Избыточная жестокость. Часть 2

По лестнице затопали, невнятно ругаясь и спотыкаясь на ступеньках. Затем показался Тырбу-младший, рослый и носатый, вытаскивая за плечо женскую фигуру с синим мешком, похожим на школьный, от сменной обуви, на голове. За ними зашел Тырбу-старший, сухой, поменьше брата ростом, но точно такой же чернявый и носатый, подталкивая девушку сзади.

Поставили перед Егоровым, старший потянул мешок на затылке, задирая голову добычи вверх и обтягивая ее лицо синей тканью.
— Авиапочта прибыла. Мешок снимать, начальник? Костыль сказал…
— Это чо за хуйня? — удивленно перебил его Егоров. — Где вы ее в таком виде достали?

Девушка стояла босиком, в хлопчатых трусиках с принтом «Kissmos» на лобке, в белой майке со стразами. И с полотняным обувным мешком на голове.
— Где ее штаны, блядь? Где обувь? Она что, в трусах и босиком по улице разгуливала?
— Эй, хорошие вещи были, — сказал, ухмыльнувшись, Тырбу-старший. — Зачем им пропадать? Знаешь что такое «Кавалли»? Что такое «Прада» знаешь? Лицо смотреть будешь? Мешок снимать? Вот, над жопой партак есть, как в ориентировке. Можешь проверить. Она самая.

Тырбу развернул женщину задницей к Егорову и показал татуировку, непонятно зачем приспустив трусики, хотя и так все было прекрасно видно.
— Эта? Или не эта? Все как Каштылян сказал, да. Специально посмотрел на жопу, пизду полапал, бритая, чистая. Эта такая и должна быть. Или что не так, начальник? Назад ее везти? — Тырбу весело заржал. — Другую привезти? Скажи — какую хочешь? — теперь ржал уже и младший Тырбу. — Любую привезу!

Егоров смотрел на братьев, катая желваки.
— Телефон ее где? Не дай бог, вы его тоже забрали со штанами и сюда привезли…
— Эй, совсем за дураков считаешь, начальник? Сразу выключили, как сказано было, и карточку вытащили.
— Сразу? — Егоров окаменел.
— Нет. — Тырбу-старший резко утратил веселость. — Как ты велел, в том месте… проехали туда, да.
— Хорошо. Идите в автобус. Сидеть там. Ждать. Свет не включать. Музыку не слушать. Не курить.
— А в кулак можно, начальник? — спросил младший Тырбу.
— В кулак можно. Но курить нельзя.

Братья потопали наверх по лестнице.

Девушка стояла ровно, подергивая скованными за спиной руками, и перетаптывая босыми ногами по полу. Вася знал — так себя ведут люди с мешком на голове или повязкой на глазах, боящиеся сделать шаг в неизвестном, непредсказуемом и опасном направлении. Видел он это уже не первый раз.

Егоров подошел к пленнице, потянул за шнурок мешка, несильно затянутый вокруг шеи. От прикосновения пленница вздрогнула. Егоров стянул мешок с головы, девушка тут же зажмурилась от яркого света софита, захлопала глазами, пустила слезу с тушью напополам, попыталась отвернуться, Егоров придержал ее, повернул лицом к свету.

Все верно. Платиновая блондинка с волосами, завитыми внутрь на уровне плеч, сейчас разлохмаченными после пребывания внутри мешка. Носик, действительно, встречался с пластическим хирургом — остренький, точеный и немного вздернутый. Разрез глаз и форма скул, округлый подбородок и широковатая, но легкая челюсть напоминали о песенной Алесе, живущей в Полесья. Веночек бы еще на голову — и хоть на календарь по фольклорным мотивам. Рот девушки был заклеен широким монтажным скотчем, на котором криво было написано «атсасу».
— Юмористы хуевы, — недовольно пробурчал Егоров. — Куда Каштылян смотрит? Совсем бойцы его распоясались.

Он подцепил ногтем скотч на щеке и сорвал его с лица. Девушка взвыла.
— Тихо, тихо. Бесплатная эпиляция. Чтобы усов не было.
— Суки, — прохрипела девушка, судорожно втягивая воздух ртом в размазанной красной помаде. — Пиздец вам всем… скоты ебаные.
— Сука здесь одна — это ты. А мы — кобели. Очень злые, — серьезно сказал Егоров. — Служебные. И кому здесь пиздец, только мы решаем, понятно? Так что, если хочешь что–то заявить — подумай хорошенько, чтобы не сказать такого, о чем жалеть придется.
— Да ты знаешь, кто я такая, пидор?
— Дай-ка угадаю… — Егоров закатил глаза вверх, пожевал губу. — Шнеллер Алена Викторовна. В девичестве Барсукова. Двадцать шесть лет. Жена Шнеллера Иосифа Борисовича. Место работы сказать? Адрес домашний сказать? Хотя чего там, тебя же возле адреса и запаковали.

