Избыточная жестокость. Часть 3
Ну что, все уже? — спросил Вася.
— Да что ты как тот осел из «Шрека», — с досадой спросил Егоров. — «Все уже, все уже»… Все, все десять минут на камеру прошло, подтверждение готово. Выключай. Сейчас браслеты сниму.
Егоров перевернул тело лицом вниз, из разорванного на затылке пакета торчали платиновые мокрые волосы. Егоров ткнул в замок ключом и отстегнул наручники с посиневших кистей с розовым маникюром, руки тут же безвольно повалились по обе стороны от тела. Затем пошел к столику, звонить наверх.
— А пакет? — спросил Вася.
— Что пакет? — оторопело переспросил Егоров.
— Снять… наверное надо? Наручники и пакет…
— Тебе этот пакет сильно нужен? В магазин ходить? Так он же порванный, Вася. Ну, если хочешь, бери. Только помой сначала. — Егоров вздохнул. — Вася, у тебя все в порядке с головой? Слушай, не пугай меня. На наручниках номер. А пакет пусть будет. Лучше еще один поверх натяни, чтобы она кровью бусик не испачкала. Избыточно. Вон тот, с «Домоводом» подойдет. И коньяку ебни. Фляжка в сумке. Это приказ, считай. Двести грамм чтобы всосал.
— Жалко бабу. Хорошая была, — сказал Вася, отдышавшись от коньяка и шурша пакетом. — Алена Шнеллер. Вот тебе и шнеллер, шпрехен зи дойч. Двадцать шесть лет — и уже добежала до финиша. А могла бы трактористу детей рожать.
— Хуйни не пори, Вася. Кого ты жалеешь? У нас в роте сколько до двадцати хотя бы «добежало»? А ведь по островам не катались, икру ложками не жрали. До обеда не спали. У семьи не крысили. Бриллианты только в музее видели. Пеструхина помнишь, Игоря? Как он руку при отходе потерял — помнишь?
Вася молча кивнул головой
— Я на том свете перед ним на колени встану, и руку эту оторванную ему поцелую. А подружка его тоже шнеллер–шнеллер, быстро жить хотела. Что она ему сказала? Игорьку одной руки хватило, чтобы в рот себе выстрелить. Заметь, не ей. — Егоров злобно сплюнул на пол. — Хотя надо было. Сколько ему было? Тоже двадцать шесть? Только он меньше этой прожил. — Егоров кивнул в сторону тела. — Потому что последние два года и не жил, а выл. У этой еще неплохие расклады получились. Относительно прочих.
Опять по лестнице затопали «братья-из-торбы», зашли в подвал, с интересом осматриваясь.
— Брать уже что ли?
— Брать. — неприязненно сказал Егоров.
Младший Тырбу схватил труп за ноги, потащил к лестнице. Пакет зашипел по бетону. Начал втаскивать наверх. Старший сперва шел рядом, заложив руки за спину, затем оглянулся на Егорова, подхватил тело за обе руки, приподнял. Опрокинутая за спину голова в пакете глухо ударилась о ступеньку.
— Выше поднимите! Не рояль несете, — крикнул вслед Егоров. И потом, после паузы, когда Тырбу с телом скрылись за изгибом лестницы, уже тише. — Вот мудаки! А ты не жалей особо. И насчет твоей «избыточной жестокости» я тебе вот что скажу. Как ты эту дельту измеришь, если она в душе? У тебя специальная линейка есть? Ты человеку хуйню сделал, сам даже не заметил, а у него конец света, весь мир рухнул. Как ты страдания или удовольствие измеришь? Может у этого твоего негрофила девка родила, поплакала над черненьким, а теперь ребенок для нее смысл всей жизни? Так что гавно твоя математика, Вася. Каждому свое, Вася, каждому свое. А эта… считай, что ее на бытовой войне убило осколком. Кстати, насчет «своего» — что здесь твое?
Вася выразительно обвел подвал рукой.
— Нет, Вась, не вообще за тобой числится, а лично твое. Не арендованное.
— Камера, штатив. По мелочам еще. Зачем было остальное брать — не понимаю. Там чистого видео минут на двадцать… таскать только туда-сюда.
— Свое сворачивай, остальное оставь. Бойцы уберут и вернут на место, как положено. Давай, занимайся, коньяк допей. Я за погрузкой прослежу и поощрения выдам личному составу.
