка суши точно. Это желание выражалось в том, что Лешка был моим негласным любимчиком и штатным помощником по всем вспомогательным вопросам (принеси-подай-затяни-подержи). Я сам отпросил его у Шефа, и вместо того, чтобы, как другие, красить вагон, пилить дрова, таскать воду на кухню, он с удовольствием выполнял мои мелкие поручения, а я с удовольствием рассказывал ему разные истории обо всем, которые он опять же с удовольствием слушал. Мы могли болтать с ним часами, за работой и между делом, на отдыхе и даже в море, во время заплыва на дальность (кросса, как мы называли). Лешка и Илья жили в соседних купе в вагоне, Вовка жил в купе вместе с Шефом.
Поскольку база была как-никак спортивной, утро начиналось с пробежки. Я просыпаюсь на полчаса раньше остальных (не люблю разминаться вместе со всем остальным стадом) и иду будить мальчишек. Начнем с Илюхи — дергаю его за ногу, фиксирую взглядом открывшиеся глаза и недовольную гримасу на его лице, и иду дальше — будить своего любимчика. Я тихонько захожу в купе — все его обитатели еще досматривают предрассветные сны — и легонько провожу рукой по одеялу, под которым лежит мое сокровище. Какое это захватывающее зрелище — пробуждение человечка, к которому испытываешь волнующее чувство привязанности и нежности. Вот легко вздрогнули пушистые ресницы, приоткрылся один глаз, а вот и улыбка, одними уголками рта, и припухлые со сна губы шепчут мне: "С добрым утром". Я улыбаюсь в ответ, легонько треплю его непослушные вихры, и так же шепотом отвечаю: "Подъем, постреленок. На зарядку пора". Лешка легко сбрасывает с себя одеяло, тихонько, чтобы не разбудить остальных, сползает со своей верхней полки, и вот здесь, в узком проходе купе, разворачивается главное Действо. Лешка переодевает трусы на плавки. Он отворачивается от меня, но я все равно успеваю заметить его замечательный утренний стояк. Меня прошиб холодный пот — как я хочу сейчас развернуть Лешку лицом, прижать его голенького к себе и ласкать, гладить его загорелую спинку, трепать его шевелюру, и каждой клеточкой ощущать соприкосновение с его прекрасным телом. Я закрываю глаза, усилием воли отгоняю от себя заманчивое видение с горьким сожалением, что этим мечтам никогда не дано сбыться — я не рискнул бы поступить так, полагая, что Лешка просто обидится, оттолкнет меня, и на этом закончится вся наша дружба — он не захочет больше быть рядом со мной.
Вот мы бежим втроем — я, Илья и Лешка — по пустынному берегу, навстречу рассвету. С ходу бросаемся в речушку, впадающую в море в двух километрах от базы, в двадцать взмахов переплываем ее и, не останавливаясь (вот где мобилизация резервов организма!), мчимся дальше. Илья отстает, кажется он выдохся, идет потихоньку, а мы пробегаем еще метров двести и тоже переходим на шаг. Восстанавливаю дыхание, искоса любуюсь на Лешку — какой он трогательно прекрасный сейчас, уставший, с прилипшей ко лбу челкой и капельками воды, блестящими в лучах рассвета как бриллианты, рассыпанные по всему загорелому телу.
-А ты всех так будишь? — прерывает мои раздумья он.
-Как это — так? — спрашиваю я, лукаво улыбаясь.
-Ну, так ласково. Я дома всегда с трудом встаю, особенно когда мать под ухом начинает нудить — в школу вставай, опоздаешь, проспишь… А тут вроде и вставать только что было неохота — а ты дотронешься до меня — и так становится, так … ну, не знаю, как это словами описать, будто все бы сделал, о чем бы ты ни попросил.
-Так уж и все?
-Не, ну конечно, если ты скажешь лягушку поцеловать или камбалу сырую съесть… Но ты же не попросишь этого?
