Глава 7. Тетрадь Лены
Копирование и распространение
без разрешения автора запрещено!
Глава 7.
Тетрадь Лены
Нет, мир не перевернулся. Мои отношения с Романом остались, как мне казалось, для всех тайной. Месяц пролетел, словно один день, и пришел вечер, когда мне нужно было уезжать. Опять вокзал, опять наш поезд, меня провожали тетка, Ирка и Роман. Большая проблема — как увезти ответные дары, три коробки и чемодан. Роман все время находился рядом, он то и дело заботливо придержи- вал меня за талию. Я чувствовала себя неуютно, я стеснялась тетки, мне казалось, что она о чем-то догадывается. Зато Ирка была весела и беззаботна.
Роман затащил вещи в купе. Я оставалась в коридоре.
В последний момент они все по очереди поцеловали меня. Роман что-то шепнул, но я не расслышала. И вот я в вагоне одна, я смотрю на них сквозь оконное стекло, но вижу перед собой только Романа. Я все думаю, как такое могло произойти, что мне теперь делать, должна ли я писать ему, кто он теперь — мой парень или тайный любовник и все случившееся надо хранить за семью печатями?
Локомотив дернул, и мы медленно поехали.
Я помахала им рукой, мне хотелось плакать.
Их фигуры становились все меньше и меньше и, наконец, исчезли за деревьями.
Постояв с минуту, я повернулась и открыла дверь в купе. Ничего себе! В купе сидели двое из тех троих солдат, с которыми я ехала сюда месяц назад.
— Привет, малышка, — сказал Толик.
— Здравствуйте, — выдавила я из себя. — Вот так встреча.
— О, наша старая любовь, привет, привет, — улыбнулся рыжий.
— А где ваш третий? — спросила я.
Парни заулыбались, но ничего не сказали.
— Видишь, мы все-таки встретились, — широко улыбался Толик.
— Мир тесен, — ответила я.
— Отметим встречу? — предложил рыжий.
— Конечно, — сказал Толик.
— Нет, мальчики, нет, — давайте поедим, но без градуса.
— Ну, нет. По чуть-чуть надо, — рыжий поднялся и вышел из купе.
Только теперь я сообразила, что в этот раз я еду не в плацкарте, а в купе, и ситуация с солдатиками будет посложнее, особенно, если они сейчас примут на грудь.
— Не забыла? — Толик придвинулся совсем близко.
— Да нет, склероза еще не наблюдается.
— И я не забыл, — и вдруг он резко и неожиданно поцеловал меня в губы.
— Господи, перестань, ты что, с ума сошел, что ли? — я едва вырвалась.
— Я же люблю тебя, ты же знаешь, — сказал он.
— С каких это пор? — спросила я, переводя дыхание.
— Да ты все забыла! Помнишь, как целовались в тамбуре?
Что я должна была отвечать? Помню, конечно. Рассказать про Романа? Или оправдываться, что в тот раз мы не целовались, это он приставал ко мне, что не одно и тоже.
И то, и другое показалось мне глупым. И я промолчала. Он же, видимо, понял мои слова, как одобрение его действий и придвинулся ближе.
— У тебя мама хорошая? — спросил.
— Хорошая, а зачем ты спрашиваешь?
— А твоей маме зять не нужен?
Сначала я не уловила смысл вопроса. Потом дошло, и я рассмеялась. Могуч наш русский язык, могуч.
— Ага, значит, нужен, — обрадовался Толик.
— Мне рано еще.
— Тебе рано, а маме пора, — цокнул языком Толик и положил мне ладонь на ногу.
— Убери, а то сейчас как тресну, — тихо сказала я.
— Треснешь — зашьем, нитки есть, — ответил Толик, но ладонь убрал.
Дверь открылась, и вошел рыжий. Только сейчас я заметила, что он отпустил усы.
Рыжий принес вино, водку, колбасу.
— Зачем колбаса, у меня целый кролик, — сказала я.
— Умный кролик сел за столик, — промурлыкал Толик, застилая стол газетой.
— Сейчас будут стакашки, — заявил рыжий и снова исчез в дверях.
— Ну, малышка, выставляй свою снедь.
— Сейчас, сейчас, — честно сказать, мне тоже хотелось есть.
Теткины разносолы заполняли поверхность стола. Каждое новое яство вызывало у служивых бурю эмоций. О, грибочки! О, помидорчики! О, сальцо! О, кролик!
Мне было приятно, что они так восторгаются. Словно я сама это все приготовила.
— За встречу! — Толик налил мне немного вина, а себе и рыжему — водочки.