Девица ошеломленно смотрела на него, постигая ситуацию и комбинируя в голове варианты. Потом облизнула быстрым язычком испачканные расплывшейся помадой губы.
— Выкуп значит. Так и думала. Вы Йоське позвоните тогда побыстрее. И дайте мне чем-нибудь прикрыться. И учтите, если меня кто-то пальцем тронет, он вас на краю света найдет.
— Иосиф Борисович сейчас за границей, на международной выставке, — надменно сообщил Егоров. — Связи с ним нет. Тем более, он лично просил не беспокоить. Может быть, ебарю твоему позвонить, Олежке? Олегу Петровичу? Он же поправил свое финансовое положение, верно?

Зрачки девушки, сжатые от яркого света расширились. Она взвизгнула и, неуклюже раскачиваясь из-за скованных за спиной рук, бросилась к лестнице, где ее перехватил Вася. Зацепил за ухоженные платиновые волосы, оттащил в центр подвала.
— Суки! Все равно вам пиздец! За мной знаете, какие люди стоят? — девица попыталась пнуть Егорова ногой, чуть не завалившись на спину, если бы не заботливо поддержавший ее сзади Вася. Егоров легко уклонился, поймал ее за ногу и саданул носком ботинка в промежность. Затем отпустил ногу, сделал шаг вперед и коротко ударил кулаком в солнечное сплетение. Алена, захлебнувшись, согнулась вдвое, но Вася вывернул ее за волосы, поставил ровно на ноги, удерживая за холку. Прямо под крюком. Девушка, задыхаясь, хватала ртом воздух.
— На счет «три» отпусти, — спокойно сказал Егоров, переступая ногами. — Понял? — Вася кивнул. — «Три»!

Вася выпустил волосы девушки и отскочил в сторону, а Егоров опять ударил. Кулаком, по лицу, но уже не тычком, а с плеча, крюком, резко развернувшись массивным корпусом, ударил страшно и мощно, как бьет железнодорожная рельса, торцом упавшая на асфальт.

Алена сделала «козла», высоко подбросив ноги, отлетела к стене, и отскочила от нее обратно, чуть не повалив головой один из софитов. Вася бросился удерживать падающий прибор.
— Блядь, Егоров! Побей здесь еще всю посуду… Провода, я же тебя просил!

Алена лежала неподвижной колодой вдоль стены. Вася аккуратно вернул на место стойку софита, присел над девушкой, отбросил ей волосы с лица.
— Заебись. Вся работа пластического хирурга по пизде пошла. Зря только деньги платили. И ты ей глаз выбил, кажется.

Егоров присел рядом.
— Точнее сказать — вбил. «Выбил» — это если оттуда, а если туда — то «вбил». Учи русский язык, ботаник. Церквусами всякими он меня пугает.
— И это без кастета, — хмыкнул Вася. — А если бы свинчатку?
— Заказ бы провалили. Ладно, хорош любоваться натюрмортами. Забрасывай шнур, крепи концом к трубе, только свободно, чтобы можно было подтянуть, я пока тряпки срежу с мадам. Остальные светилки включай, и поехали, пора работать.

Вася размотал корд, попытался забросить его на крюк, промахнулся, попробовал еще раз, и, выругавшись, потащил стремянку. Перебросил шнур через проем крюка, один конец увязал с карабином, второй на скользящем ходу прикрепил к огрызку трубы, некогда, видимо, служившей для обогрева бетонной коробки. Подтянул, примерно рассчитывая высоту карабина над полом, после этого затянул конец крепче.

Егоров сноровисто канцелярским бокскаттером срезал с беспамятной Алены остатки одежды. Пересек трусики на обоих бедрах, отбросил в угол, начал распарывать майку.
— А не проще браслеты снять, стащить майку и потом снова кисти застегнуть? — спросил Вася, возясь с кордом возле трубы.
— Не проще, — ответил Егоров, перерезая бретельку лифчика. — Делай свое дело, Вась. Не отвлекайся.
— Так у меня уже все готово. Надо пациентку подвесить и по высоте проверить.
— Помоги тогда.

Вася и Егоров подхватили голую Алену подмышки и потащили, лицом вниз, под крюк, с которого свисал корд с карабином.
— Стой. Давай, доставай сначала эту хуйню из секс-шопа, чтобы на весу не цеплять.