-Конечно же, нет, малыш. — Скорее перевести тему, пока не наговорил всяких нежных глупостей. — А вот море нас уже заждалось. Давай за мной, кросс триста кролем и двести брассом.
И мы с разбегу плюхаемся и рассекаем волны, слегка позолоченные рассветом и еще не проснувшиеся толком от ночного штиля.
Однажды, проходя мимо конторки Шефа (так он называл сарай, где хранились акваланги и прочая подводная амуниция, и где Шеф обычно проводил время за приведением всего этого хозяйства в порядок), я обратил внимание, что Шеф с раздражением выговаривает кому-то:
-И зачем тебя нелегкая в такую даль понесла? Что делать-то с тобой, а? От Байкала добрался до Японского моря, а ни палатки, ни жратвы, ни вещей толком с собой не взял! На море он, видите ли, никогда не бывал!
Я заглянул в конторку. Шеф сидел на табуретке, глядя на понуро стоящего перед ним мальчика, …на вид лет тринадцати.
-Лет-то тебе сколько? Родители, наверно, уже с ног сбились, ищут тебя.
-Мне уже семнадцать, — хмуро ответил тот. М-да, а по голосу, пожалуй, я бы дал тоже лет 12-13. — Вот мой паспорт, посмотрите, если не верите. А матери я сказал, что уезжаю на пару недель, хоть мешать ей не буду водку жрать с отчимом.
-Ладно, ладно. Тебе, кстати, семнадцать только зимой будет, — сказал Шеф, рассматривая протянутый паспорт. — А как сюда-то попал?
-На поезде до Владивостока, а там спросил, где здесь отдохнуть можно дикарем, мне и сказали: садись на паром до С…, пляж там хороший.
Я видел, как в Шефе борются два чувства: с одной стороны, ребенок, которого не отправишь на дикий пляж на произвол судьбы, с другой стороны, видит он его первый раз в жизни, да и разместить-то его негде — все места заняты. И мне почему-то так захотелось принять участие в судьбе этого маленького человечка, что я проговорил с порога:
-Виктор Ильич, а у меня в трамвае можно на полу матрас постелить, рядом с аппаратурой.
Мальчик оглянулся на голос, и меня словно молнией поразил взгляд этих еще по-детски наивных и в то же самое время таких серьезных глаз из-под маленькой рыжей челки.
-Ну, не знаю, не знаю. А вдруг он свиснет чего, или сломает?
-Под мою ответственность. Заодно поможет мне вместе с Алексеем антенну на мачту поднять.
-Ладно, бери его под свою опеку. Матрас и постель у Кузьминичны получите.
Мы вышли из конторки.
-Как звать-то тебя, друг? — спросил я.
-Женька, — представился он, протягивая узкую ладошку.
-Леонид, — ответил я, осторожно пожимая его руку. — Можно Леня и сразу на ты.
-Спасибо тебе, Лень. Не знаю, что бы я делал, если бы ты не заступился. Я не подведу тебя.
-Надеюсь. Бери свою сумку, идем осматривать твое место жительства.
Я показал Женьке территорию базы, рассказал о распорядке дня и о том, что придется не только отдыхать, но и иногда поработать. Зато и отдохнуть можно шикарно — два раза в неделю, если позволяла погода, мы ходили на маленьком боте, принадлежащем базе, за острова на погружения — поползать по дну на 25-30 метрах, гребешка пособирать да на рыбку поохотиться. Надо было видеть, как загорелись его глаза:
-А мне можно будет с аквалангом поплавать?
-Ну, не знаю, может быть, уговорю Шефа дать тебе аппарат попробовать. Конечно, не на островах, а для начала так, возле бережка, метрах на 4-5.
-Вот будет здорово! — и он улыбнулся, пожалуй, первый раз за сегодня.
Теперь я по утрам будил на зарядку еще и своего нового друга. Благо, далеко идти не надо — открыл дверь моей комнатушки и вот он лежит, сжавшись в комочек от утренней прохлады, под тоненьким шерстяным одеялом. И все чаще я стал задерживаться рядом с ним, наблюдая за его пробуждением, лаская его нежными прикосновениями, как ласкал до этого Лешку.