— За новую встречу, — уточнил рыжий.
— За вас, — почему-то сказала я.
— Нет, за нас потом! Сейчас — за встречу.
Они выпили залпом. Я глотнула немного и поставила стакан.
— Надо допить. Видишь, как поезд трясется? Иначе вино разольется.
— Ты, прямо, рифмами заговорил. Не нужно было столько наливать.
— Сколько? Тут сто грамм.
— Ага, знаем мы ваши сто грамм.
— Ну, ладно, мы по второй, а ты расправишься с первой. За тебя, малышка!
— Что-то вы, мальчики, резво начали.
Но они уже выпили по второй и выжидательно, молча смотрели на меня. Я выпила. Знакомое тепло разлилось по телу. Черт, не потерять бы контроль над собой. Я отметила про себя, что совсем не думаю ни о Романе, ни о своих проблемах. Почему-то вспомнилось, как в первый день приезда я сказала Ирке, что у меня есть парень, имея ввиду вот этого Толика. Чудно устроена жизнь.
— Ну, как тетка? — спросил Толик.
— Мы за нее должны выпить, — заявил рыжий, — За ее кроликов.
— Погодь, успеем, так как тетка? — повторил свой вопрос Толик.
— Тетка — лучше всех, — улыбнулась я.
— А как кузены, по ночам спать не мешали?
Кровь ударила мне в голову. Откуда он знает? Или это случайный вопрос?
— Какие еще кузены? — нашла в себе силы промолвить я.
— Ну, кузены бывают двоюродные, троюродные, — начал перечислять Толик.
— Родные и не очень, — встрял рыжий.
— Ну, ладно, давай, за твою тетку, — Толик налил снова, как в первый раз.
— За тетку! За дядьку! — обрадовался рыжий, — За кроликов!
— Серьезно, давай, за нее, — Толик придвинулся ко мне.
— Давай, — я вспомнила тетку, и мы выпили.
— До дна — это хорошо, — тихо сказал Толик, — тебя никто не обижал?
— Нет, кто меня будет обижать? — я …вдруг почувствовала, что опьянела.
— Ну, всякие плохие мальчики.
— Нет, никто не обижал. А как ваша командировка?
— Задание Родины выполнено, — он икнул.
— Так где же Вася? — имя чернявого неожиданно всплыло в моей памяти.
— Вася уже дома. То есть, в войсковой части номер т-сс, — он прижал палец к губам.
— Он завершил пятилетку досрочно, — умничал рыжий. Его уже развезло.
А вот его имя я вспомнить не могла.
— Колян! Угомонись, — попросил Толик.
Коля. Надо же, забылось совсем.
— Еще по одной и неугомонный Колян угомонится, — сказал рыжий о себе.
Он с трудом родил слово "неугомонный", и я вспомнила, что такие же проблемы были у него и в прошлый раз. Только слова были другие. Значит, скоро он уйдет в отключку.
И мы останемся с Толиком одни.
Четвертое место было свободно. И никто уже не придет. Ночной перегон длинный, остановок практически нет. Я посмотрела в окно. Уже совсем стемнело. Вечера стали холоднее. Лето заканчивалось.
Солдатики опять налили. Кролик был уже наполовину съеден.
— Давайте еще по одной, за зайчиков, — с трудом ворочая языком, сказал рыжий.
— Нет, я не буду, — ответила я.
— А вот теперь — за нас, — сказал Толик.
— Но за нас мы уже пили.
— Нет, то мы пили за тебя, а теперь — за нас.
Будь что будет, подумалось мне, и я снова выпила. До дна.
Колян едва успел упасть на свою верхнюю полку и тут же отрубился.
Дальнейшее я помню с одной стороны хорошо, с другой стороны все так странно, словно это происходило и не со мной вовсе.