Вася полез в пакеты, прошуршал в них, вытащил телескопическую палку с кожаными петлями на концах и красный кляп в виде шара на ремешках. Пока Егоров возился с кляпом, Вася раздвинул «телескоп» на всю длину, разбросал пинками девушке ноги, продел ступни с педикюром в петли и плотно затянул их на тонких загорелых лодыжках. Егоров приподнял тело за волосы и запястья, Вася защелкнул карабин на соединительном звене наручников.
— Теперь поднимай. Хорошо, еще выше. Еще чуть-чуть. Вот так. Ну, что скажешь?

Оба отошли, оценивая работу. Госпожа Шнеллер, не подавая признаков жизни, висела невысоко над полом, подтянутая за вывернутые руки, укрыв разбитое лицо за свесившимися вниз белыми волосами. Ноги были полусогнуты и, косолапо вывернув розовые ступни в кожаных петлях, покоились на бетонном полу, принимая часть веса тела на себя,

Вася подошел, убрал волосы с лица девушки, собрал их в пучок на макушке.
— Хуйня. Постановкой отдает на километр. Какие-то игрища аматоров. Особенно этот шар во рту. Это же дешевая попса, Егоров. Ты только посмотри на этот шар! Почему он красный? Только поролоновой плетки не хватает. Клоунада, блядь. Клиент будет недоволен. Не заплатит. То есть заплатит, куда он денется, но будет думать, что его наебали.
— Так он же сам так хотел!
— Егоров, клиент обычно сам не знает — чего он хочет. Он думает, что будет так, как в его представлениях чудится. А получается всегда по-другому. Ну и потом претензии. Мое дело понять — что клиент на самом деле хочет, но выразить не может, и сделать так, чтобы он был доволен. Вот, ты на ее позу посмотри. Понимаешь, что когда начнешь работать, она раскачиваться на веревке будет, как маятник? Ты за ней бегать будешь, как кот за бантиком? Логичнее же за одну ногу подвесить, вторую зафиксировать, и сверху засаживать, верно? Хотя… — Вася поскреб переносицу, — может, именно такая поза у заказчика ассоциируется с его личным бредом? Хуй его знает. Чужая душа — потемки, тем более — такая душа… если ее можно так назвать.
— Так что ты предлагаешь? Давай, рули. Теперь ты главный.
— Вытаскивай этот цирковой шар изо рта к ебеням. Трусы ее давай сюда. Запихнем в рот, я скотчем прихвачу. Если трусов на всю пасть мало будет — кусок майки отрежь. С палкой уже ничего не поделаешь, другой нет. Без палки нельзя, очухается — брыкаться будет. Сейчас я ей волосы перетяну сзади проволокой, чтобы лицо не закрывали. М-м-м… С одной стороны, конечно, зря ты ей ебло разбил…
— Зато с другой стороны не разбил, — мрачно проворчал Егоров. — Давай, еще в гринпис на меня пожалуйся. Тинто Брасс доморощенный.

Пошла работа. Трусов вполне хватило, хлопчатобумажный комок занял почти всю полость рта, а отливающую магазинной новизной палку Вася запачкал побелкой и бетонной крошкой, как он сам выразился — «зафактурил». По окончании трудов Вася критически оглядел результат и пожал плечами.
— Ну… лучше уже не будет. Но и так ничего, если сравнивать с тем, что было. Давай, доставай свою наградную куклу, я за камеру.

Егоров покопался в пакете и достал оттуда статуэтку золотого цвета, подозрительно напоминающую «оскар». Только фигурка была женского пола, и золотая богиня держала венок не перед собой, а над головой. Телевизионная премия «Вика», которую телеведущая Алена Шнеллер получила не без помощи своего мужа. Судя по всему, этот факт вызывал особые чувства у заказчика, потому что участие «Вики» в представлении было оговорено особо. Подставка статуэтки была свинчена, а нижняя часть для удобства была сведена в тупой конус и обработана напильником. Егоров подошел к девушке сзади и наклонился, начал копаться межу ног.
— Оба-на, — сказал удивленно через пару секунд. — Вася, а чо это у нее с пиздой?