Прошла неделя. В воскресенье ко мне подошел Шеф.
-Леонид, сегодня мы забираем с острова семью туристов. Завтра они уедут на утреннем пароме, а вот ночь им нужно где-то перекантоваться. Я хотел разместить их в трамвае, на полу, а там Женька. Ты не мог бы на одну ночь взять его к себе?
-Конечно, Виктор Ильич, не вопрос, — ответил я. — Вот только полку бы нарастить чем-нибудь. — Надо сказать, кровать была сделана из такой же полки, как и во всех купе в вагоне. Полка занимала почти всю комнатушку, оставалось сантиметров сорок до стенки.
-Возьми доски в сарае, только найди, что подложить под них.
До вечера мы с Женькой бродили по берегу в поисках какого-нибудь бревнышка подходящего размера, чтобы на него можно было положить сверху пару досок.
-Жень, а ты когда спишь, сильно во сне с боку на бок ворочаешься? — спросил я.
-Да как когда.
-Ты не против, что мы рядом будем спать? А то смотри, может в купе каком-нибудь на полу на ночь тебя устроить?
-Да нет, зачем же. Я постараюсь не мешать тебе спать.
-В смысле?
-Ну, буду лежать тихо, как мышка. Ворочаться не буду. К тому же вдвоем теплее, а то по утрам очень уж прохладно. — он зябко поежился.
-Замерз? — Я приобнял мальчишку за плечи, и он прижался ко мне, согреваясь.
В ту ночь я уснул далеко не сразу. Я смотрел на спящего Женьку, и думал о нем. Вон как пацан ко мне потянулся. А ведь несладко ему приходится в жизни. Я знал из его рассказов, что живет он в Чите в однокомнатной квартирке вместе с вечно пьяной матерью, отчимом и младшей сестренкой. Что дома не смолкает ругань. Что мать часто его бьет, а отчим вообще лупит почем зря, иногда и просто так, за то, что под руку попался. Я смотрел, как он хмурится во сне — наверное, луна так на него светит или сон плохой снится. Сам не ведая, что делаю, я запустил руку под его одеяло и осторожно положил ее ему на грудь. Я медленно провел ладонью по Женькиной груди, ощущая, как ровно бьется его сердечко. Женька улыбнулся во сне (ну, вот, плохой сон я прогнал), а потом повернулся спиной ко мне, обнимая мою руку и прижимая ее к своему животу. В порыве нежности я обнял мальчишку, с ужасом ощущая, как неожиданно вздыбилась моя плоть. Я отодвинулся подальше, чтобы случайно не коснуться ею нежной Женькиной попки в тонких трусиках. Да, о трусиках. За что это я там задел локтем?
И тут я отчетливо ощутил, что не у меня одного стояк. Женькины трусики заметно топорщились спереди. Сердце мое заколотилось, как будто стремилось выскочить из груди. Только бы Женька не проснулся! Я осторожно начал исследовать то, что было спрятано в его трусиках, и на что я раньше ну просто не обращал внимания. Женька спал, и улыбка блуждала на его губах. Осмелев, я забрался к нему в трусы, и начал потихоньку водить рукой по члену — вверх-вниз, вверх-вниз. Женька по-прежнему лежал и тихо сопел в две дырочки. И только его член откликался на происходящее нервным подрагиванием, как будто отзываясь на ласки. Минуты две я как во сне продолжал это занятие. Потом, как молния, мелькнула мысль: "А дальше-то что? А если он проснется и застанет мою руку в своих трусах? Что он обо мне подумает?" Я осторожно вытащил руку, обнял Женьку, да так и уснул.