Толик неторопливо собрал со стола. Затем налил еще по чуть-чуть. Мы с ним чокнулись стакашками. Пойдешь за меня замуж, спросил он. Пойду, ответила я. Дай мне твой адрес. Я дала. Я тебе напишу, сказал он. Напиши, сказала я. Я в тебя влюбился. Я в тебя тоже, ответила я. Он осторожно обнял меня и стал целовать. Не надо, юбку помнешь, прошептала я. У тебя красивые ноги, ты это знаешь, спросил он. Теперь знаю. Чулок не носишь? Лето, какие еще чулки. Можно я расстегну тебе кофточку, жарко же. Расстегни. Я закрою дверь на замок? Закрой. Я постелю постель? Постели. Иди сюда. Зачем, моя полка здесь. Тогда я к тебе приду. Не смей, слышишь? Слышу, а ты слышишь, как стучит мое сердце? Слышу. Давай, я послушаю твое, снимем кофточку совсем, жарко же. Да, жарко. Какой у тебя красивый лифчик, можно я и его расстегну? Перестань, ты что. Я не что, я кто, я твой жених, мы с тобой поженимся, вот увидишь, боже, какая у тебя грудь. Какая? Что ты делаешь, мне стыдно, вдруг кто зайдет. Любимая, никто не зайдет, как снимается твоя юбочка, жарко же. Вот, застежка сбоку. А ты почему все еще одет, жарко же. Сейчас, сейчас, юбку снимать вверх иди вниз? Да ты что, никогда не раздевал девушек? Нет, не раздевал. Врешь зачем? Погоди, порвешь, я сама сниму. Любимая, давай, ляжем рядом. Но жарко же. Нет, мы ведь разделись и теперь скорее холодно, прижмись ко мне. Да, холодно. Какие у тебя горячие губы и пахнут вином. Это потому что ты подпоил меня. Люблю тебя, а ты меня? А я? Я не уверена, милый, а вот это снимать не надо. Почему, разве ты спишь в них? Дома снимаю, а в поезде — извините. Так это наш дом, любимая, пока такой, потом я построю большой и хороший, мы поженимся, у нас будут детки, приподнимись малость. Ты с ума сошел, что ты делаешь, вдруг Колян проснется. Колян проснется завтра к обеду, я положу их вот сюда, где уже лежит лифчик. Боже, Толик, не надо, давай в другой раз, ну, пожалуйста. Лена, любимая, другой раз, конечно, будет, но сегодня такая ночь, позволь мне любить тебя. Мне будет больно. Но я осторожно, любимая, я возьму себе твою боль, не сжимай так колени. Я боюсь, боюсь. Раздвинь пошире, прошу тебя, вот так, а теперь просто лежи и ни о чем не думай, лежи и все, дай мне твои губки, дай. Толик, мне больно. Все, все, все, любимая, все моя девочка, вот так, вот так, смотри, как славно, а ты не хотела, и уже не больно, правда, вот так, вот так. Мамочка, что ты со мной делаешь, я боюсь, мамочка. Милая, все хорошо, я с тобой, я сейчас, я сейчас, милая, вот оно, это мгновение, вот оно, вот, вот, ты чувствуешь, любимая, вот, вот. Вот и все, любимая. Вот и все. А ты боялась.
И он обессилено упал на мое плечо. Какая же ты шалава, подумала я про себя. Еще целкой попыталась прикинуться. Я тяжело дышала, он завел меня здорово, но я так и не кончила. Он, собственно, об этом не сильно заботился.
Не то что Роман. Вспомнив Романа, я чуть не вскочила. Но какая теперь разница с кем и сколько, подумала я. Толик заснул. Я опустила ладонь между ног. Ничего себе. Этот жеребец выплеснул в меня столько, что хватило бы зачать пионерлагерь. Я вытерлась. Хотелось завершить процесс, хотя бы на автопилоте.
Но я сдержалась.
Потом я встала, одела трусики и лифчик и легла на свою полку.
В голове было, увы, пусто. Как в бочке.
Удивительно, но утром он все же проснулся, стал целовать меня и просить прощения, клятвенно обещал жениться. Дал свой адрес и фотографию, помог мне вынести вещи, словом, был очень и очень взволнован. Я позволяла ему ухаживать за собой. Наверное, это мне льстило. Уже в тамбуре мы еще раз поцеловались.
Пиши, любимая.
И ты пиши.
Тетрадь Миши
Мои дела с Наташей идут на лад. Есть в отношениях с девушками некая черта, после прохождения которой становится ясно, еще чуть-чуть и она твоя. Стало даже как-то страшновато, когда я почувствовал, что цель так близка. Одно дело Лидка, она девушка простая, без претензий, а Наташа птичка другого полета. Ее отец начальник городской милиции. Может быть скандал неописуемый. Лидка, та сама через пару дней растрезвонила всем, и я был поражен этим. С Наташей надо как-то так, чтоб все было шито-крыто.
Теперь она почти не отталкивала меня во время наших ежевечерних ласк, она преданно смотрела мне в глаза, когда я рассказывал какую-нибудь байку, ты сильный, говорила она мне, трогая пальцами мои бицепсы, ты смелый, шептала она, когда я описывал стычку с пацанами с соседней улицы.