Вася вздохнул, отошел от камеры, нагнулся и всмотрелся. Раздвинул нижние губы пальцами.
— Ну и что такого? Пластика. Эта, как ее… лабиопластика. Свежая.
— Чего? — Егоров реально был удивлен. — Что это? И зачем? Секта что ли?
— Егоров, ты реально древний, как паровоз. За модами вообще не следишь. Она же ходит во всякие фитнессы-бассейны, полдня там сидит. Обтягивающие трусики да шортики, чтобы пизда ровно на две дольки делилась. В этих кругах, брат, считается неприличным, если оттуда что-то лишнее выпирает. Дамы засмеют. Наша авдотья — тоже дама высшего света, хоть и из навоза ее достали, зато по ящику показывают. Вот и обрезала себе лишнюю капусту между ног. Эх, Егоров, сколько же мы с тобой дорогостоящей медицинской работы к нулю сводим, душа разрывается от такого свинского отношения к чужому труду. — Вася вздохнул. — Это я тебе как бывший медик говорю. Слушай, давай уже работать, мы так и до утра не закончим. Мне еще монтировать, между прочим.
— День ебанутых открытий какой-то, — пробормотал Егоров, смазывая статуэтку «Вики» лубрикантом. — Пиздец, одни извращенцы вокруг. Как дальше жить? В этом мире еще остались нормальные люди кроме нас с тобой, а, Вась?

* * *

Вася оказался прав на все сто. Подвеска была крайне бестолковой, и обморочная женщина раскачивалась при каждой попытке Егорова протолкнуть телевизионную «Вику» поглубже в ее влагалище. Егоров, в мокрой от пота балаклаве, тихо матерился, придерживая жертву то под лобок, то за задницу, натягивая ее на призовую статуэтку. Половина тюбика лубриканта уже была изведена, а дело шло ни шатко, ни валко, телепремия помещалась между ляжками Алены максимум по металлические бедра богини, а дальше упиралась пышными скульптурными формами в зев влагалища бывшей телеведущей.

Обесчещенная фигурка богини победы, блестящая от смазки, бестолково пялилась на злобного Егорова пустыми глазами, держа над головой колючий веночек. Егоров уже изрядно вспотел от трудов, поджариваемый светом софитов. То ли премия была великовата для своей хозяйки, то ли разошлись швы от недавней лабиопластики, но лубрикант, стекая по гладким ляжкам, мешался со свежей кровью.

Вася же, наоборот, одобрительно гукал со своего места, показывал большой палец, затем снял камеру со штатива и побрел спиной вперед по подвалу в поисках новых ракурсов. Подошел вплотную к коленопреклоненному Егорову и девушке с распяленной задницей, качающейся на веревке в такт движениям Егорова.
— Отлично, Егоров. Вот в этом и есть правда жизни. Вот это — реальный трэш. Угол проникновения смени, чтобы задняя спайка натянулась.
— Чего? Какой угол? Чего натягивать? Ты кончай уже меня медициной пугать, санинструктор.
— Вот так. — Вася показал. — Чтоб перемычка между пиздой и жопой выпячивалась, когда ты награду проталкиваешь. А здесь чтобы шкурка натягивалась. Эх, Егоров… был бы настоящий «оскар» вместо этой игрушки — сняли бы вообще хит! Какую-нибудь из голливудских сучек выебать ее же «оскаром». На красной дорожке! В окружении аплодирующих киноакадемиков! Понимаешь, это же дикий сюр, это символизм!… Это — высокое искусство!… Вот, кстати, в чем проблема отечественной киноиндустрии — идеи хорошие рождаются, а возможностей для воплощения нет… блядь, надо было мне «стедикам» брать. Это я лопухнулся. Хотя, если бы ты сразу сюжет мне разъяснил, а не темнил по углам… «приедешь-узнаешь»… Слушай, но дальше так дело не пойдет. — Вася опустил камеру.
— А что не так? — Егоров поднял на лоб пропотевшую балаклаву, оставив золотую статуэтку в окровавленной промежности девушки, и посмотрел на Васю.
— Чего она висит как дохлая? Это же несерьезно. «Я не верю» — скажет зритель, и он будет прав. Может ты перестарался со своим копытом? Такое даже в обмороке почувствовать можно. — Вася кивнул на статуэтку. — Может, она реально уже отъехала?
— Нет, я проверял на шее. Бьется.
— Тогда пусть просыпается. Заодно ногами в пол упрется, можно будет выше карабин подтянуть. Ерунда уже пошла, трехсотая серия «Санта–Барбары». Ты как будто антропометрические замеры производишь. Где чувства, где эмоции? Почему наша звезда молчит?

Егоров хмыкнул, обошел подвешенную девушку с торчащим между ног золотым венком статуэтки, и потрепал ее по щеке.
— Есть кто дома? Эй… Ну, ладно. Извините, мадам, нюхательных солей в дому не держим. Вася, пиши.