Егоров поднялся в гараж, через заднюю дверь вышел во двор, как раз когда «братья-Торбы» запихивали тело в багажный отсек микроавтобуса, сгибая ноги и укладывая руки. Протиснулся вдоль бусика, подошел, посмотрел как уложили — голый, свернувшийся эмбрион-переросток с окровавленной плацентой пакета на голове. Только силиконовая грудь явно не от эмбриона, и длинные загорелые ноги, с трудом поместившиеся в багажник, с ободранными коленями, поджатыми к пакету.
— А задом заехать было слабо? Чтобы подсветкой багажника наружу, на улицу не маячить? Раз уж вы без подсветки не можете. Надо непременно передом заехать, как на заправку? А потом задним будете выезжать по газону?
Трудящиеся остановились и с недоумением посмотрели на Егорова. Старший Тырбу откашлялся, и вытер руки об олимпийку.
— Так здесь все равно почти никто по улице не ездит, начальник. И забор высокий.
— Влад, подойди.
Старший Тырбу подошел, стал напротив Егорова, свесив мосластые руки.
— Да чо, начальник? Все нормально. Заканчиваем уже…
Егоров, практически без замаха, врезал ему в лицо. Тырбу-старший сделал два шага назад, зажимая разбитый нос, и сел в багажник микроавтобуса, прямо поверх уложенного трупа.
— Понял за что? — жестко спросил Егоров.
Тырбу, хлюпая носом, и роняя капли, закивал головой.
— Понял, начальник, — сказал глухо, из-под ладоней, выбираясь из багажника. — Еще внизу понял, когда ты посмотрел. Прости дурака. Мы собрали все уже, и в кулек сложили. Штанишки ее и туфли. Все отдадим, мамкой клянусь.
— Хорошо. Иди сюда.
Старший Тырбу, прикрывая руками лицо, осторожно подошел к Егорову.
— Руки опусти. Хули ты прячешься? Вот это тебе «Прада».
Егоров молниеносно засадил с правой руки в одно ухо. Влад Тырбу повалился на борт микроавтобуса.
— Вот это тебе, блядь, «Кавалли».
Засадил в другое ухо, от души.
— Вам мало платят, суки, что вы мародерствуете?
Тырбу упал на землю, прикрывая голову руками. Егоров нагнулся, вздернул его лицом вверх за черные волосы, завязанные на затылке в хвост.
Младший Тырбу, оправляясь от оцепенения, двинулся вперед. «Плека!» — заорал с земли старший, и младший Йон Тырбу остановился, как вкопанный.
— Теперь, говна кусок, спроси у меня, знаю ли я что такое женский «брегет», шесть каратов бриллиантов. И я тебе поясню что такое «беретта — девяносто два». Да не тебе одному, а всему твоему выблядству, которое в Кицмани на деньги Хаши существует. Ты меня понял, знаток высокой моды, любитель прады и кавалли? И это только е
— Мамкой клянусь. Детками клянусь, — сказал старший Тырбу, размазывая кровь по лицу и сопя кровью. Младший Тырбу тоже закивал головой. — Бес попутал. Золото любим, так у нас заведено в народе. Ты Хаши не говори, ноги тебе целовать буду. Раб твой буду. Все выбросим в речку, скажешь — сам туда прыгну. Хаши только не говори. Брат мой ни при чем. Гвоздями христовыми клянусь…
— А если ты наебал меня с телефоном… если ты хоть раз включал его. — Влад отчаянно замотал головой и начал креститься.
Егоров смотрел на «бойца» жестяными глазами. Потом перевел взгляд на Каштыляна.
— А ты, пидор старый, посмотри сюда. — Егоров показал свежие царапины на своем лице и шее. — Понимаешь, что это значит? Это значит что ты, ментяра заслуженный, браслеты так застегнул, что их баба сняла. — Егоров достал из кармана наручники и швырнул Каштыляну, тот еле поймал их. — А что это еще значит? Пояснять надо? Бывшему оперативнику? Криминалисту?
Седоватый Каштылян, глядя в землю, кашлянул и отрицательно покачал головой.
— Ножовка есть? Если нет — то похуй. Ножом отпилишь. Ножом, топором, кредитной карточкой, на которую тебе за такую говенную работу неплохо капает. Мне до одного места, чем ты отпилишь. Зубами отгрызешь. Обе, правую и левую. Я не знаю, какой рукой она меня цапнула и что там под ногтями оставила. И знать не хочу. Но. После того как Тырбу снимут с них кольца. И выбросят. Подчеркиваю — выбросят. И чтобы зарыл не ближе километра от тела. И засыпать порошком кисти дважды. — Егоров вздохнул. — Блядь, стареешь ты, Костыль, а смена у тебя еще хуже растет. Телефон он точно выключил, и не включал больше? Фотки посмотреть, или в тетрис поиграться?