В кино мы почти не ходили. Дальние дюны днем и беседка в детском саду вечером, вот места, где мы находили приют для наших свиданий, нашей любви.
И если в дюнах нам кто-то п
От этих моих движений девушка пришла в состояние, которое и описать-то сложно.
Она вздрагивала, она ухватила мою руку, но не для того, чтобы оттолкнуть, она держала ее, держала так, как ей было хорошо, я это понял, я это почувствовал. Боже, о, боже, мамочка, что ты со мной делаешь, шептала она плачущим, срывающимся голосом, и в этот миг я решил, что час мой настал.
Я отпустил ее. Вы слышите, я отпустил ее. На несколько секунд. Она могла бы встать и уйти. Но она не встала. Она обреченно лежала на нашем столике, было темно, но я рассмотрел ее всю, мне хотелось запомнить. Наташа, маменькина дочка, Наташа, девочка-конфетка, Наташа-отличница, Наташа — дочка начальника милиции. Она лежала на спине, длины столика немного не хватало, ее ноги были согнуты в коленях и свисали вниз, нежно белели ее незагорелые обнаженные груди, яркий треугольник трусиков, слегка раздвинутые колени…
Торопливо, словно боясь опоздать, я расстегнул ремень брюк, молнию, я столкнул брюки вниз до самых щиколоток, столкнул вместе с трусами, жезл мой торчал, как кукурузный початок, еще мгновение, и я занялся ею.
Я положил ладони на ее бедра, справа и слева. Ухвативши пальцами, я стал снимать с девушки трусики.
— Нет, нет, не надо, прошу тебя, нельзя, — вскрикнула она.
— Ну, что ты, ну что ты, — прошептал я, — приподнимись, милая.
И она послушно приподняла попку, чтоб мне было легче раздеть ее.
Я сдвинул ее трусики вниз к коленям, потом еще ниже, позже выяснилось, что они вообще упали на пол. Новый, незагорелый след на ее теле и темный тре- угольник между ног.
— Люблю тебя, — шепнул я и почти лег на нее. Своими обнаженными бедрами я чувствовал ее обнаженные бедра, голым животом ее голый живот, но самым острым было ощущение от прикосновения моего разгоряченного жезла к низу ее живота, к ее лону.
Вдруг я почувствовал, что она сжала ноги и не пускает меня.
— Наташа, ну, пожалуйста, ну я чуть-чуть, я буду осторожен, ну, пожалуйста.
Я ухватил ее под коленки и развел ее ноги. Я прижался к ней и ощутил, что путь свободен. Мой опыт с Женей и Лидкой сказывался, я уверенно направил себя к заветной цели.
— Мне больно, мне больно, — запричитала она, почувствовав мой напор.
Я тоже почувствовал. Преграду девственности ни с чем не спутаешь.
Я немного отступил, точнее, остался, где и был, прямо у заветного входа.
— Сейчас, милая, сейчас, больно только в самом начале, — прошептал я.
— И в конце тоже! Школьники и студенты, пользуйтесь презервативами!
Прошел почти месяц, но я до сих пор не могу понять, почему я в эту минуту не умер от разрыва сердца. Кто он был, тот скот, подслушавший нас и рявкнувший из-за стенки эту фразу именно в этот кульминационный момент нашего объятия?
Если бы я мог, я бы убил его, кто бы он ни был. И тогда, и потом. И всегда.
Вмиг все кончилось. Мы замерли друг на друге, словно мышки, но лишь на на мгновение.
В следующую минуту за стенкой домика послышались шаги, я вскочил подтянул брюки и со словами "убью" выскочил из беседки. Вокруг, конечно же, никого не было. Я кинулся назад в беседку. Наташа сидела на столе, ее халатик был застегнут на все пуговицы.
Приехали!
Вздохнув, я сел рядом. Я обнял ее. Поцеловал. Я увидел, что она плачет.
— Перестань, — я погладил ее плечи.
— Никогда больше не приводи меня сюда, слышишь? — шептала она сквозь слезы.
— Хорошо, хорошо, — отвечал я, хотя подумал, а куда же тебя вести?
— Пойдем домой, — сказала она.
— Пойдем.
— Отдай мне.
— Что?
— То, что забрал.
— Что ты имеешь ввиду?
— Кончай притворяться.
И тут я понял. Нагнувшись, я отыскал под столиком ее трусики. Она подумала, что я их забрал себе.
— На, вот.
Она сунула их в карман халатика.
— Ты их не оденешь?
— С пола?