Егоров дождался, пока Вася отойдет и возьмет панораму, затем ухватил средний палец на правой кисти Алены и резко, с хрустом, переломил его в суставе в обратную сторону. Тело девушки содрогнулось, как после удара током. Она замычала сквозь хлопок трусов во рту и скотч поверх него, несколько раз судорожно прочертила ногами, соединенными палкой, по бетону и попыталась опереться коленями об пол. Натянутая веревка не давала это сделать, выворачивая в плечи в суставах. Егоров подхватил девушку под живот и приподнял ее, помогая встать на ноги.
— Вася, стоп. Подтяни корд. — Егоров сел на корточки напротив лица Барсуковой, взял ее за окр

рагически развел руки и закатил глаза.
— Ладно. Тогда ставь свою камеру на прицел и иди сюда. За голову подержишь.

Егоров опять натянул балаклаву на лицо и наступил ногой на палку-"телескоп», фиксирующую ноги женщины. Вытащил из разваленной вагины фигурку «Вики», сточенную к ногам статуэтки фрезой и напильником в грубый металлический конус. Вылил остатки лубриканта на ягодицы Алены, растер, вжимая смазку в промежность, часть щедро принес в жертву богине телевизионной победы, извозив ее в геле чуть ли не до венка.

Вася перенес штатив с камерой поближе, выставил кадр и тоже натянул на лицо шапочку-маску. Затем подошел, пригнул голову Алены ниже к полу, вызвав очередное мычание сквозь кляп, просунул платиновую голову себе между ног, поерзал, плотно стиснул ее между бедер, и поднял маленький дистанционный пульт камеры.
— Поехали, Егоров. Сейчас развальцуем предварительно, а потом я отдельно планы поснимаю. Только локтем правым от камеры не закрывай. Со стороны пихай и посматривай. Включаю.

Егоров наклонился между раздвинутых ягодиц, пристроил «Вику» к обесцвеченной дырочке ануса и надавил. Алена вздрогнула и заегозила по полу ногами, дергая палкой. Затем забилась и заорала сквозь скотч так, что по телу прошла дрожь. От вибрации задушенного крика Васе показалось, будто он сидит на заведенном мотоцикле, а не на спине девушки. Вася крепко сжал ноги, удерживая сотрясающееся тело. Егоров сокрушенно покачал головой, вытащил «Вику» наружу, осмотрел ее, затем приложился еще раз, напрягая руки. «Ха!» — сказал Егоров. — «Опа!»

Васю подбросило. Корд забился, как леска донки, которую хватанул сом, хозяин омута, несколько раз натянулся струной, затем из-под подмышек Алены раздался хруст, и бывшая звезда эфира безвольно обвисла на шнуре, вывернув руки почти под прямым углом.
— Аж по колени кукла вошла, даже дальше, — довольно сказал Егоров. — Лиха беда начало. Щас еще и по сиськи затолкаем. Давай, делай свои крупные планы. Тарантина.

Вася поднялся с девушки, отпустив ее голову, и пошел за камерой. Работать. Черная муза парила над ним, роняя алые капли с вороных крыльев.
— Опять труп снимаем, — заметил Вася через полчаса. — «Туда-сюда-обратно». Никакой интриги.
— Вася, не пизди. — сквозь зубы огрызнулся Егоров. — Я же говорил тебе, это не порно снимать. Затолкали все, что положено, куда положено. И так уже план перевыполнен. Она три раза очухивалась, и исполняла как надо, со страстными танцами и трогательным пением. Большего и не требуется. Вас, творцов, иногда за лямки придерживать надо, вообще у вас крышу рвет, дай вам волю — так вы наснимаете, бля. Правильно вас Сталин расстреливал и на полки ложил ваше кино, мейерхольдов ебаных… — Егоров стащил с головы балаклаву и вытер распаренное, как после сауны лицо, и мокрые волосы ежиком. — Я что, виноват, что у нее нервы слабые?… Ты, кстати, последнее ее выступление нормально снял? Когда я кляп вытащил?
— Нормально? Я чуть не оглох, бля. Предупреждать надо, Егоров. Что у нас дальше в программе? А то у нее на дубли скоро целых пальцев не останется. Ты бы экономил на пальцах, что ли. На тебя не напасешься.
— На ногах еще есть, не ссы. Дальше у нас финальный монолог. — Егоров уперся рукой в левую ягодицу Барсуковой-Шнеллер и с мокрым звуком выдернул из ее заднего прохода усталую богиню телевизионной победы, всю в смазке и крови. Осмотрел результаты, перевел взгляд на Васю.
— Собственно, обязательная программа закончена. Теперь может быть произвольная. Если хочешь, конечно. Ты как, Вась? — Егоров испытывающе посмотрел на напарника.