— Запястья у нее были тонкие, — угрюмо пробурчал Каштылян. — Сам не знаю, как так получилось. В жизни такого не было. День неудачный, все через жопу. Телефон не включал. За это не бойся.
— За это вам бояться надо. До поноса. И еще. Я слышал, как мелкий Тырбу интересовался на что силиконовые импланты в сиськи похожи. Посмотреть хотел. Ботаник юный, с мясным уклоном. Все ему в мире интересно. Узнаю — убью. Покажу ему, на что его яйца без кожуры похожи. Пусть в интернете картинки смотрит, раз такой любознательный. Проследишь. Лично. Понял? Хватит работу и хобби путать. И учти, ты меня сильно расстроил. Не усугубляй.
— Понял все.
— Светилки в подвале собрать. — Егоров обернулся к Тырбу. — Шнуры и переходники. Отвезти, оставить там, где я сказал. Потом вернуться порожняком — я сказал вернуться! второй ходкой, а не экономить на бензине! — отпидорасить подвал с тряпкой. Три раза. Стены тоже. Перебелить. Открыть на просушку. Крюк вывинтить, дырку заделать. Хозяин вернется через три недели. Чтобы было все… понятно, чтобы как было?
— Да… да… — вразнобой отозвалась команда.
Егоров двинулся обратно, ко входу в гараж. Затем остановился, развернулся, и ткнул в компанию пальцем.
— Только один раз такая хуйня прощается. Единственный. Вы свой один раз уже использовали на полную, и даже с перебором. Потом каждый в таком подвале окажется. Достаточно ясно изложил?
Все трое одинаково закивали головами, старший Тырбу опять перекрестился.
— Что еще сделать, начальник?
— Помолитесь. За рабу новопреставленную… назовите, как хотите. За любую. На свой выбор. Все. Работать.
Вася в подвале стоял уже собранный, удерживая в одной руке квадратный кофр с камерой, во второй руке — продолговатый чехол со штативом. Егоров окинул взглядом пустой подвал с полосами подсохшей крови на полу в дальнем углу.
— Вася, ты извини, ситуация немножко поменялась. Форс–мажор, бля. Из-за этого старого пидора Костыля и его инвалидной команды. Я тебя отвезти не смогу. Останусь здесь. Мне помыться надо, куда я в таком виде? Прибраться по мелочам. Я бы тебе тачку вызвал, но сам понимаешь, — Егоров развел руками. — Нельзя. Сделаем проще. Тут до станции электрички десять минут ходу. Не заблудишься. Проедешь две остановки, платформа «Мясокомбинат», там на стоянке белый «гольф» стоит, вот от него ключи. Потом отдашь. Меня Каштылян заберет. Железо свое можешь тащить с собой, можешь здесь оставить. Ничего не пропадет, гарантирую.
Вася, поколебавшись, положил на пол чехол со штативом, прижав к груди сумку с камерой.
— Аванс за работу уже у тебя на карточке. Остальное — после монтажа. Не тяни с монтажом, клиент не поймет — почему работу задерживаем. Не подведи, ладно?
— В каком смысле не подвести? Утром будет все готово.
— Не в этом смысле. Сделай так, чтобы жестокость была чрезмерной. Как ты сам сказал. Чтобы этот пидор захлебнулся от счастья и подох в конвульсиях. Идем, я тебя проведу до дорожки…
— Я не говорил «чрезмерной», я говорил «избыточной», — Вася замялся. — Егоров, мне за воротами конец. Там по лесу идти. Я не дойду сам. У меня куриная слепота, я в потемках не вижу нихуя. Ты извини, но… я до твоего «гольфа» не доберусь. Фонарик здесь найдется? У меня есть тактический, под стволом «плетки», но в таком виде по лесу красться… с пистолетом в руке… Не дай бог кто-то увидит.
— Вась, ты чо? — Егоров подошел к Васе, прихватил его за предплечье. — Какая слепота, инструктор?… Понял, все. Нет вопросов. Фонарик я тебе дам, но здесь не надо светить. На «Мясокомбинате» можно. Идем. Я тебя до станции доставлю. Ладно, никто меня не увидит. Дальше свет будет.