Проснулся я перед рассветом, в том же положении, что и уснул. Рука моя покоилась у Женьки на груди, а он обнял ее и прижал к себе, как маленькие дети прижимают к себе любимую игрушку. Я открыл рот, чтобы разбудить мальчишку, передумал, и тихонько дунул на его личико. Задрожали ресницы, приоткрылись глаза, снова зажмурились, распахнулись широко, и Женькина улыбка озарила комнату.
-Меня, наверное, уже лет двести никто так не обнимал, — прошептал он.
Я просунул вторую руку под его голову и прижал его к себе.
-А так сколько лет тебя не обнимали?
-Примерно столько же…
Я прекрасно понимал, что долго так продолжаться не может, но никак не мог заставить себя разомкнуть объятья. Женька тоже замер, положив свои руки поверх моих. И тут заскрипела,… открываясь, входная дверь, и Лешкина мордочка просунулась в комнату.
-Ну мы сегодня бегать пойдем? И так уже на пятнадцать минут опаздываем!
Мы с Женькой подскочили как ужаленные.

их остатках воздуха в акваланге и вдохнул наконец полной грудью.
-Что, сегодня снова спим вместе?
-Если ты не против. Просто так намного теплее, — ответил Женька и с хитрецой взглянул на меня.
Я засмеялся и погрозил ему пальцем. Действительно, теплее. Наши отношения тоже стали намного теплее.
После обеда мы погрузились на бот, и пошли на остров — наводить порядок после туристов. Бот ушел "на материк", а мы рубили дрова, собирали мусор, готовили свежую траву под палатки. Вечерело. Покончив с делами, мы сели на берегу ждать бот. Слева от меня сел Женька, справа — Лешка. Сидели молча, кидали камушки в море. Лешка положил мне голову на колени, и я стал гладить его лицо, плечи, грудь, как будто компенсируя то, чего не было утром. Женька сидел и улыбался своим мыслям, искоса поглядывая на нас. Он-то знал, что свою порцию ласки он тоже получит.
Взвыл сиреной подходящий к берегу бот.
Вечером ко мне подошел Шеф.
-Леонид, ты не забыл, что завтра тебе на промысел идти? Выбери, с кем пойдешь, да про наживку не забудь.
Промыслом мы называли самую обыкновенную рыбалку. Нужно встать часов в шесть, выйти на весельной лодке к скалам (место я прекрасно знал, не раз уже ходил), и натягать на удочку-донку пару ведер камбалы — на обед или на ужин. Камбала у скал всегда брала на зорьке очень хорошо, и проблем с рыбой не было. В качестве наживки мы брали мидий или мантию гребешка. Ходил я на промысел обычно с Лешкой и Ильей. А вот в этот раз брать Илью что-то не хотелось, с его утренним настроением. Вместо него на этот раз будет Женька.
Легли с Женькой спать по вчерашнему варианту. Не успели как следует нагреть постель, в дверь поскреблись.
-Кто там? — спросил я.
-Это я, Лешка.
Я запустил его внутрь, немало удивленный этим столь поздним визитом.
-Лень, Жень, можно я сегодня с вами спать буду? А то Илюха завтра точно с нами увяжется, сам сегодня слышал, как он дежурного просил его разбудить. А так мы пораньше встанем и фюить! Нет нас.
Меня бросило в жар, затем мороз продрал по коже. Я никак не мог предположить, что еще одной моей мечте суждено-таки сбыться.
-Давай, только у нас тут тесно.
-Да ничего, я худой, много места не займу.
Я поставил будильник на пять, и мы улеглись. Мальчишки уснули, а я долго не мог прийти в себя. Укрылись мы одним одеялом все втроем, и пацаны прижимались ко мне с двух сторон своими горячими телами. Дождавшись, пока Лешка крепко уснет, я начал потихоньку подбираться к его трусикам.