Вася взглянул на зияющие щели, в пятнах и потеках подсыхающей крови и смазки, больше ассоциировавшиеся с военно-полевым госпиталем и полостными ранениями, чем с постельными утехами, содрогнулся и покачал головой.
— Нет, я пас. После такого награждения во все дырки… Братьям Тырбам предложи. Самый раз для них. Я же вижу — они ценители такой хуйни.
— Тырбам баб из телевизора по статусу ебать не положено. Пусть на окружной к шалавам сватаются. Тем более, у них сегодня в любом случае будет вечер любви. — Егоров криво ухмльнулся. — Ладно, отстегивай карабин.

Тело влажно шлепнулось на пол. Завозилось, дергая палку, распяливающую ноги и пожимая смуглыми плечами ровного загара, без полосок от купальника, елозя по полу лицом.
— Раком встань! — рявкнул Егоров. — Быстро, бля! Последний шанс тебе даю!

Женщина попыталась приподняться, дергая скованными за спиной руками. Затем, с третьей попытки ей это удалось, она уперлась коленями и головой в бетонный пол и замерла, сжимая и разжимая за спиной посиневшие пальцы рук.

Егоров положил девушке руку на загривок, и успокаивающе, как собаку потрепал ее по холке: «тихо, тихо». Кажется, даже почесал за ухом. Расстегнул петли на лодыжках, снял и отбросил «телескоп» в угол. Алена тут же попыталась повалиться на бок, но Егоров решительно придал ей изначальное положение, и, надавив между лопаток, прижал модельной грудью к полу. Выждал, пока девушка успокоится. Затем поднялся, взял с брезента столика толстый черный офисный маркер, сковырнул с него колпачок и присел возле задницы Алены.
— Так. Я, конечно, не художник… — Егоров задумался, потом провел по ягодице Алены черную линию.

При первом же прикосновении маркера к ягодице, девушка от страха взвизгнула, выламывая локти, проехалась лбом по бетону и, суча ногами, извиваясь как гусеница, поползла в угол подвала. Егоров в два шага догнал ее, ловко подхватил снизу под выскобленный лобок, приподнял и вернул на место.
— Жопу выпяти, коза. Не ссы, это просто фломастер. Он не кусается. Шуганная ты вся уже, девочка, пальцем тронуть нельзя. Ты гляди, откуда и силы–то взялись?

Егоров, придерживая Алену за таз, аккуратно вывел у нее маркером на заду непонятное слово «кваша» — «кв» уместилось на одной ягодице, «ша» на другой. Средняя буква «А» заключала в свой верхний треугольник зияющее отверстие заднего прохода, а ножки буквы сползали по обе стороны окровавленного влагалища к светлым морщинкам в дорогом загаре, отделявшим упругие ягодицы от глянцевых бедер. Получилось «квАша».
— Что это за «кваша», Егоров? — спросил Вася, не отрываясь от камеры.
— Не «что», а «кто». Она знает кто. Знакомый один. Возьми крупный план. — Егоров, подумав, дорисовал маркером на правой ягодице девушки корявое черное сердечко, пробитое стрелой. Отошел, полюбовался работой. — Красавица, посмотри сюда, в камеру… Вась, отведи план немного, чтобы вся целиком поместилась. Слышишь, сука, голову к камере поверни. Нет, не той стороной, другой. Целой половиной ебальника поверни. Смотри в камеру. Жопой не дергай, стой ровно. Не, ну ты посмотри Вась, у нее работа в камеру смотреть, так она и этого не может. Понабирают, блядь, на телевидение по блату кого попало… О! Вот так стой. Можешь что-то сказать. Подумай что сказать, это для тебя жизненно важно. Вася, включи микрофон.
— Йоська, — сказала невнятно Алена, пришлепывая запекшимися губами. — Это все неправда. Меня подставили. Это все пидор этот виноват. Я тебе все объясню, когда увидимся. Йоська, прости. Он меня обманул, я только тебя одного люблю… и всегда любила…
— Чо там, Вася?
— Плохо. Губами плямкает, хуй разберешь. Давай еще раз. Как новости читаешь. Правительственные. Старайся, это для тебя сейчас самое важное выступление.

Шнеллер, в девичестве Барсукова, послушно повторила, добавив пару эпитетов по адресу «пидора», старательно раскрывая разбитый рот и двигая прокушенным языком. Подсохшая губа, судя по всему, треснула от усердия, потому что на пол упало несколько темных капель. Вася дослушал, снял наушники и одобрительно поднял вверх большой палец.
— Выпяти жопу. Там на ней послание начертано, твоему Йоське. Надо чтобы четко было видно, — девушка испуганно и послушно уперлась лбом в пол, подтянула колени и выставила попу повыше. — Хорошо, вот так. Еще выше. Замри. Вася, снимай.

Егоров отошел на пару шагов, примерился, и, после короткой пробежки, «пыром» ботинка, как по мячу пробил прямо в середину выставленной промежности, в центр заглавной буквы «А». Алену подбросило и отнесло вперед, чуть ли не через голову. Истошный визг заполнил подвал, Вася ошеломленно замотал головой и заткнул уши. Секунд на тридцать. Постепенно визг перешел в скулеж, а потом в какое–то урчание. Алена свернулась в углу, поджав голые, ободранные о бетон колени чуть ли не до самого подбородка.
— Гол, блядь. — сказал Вася, убирая руки от ушей. — В самую девятку. Заквасил, марадона, еби его мать. Или"заквашил»? Как правильно, Егоров? Трибуны зашлись в восторге. Это тоже в заказе было прописано?
— Вась, не пизди, ну сколько можно просить? Ты звук выключил?

Вася засуетился, нажимая кнопки на камере.
— Я потом в редакторе уберу…
— Клиент желал без редактора. Прямой типа эфир. Слушай, я заебался напоминать… ну что, записную книжку тебе подарить на день рождения?

Вася вдохнул и патетически поднял глаза к потолку.
— Егоров. Не будь наивен. В этом мире все «без редактора», делается на хорошем редакторе. Ты сам никогда не знаешь — что у тебя в жизни отредактировано, а что нет. Поверь профессионалу. Что у нас там дальше по списку?
— Самое длинное позади, самое трудное впереди, как говорили арабские мудрецы, — задумчиво проговорил Егоров сквозь отверстие балаклавы. — Вась, ты готов? Технически и морально? Общий план возьми. На точку.

Вася кивнул, прильнув к видоискателю. Егоров поправил балаклаву, взял Алену за ноги и протащил ее по бетонному полу под крюк. Девушка тут же свернулась клубком, еле слышно подвывая. Егоров выдернул капроновый корд из крюка, лязгнув металлом карабина, отбросил его в угол, чтобы тот не маячил в кадре. Затем покопался в свалке на столике, достал полупрозрачный целлофановый пакет и эластичный бинт.
— Вася, мотор.

Егоров подошел к девушке, перевернул ее лицом вверх, рывком за ноги вытянул тело, придав ему ровное положение, придавил коленом грудь и натянул на голову пакет. Расправил его, дернув за края. Затем, забросив жгут за затылок, быстро перехватил пакет у горла эластичным бинтом в несколько оборотов. Пакет на голове тут же начал пульсировать, сминаясь и расправляясь, окрасился изнутри красным, напоминая какое-то подводное животное.

Закончив, Егоров встал и отошел камере.
— Теперь держи ее в кадре.

Пакет захрустел все чаще и чаще, облепляя лицо и вминаясь в полость рта. Алена завозилась на полу, пытаясь высвободить скованные руки. Затем замерла и вытянулась в струну.
— Что, и все? — спросил Вася, отрываясь от камеры.
— Куда там… — сказал Егоров — и недоговорил.

Тело на бетонном полу как будто взорвалось, крутясь по оси вокруг своего крестца и молотя босыми стопами по полу. Выгибаясь на пятках и затылке, как в столбняке, пытаясь вырывать из-за спины собственные руки, то по одну сторону тела, по то другую. Поползло, сгибаясь, в угол подвала. Стройные загорелые ноги метались, как поршни, выплясывая танец смерти. Затем тело госпожи Шнеллер-Барсуковой, бывшей жены владельца заводов, газет, пароходов остановилось и замерло, упершись головой в побеленную стену.

Вася, оторвавшись от камеры, заворожено смотрел на пальцы ног с педикюром, которые судорожно сжимались и разжимались, словно пытаясь сжать стопу в кулак. Затем пальцы растопырились и замерли.
— Теперь все?
— Нет, — сказал Егоров, — Не все. Совсем не все. На пакет смотри. Видишь, дергается? Еще пару раз будет. А, может, и больше. Эх ты, медицина… цервикус… пластика пизды… а простых вещей не видел. И держи ее в кадре, блядь, тут что тебе, зоопарк? В камеру смотри. Сейчас еще будет. На все деньги.

Тело Алены пару раз вздрогнуло, напряглось, и опять выгнулось в сумасшедшем желании дышать. Девушка вывернулась через себя, напряглась, покатилась по подвалу, перехлестывая ногами почти за голову. Затем запрыгала, как форель на перекатах. А потом, в отчаянной судороге, вырвав с кожей кровавую перчатку ладони из захвата правого кольца наручника, содрала обломками маникюра с лица целлофановый окровавленный пакет. Вдохнула с каким-то лошадиным храпом и ржанием.
— Вася, бля, держи ее! — заорал Егоров, бросившись к девушке. — Ах, ты ж, еб твою мать!