Его член уже стоял по стойке смирно, как будто в предвкушении предстоящего развлечения. Я тихонько сжал его головку через трусики. Она тут же затвердела и увеличилась в размерах. Я сдвинул трусики вниз, обнажив то, что под ними скрывалось. Кожица почти полностью съехала с головки, оголив ее маслянистую поверхность. Я попытался натянуть ее обратно на головку — получается, но с трудом. Член вздрогнул, на его конце появилась капелька. Аккуратными движениями я начал теребить кожицу, доставляя мальчику наслаждение, пусть даже во сне. Я видел, как он улыбался, как будто видит прекрасный сон. Но вот его член еще сильнее напрягся, головка начала раздуваться…
И тут зазвенел будильник. Пять утра. Я как сумасшедший выдернул руку из Лешкиных трусов, хлопнул по будильнику и выглянул в окошко. Темно — хоть глаз коли. Луна то ли села, то ли зашла за тучи. Шепотом выругался: ну не вставать же в такую рань. Разбудил Лешку.
-Тебе что-нибудь снилось? А то ты так классно улыбался во сне.
-Не помню… — смущенно прошептал он. — Лень, а может, не будем так рано вставать, давай еще немного поваляемся, а то так темно, наверно, рыба спит еще.
-Давай. Только, чтобы не уснуть, нужно чем-то занять себя. Хочешь, я сделаю тебе массаж, такой же, как на острове?
-Хочу, — он расплылся в улыбке.
Я лежал спиной к спящему Женьке, и поглаживал Лешке плечи, грудь, живот, потихоньку опускаясь все ниже и ниже.
-Леш, есть еще такой вид массажа, называется мастурбация. — С этими словами я положил руку на его возбужденный член.
-Что же это за массаж такой — хрен дрочить? — спросил Лешка внезапно осипшим голосом, но руку мою не убрал и ничем не выразил, что мои действия ему неприятны.
-Леш, это раньше когда-то считалось, что мастурбация вредна. А сейчас ученые говорят, что как раз наоборот. — Я говорил, говорил, нес какую-то чушь, а тем временем движения моей руки становились все смелее и смелее. — Ты не стесняйся меня, Леш.
-Да я тебя не стесняюсь, вот только Женьку…
-Да он еще спит без задних ног. А ты что, сам себе никогда такого не делал?
-Нет, никогда… А когда с девчонкой, такие же ощущения?
-Пожалуй, даже покруче будет. — Тут я почувствовал, как его член в моих руках сильно напрягся, а сам Лешка попытался отвернуться от меня.
-Ой, Лень, я сейчас обоссусь… — хрипло прошептал он скороговоркой.
-Нет, малыш, это ты кончаешь, — при этих моих словах из его головки вылетела первая струйка спермы, потом еще и еще… Лешка выгнулся и засмеялся чистым, звонким смехом.
Я сам чуть не кончил от этого подаренного мной оргазма, первого в Лешкиной жизни.
-Ну как?
-Класс! О, вроде светает, — с этими словами Лешка начал натягивать трусики. — О, черт! Что это такое? — он попал пальцем в лужицу на животе.
-Это? Сперма. Твоя сперма. Из нее потом дети получаются.
-Ух ты. Ты хоть бы предупредил. Интересно, Женька ничего не слышал? Жека, пора вставать, рыбу всю пропустим! — последнюю фразу Лешка сказал …уже не шепотом, а обычным голосом.
Мы вышли на берег, когда уже вовсю занялась заря. Не буду описывать, как Лешка с Женькой усиленно гребли, как мы наловили заказанные два ведра камбалы, как вообще прошел этот день. Главное, как он закончился.
Вечером, когда мы с Женькой улеглись, я начал его расспрашивать, не слышал ли он, как Лешка смеялся утром.
-Ну, что-то слышал сквозь сон. А вы что, анекдоты травили с утра пораньше?
-Да нет, занятие было в общем-то куда более интересное… — Я в красках расписал Женьке процесс Лешкиного совращения. — А ты не хочешь такой же массаж?
-Не, че-то неохота, — и Женька отвернулся от меня и замолчал.