Вася метнулся из-за камеры, чуть не завалив штатив, заметался по подвалу. Егоров удерживал своим весом на полу тело, бьющееся, как большая рыба.
— Что делать, Егоров?
— Руку ей назад заведи! — рявкнул Егоров, уклоняясь от ногтей женщины, беспорядочно полосовавших его лицо, и прижимая ее корпусом к полу. — Захват сделай и к браслету кисть подведи. Блядь, да не стой как елка!
Егорова кидало на девушке, как ковбоя на мустанге, он получил два раза в глаз, затем раз по зубам, потерял клок волос из головы. Бывшая Барсукова упрямо не хотела становиться бывшей на этом свете, и металась по полу как зверь, инстинктивно рвущийся из смертельной ловушки.

Вася с третьей попытки поймал кисть Алены, резко рванул руку на себя, выдергивая в локтевом суставе. Егоров, с лицом в крови — уже непонятно чьей, поймал вторую руку, подвел с усилием к наручникам и защелкнул запор. Встал, выдохнул, со злобой пнул пленницу в бок, ломая ребра, и встряхнул скованные за спиной руки — хлестко, как кнутом, ментовским приемом, сжимая захват колец до упора. Затем попятился от тела.

Девушка лежала лицом вниз, дергая скованными руками, суча ногами, и храпя как загнанная лошадь, втягивая драгоценный воздух.
— Это пиздец, Вася. Это просто пиздец. — Егорова почти трясло. — Я этого старого черта Каштыляна убью нахуй! Кто так фиксирует, блядь? Старый же мусор, битый-перебитый! — Егоров провел рукой по лицу, рассмотрел пальцы в крови. — А этой суке я сейчас клитор плоскогубцами вырву! С сосками! И сожрать заставлю! Тварь ебаная. Где эта хуйня, которой ты концы обжимал?..

Вася был бледен и холоден, как упырь.
— За что же ты ей клитор вырвешь? — медленно сказал Вася. — Она просто жить хочет. Как все. Ее тоже можно понять. Бьется, как умеет. Избыточная жестокость, Егоров. Ты же сам говорил, что это работа. Просто работа. Все мозги мне проебал своей работой. А сейчас — ты кто? Егоров, что ты делаешь? Ты уже удовольствие получаешь, да? Ты что уже, тоже шнеллер? Блядь, да тебя просто поцарапали. Тебя девка поцарапала. Давай, зеленкой обработаю, чтобы ты не помер.

Егоров наклонился вперед, уперся ладонями в колени и сипло отдышался, смешивая свое лихорадочное дыхание с хрипом лежавшей на полу девушки.
— А я же тебе говорил — давай браслеты перестегнем. Помнишь? За что же ты ей клитор вырывать собрался? За то, что Каштылян старый мудак, а ты самоуверенное хуйло? Не дам я тебе плоскогубцы. Иди, в гараже ищи, если хочешь.
— Все, Вася. Хватит. — Егоров сплюнул кровью на пол. — Хватит. Нахуй эту философию. Пакет другой давай.
— Какой?
— Любой. Какой есть.

Вася осмотрел подвал, затем вытряхнул вещи из пластикового пакета с логотипом маркета «Домовод», стоявшего у стены, протянул Егорову.
— Вот. Жгута только больше нет.
— У тебя скотч есть.

Вася начал рыться на столике, Егоров рассматривал пакет, разминая его в руках. Алена судорожно хрипела на полу и скребла педикюром по бетону.
— Нет, Вася, такой пакет не пойдет. Надо такой же, как был. Иначе клиент будет в непонятке — что это за переодевание по ходу пьесы? — Егоров тяжело посмотрел на Васю, зубами отдиравшего ленту скотча от катушки. Задумался. Помолчал. Вздохнул.
— Слушай… а если я ей сейчас все быстро сделаю. И не больно. Секунда. Только хрустнет. Миг один. Между прошлым и будущим. И все, конец. А потом мы старый дырявый пакет перевернем другой стороной на лицо и отснимем? Про твою «избыточную жестокость» — согласен. Два раза за одно и то же не вешают. Я не шнеллер. Спасибо, что напомнил. Ты… тогда сможешь свой монтаж сделать? Так, чтобы чисто было, и клиент остался доволен?

Вася, со скотчем в зубах, подумал секунду и молча кивнул.
— Точно?

Вася выпустил из зубов скотч.
— Слово даю. Делай, Егоров.