Я лежал, не зная, что и думать. "Ну вот, теперь Женька на меня обиделся. Не нужно было ему рассказывать. Как изменятся наши отношения? Хотя какая разница — мы же с ним через день уезжаем, посажу его на поезд и конец всем отношениям". Но в глубине души все у меня протестовало против таких мыслей. Как будто между мной и ним протянулись невидимые ниточки, и рвать их ох как больно… Только с частичками сердца, где эти ниточки и брали начало.
На следующее утро я начал собирать вещи. Оставались ровно сутки моего пребывания на базе. Паром отходит в шесть утра, а до него еще через гору пешком километра полтора. И обязательно надо успеть, а не то вечером поезд на мой родной город уйдет без меня. Да, еще Женьку надо посадить на поезд в его Читу, или хотя бы билет взять. А с билетами напряженка — все из отпусков с моря едут.
Я ждал, что Лешка подойдет ко мне еще вчера вечером. Я надеялся, что он снизойдет до меня хотя бы утром. Но его не было. Он знал, что сегодня я последний день здесь, и я знал, что он остается на базе еще на две недели.
И вот вещи собраны, последний (для меня) ужин на базе съеден. Прощальное купание в ночном море, мириады огоньков на пальцах — так светится потревоженный планктон, микроскопические рачки, пища китов и кашалотов.
Укладываемся с Женькой спать. И тут…
-Эй, вы что, уже спите? — Лешкин шепот за дверью. Наконец-то! Я уже соскучился по нему, по его худенькому телу. Шутка ли — целый день не видеться, особенно после вчерашнего…
-Заходи.
-Можно, я немного полежу с вами? А то вы же рано утром отчалите. — Я с трудом скрываю ликование.
-Что за вопрос, конечно, можно. — Он скидывает с себя шорты и футболку, заваливается к стенке, на "свое место", туда, где ему только вчера было так хорошо.
Я-то прекрасно понимаю, зачем он пришел. Ему понравилось. Ему понравились мои ласки, его ощущения, и он хочет повторить их. Я практически нахрапом лезу ему в трусики, ощущая, как мгновенно напрягся и выскочил наружу его член. Женька лежит у меня за спиной, он не видит этого, но он не может не замечать тех вибраций, которые последовали дальше. Лешка тихонько постанывает, ловит и переваривает новые ощущения. Женька потихоньку поворачивается ко мне и обнимает меня, впитывая все мои движения. Минут через пять Лешка втягивает воздух через плотно сжатые зубы, и я ощущаю, как мокро становится у меня в руке, но продолжаю движения, выдаивая из Лешкиного члена последние капельки спермы.
-Я уже все, — тихонько говорит он, мягко отстраняя мою руку.
Я-то знаю, мой малыш, что ты уже. Я начинаю уговаривать его остаться, говорю, что можно будет еще массаж организовать или чего-нибудь поинтереснее, но Лешка мотает головой и уходит, ссылаясь на головную боль или еще что-то в этом роде. Женькина рука по-прежнему обнимает меня, а ее хозяин притих и усердно сопит. Не спит. Я поворачиваюсь к нему, обнимаю его и начинаю опускаться все ниже и ниже по его животу. Так и есть — Женькин член уже чуть не разрывает трусики. Легонько сжимаю головку, — она откликается, подается навстречу моей руке. Начинаю легкий массаж, пока через ткань трусиков. Провожу ноготком по уздечке, и с губ его срывается протяжный стон:
-О-х-х, хорошо-то ка-а-к…
-Это только начало, Жень, это только начало.
И это действительно было только начало…
…Женька кончал бурно, его трясло, он поддавал попкой навстречу движениям моей руки, а из полураскрытых губ раздавались не то бессвязные возгласы, не то стоны, не то всхлипывания. Оргазм прошел, а вот всхлипывания почему-то остались. Я тихонько развернул Женьку лицом к себе, положил его голову себе на плечо и зарылся пятерней в его волосах, поглаживая, что-то шептал, успокаивая его, и решительно не понимая, что же случилось, почему он, вместо того, чтобы наслаждаться ощущениями, вдруг расплакался.
-Ну ты чего, мой хороший? Я сделал тебе больно? Скажи мне, что не так?
-Нет, Лень, все хорошо, — отвечал тот, глотая слезы, — мне никогда еще не было так хорошо, как с тобой
-Тогда почему слезы на глазах?
-Лень, неужели мы с тобой никогда больше не увидимся? Я так не хочу уезжать от тебя, ты бы знал…
Мое сердце разбилось на мелкие части. Женька произнес те слова, которые хотели сорваться с моих губ, но усилием воли я не давал им такой возможности. Я крепко обнял его, я ласкал его тело, целовал его вихры, его шею, его губы, я осушал поцелуями его слезы, ползущие по щекам, сам с трудом сдерживая подступающий к горлу ком.
-Женечка, родной мой, мне тоже очень будет тебя не хватать… Но ты же сам понимаешь — через неделю у тебя учеба начнется, а мне послезавтра на работу, — чтобы произнести это, потребовались, казалось, все мои силы.
-Понимаю… Знаешь, у меня никогда не было такого друга, как ты. Как будто мы были знакомы давно-давно, только забыли об этом. А теперь вот вспомнили.
Странно, конечно, но у меня было точно такое же ощущение. Волна нежности захлестнула меня, и я прижал к себе это маленькое бесценное сокровище, нежданно-негаданно свалившееся мне на голову, и провалившееся в самое сердце.
-Лень, у меня никогда не было брата. А я часто видел во сне, что у меня появился старший брат, и он защищает меня, заботится обо мне… ну, в общем, ты именно такой, как я себе его представлял.
-Знаешь, Жень, всю жизнь мечтал иметь младшего братика. Ты не возражаешь, если я буду называть тебя братишкой?
Вместо ответа Женька обхватил руками мою шею, крепко прижался щекой к моей щеке.
-Лень, я буду писать тебе, ладно? Ты не забывай меня, хорошо?
-Ну, вот, вторая серия, — полушутя, полусерьезно проговорил я. — Мы же еще не прощаемся, у нас еще целые сутки впереди. Ладно, утро вечера мудренее, давай-ка спать, а то уже скоро вставать пора, а мы еще не засыпали.
Женька заворочался, устраиваясь поудобнее, подлез под мою руку, я обнял его, и не прошло и пяти минут, как мы уже спали.
На вокзале, отстояв небольшую очередь в кассу, я справился о наличии мест до Читы. Билетов на сегодня не было. Не было их ни на завтра, ни на послезавтра, и вообще на ближайшие десять дней. Зато был один билет до моего города, причем еще и на тот же поезд, на который был билет у меня. Мы с Женькой переглянулись и синхронно улыбнулись. Это судьба, связавшая нас вместе, не хотела нас разлучать!
Так …вот и получилось, что я приехал домой не один, а с мальчишкой, которого назвал своим братом. Я взял ему билет до Читы, и у нас была на двоих еще целая неделя! Семь дней, а это 168 часов, десять тысяч минут, шестьсот тысяч счастливых мгновений. Я таскал его с собой на работу (хорошо, что у меня свободный график, и не надо сидеть как привязанный, от и до), мы вместе ездили на дачу, ходили в кино, болтались по городу, и не было на свете двух людей счастливее, чем мы с ним. Но это была всего одна неделя… Как быстро она пролетела…
Он часто писал мне, и я отвечал на его письма. Иногда он рисовал свою ладошку, — прикладывал к листу бумаги и обводил по контуру. И тогда, получив такое письмо, я прикладываю к его рисунку свою ладонь, и мне кажется, что я чувствую его тепло, тепло его рук, обнимающих меня, слышу биение его сердца рядом с моим. И тогда становится так грустно, что нет его рядом со мной — моего братишки, моего маленького ангела…

Мы встретились еще раз, следующим летом. Но это уже совсем другая история.

(продолжение, возможно, следует)

Леонид. 2003 год.