Я пристыжено замолчал. Вот, что значит девочка-чистюля, улыбнулся я про себя. Она лучше пройдет по городку без трусов, чем наденет их после того, как они побывали на полу беседки.
Мы вышли из домика, так и не ставшего приютом нашей любви. Ночь была темная, как никогда, громко пели сверчки — наши ночные менестрели, густо пахла ночная фиалка.
Осторожно мы пошли к выходу, мы шли мимо других беседок, где оставались другие влюбленные. Таинственная, ни с чем не сравнимая возня слышалась из этих маленьких будочек, где проходили уроки первой любви многие пацаны и девочки нашего городка.
Нам, мне, ей — не повезло. А может, повезло, кто знает?
Тетрадь Ани
Жизнь моя, увы, проходит по одному сценарию. Весь день я вожусь по хозяйству, помогаю матери, вечером приходит отец, предки почти сразу начинают скандал, и я ухожу на улицу.
— Опять гуляем? — Сашка улыбается сквозь большую щель в заборе.
— Гуляем, дядя Саша.
— Анюта, я же в прошлый раз просил тебя, не называй меня дядей.
— Хорошо, дядя Саша.
— Вот зачем ты издеваешься?
Я не издеваюсь. В прошлый раз мы сидели с ним почти до двенадцати. Он все рассказывал мне про свою несчастную жизнь, про сбежавшую жену. Сочувствовал, что мои предки скандалят. Тогда он и попросил, чтобы я называла его Сашей. Я пару раз попробовала, но сегодня снова как-то неудобно. Мои проблемы я ему передать не смогу. Родители скубутся — это одна беда, но вот Андрей стал меня почему-то избегать, вот это совсем непонятно. При встречах отводит глаза, не приходит на свидания. Уже дважды. Тогда хоть бы не врал, что придет. Все бы легче было. Вот про Андрея рассказать …невозможно. А в остальном — есть кому поплакаться. Сашка, так Сашка. Он меня выслушает, я его, и нам обоим легче.
— Ну, заходи, Анюта.
От приоткрывает калитку, и я проскальзываю внутрь. Мы идем туда, где сидели в прошлый раз. Это небольшая скамейка под самыми окнами его дома, со стороны сада. Мы садимся.
— Смотри, как быстро темнеет, — говорю я.
— Скоро осень, Анюта.
Мне нравится, что он так меня называет. Анюта. Даже Андрей меня так не зовет. Начинают петь ночные сверчки. То на одном дереве, то на другом. Очень красиво. Мы молча их слушаем.
— Как они это делают? — спрашиваю я.
— Трут ногой о брюшко, там у них специальный резонатор.
— Резонатор, это что?
— Ну, это такая полость, которая усиливает звук. Как в патефоне.
— Откуда ты все знаешь?
— Ведь я старше тебя. Намного.
— Так уж и намного.
— Конечно, намного. Я помню, как ты родилась, и твоя мама показывала мне тебя через забор. Спеленатую. Только личико виднелось.
— И сколько же тебе было тогда?
— Шестнадцать.
— Уже, наверное, девушек сюда водил?
— Нет. Не водил.
— Ты обманываешь, водил, водил!
— Сюда — не водил. Этой скамейки еще не было.
— А куда водил?
— К речке, к морю ходили. Вообще я в этих делах неудачник.
— Почему?
— Ну хотя бы потому, что моей первой женщиной стала моя будущая жена.
— Это же чудесно.
— Но я-то у нее был не первым.
— Ну и что?
— И не вторым.
— Господи, почему мужчины придают этому такое огромное значение?
— Природный эгоизм. Чувство собственника. Тут ничего не поделаешь.
Он слегка обнял меня за талию. Его ладонь была большой и теплой.
— А как у тебя с мальчиками? Сейчас все начинают так рано.
— Какими мальчиками?
— Ну, не знаю. Одноклассники или постарше. Ты встречаешься с кем-нибудь?
— Был один, да сплыл.
— Что ж так?
— Не уважила по первому требованию.
— Ну, он не прав. Ты любила его?
— Влюблена была.
— А он тебя любил?
— Теперь не знаю. Он только об одном и думал.
— В тебя невозможно не влюбиться.
— Не преувеличивай.
— Нет, ты такая красивая и милая, что я вот уже и влюблен.
Его ладонь оживает, он осторожно гладит меня, и я не решаюсь его оттолкнуть.
— Анюта, я так одинок. Будь моим ангелом-хранителем.
— Как это?
— Не знаю. Позволь мне любоваться тобой. Приходи ко мне. Хоть иногда.
— Вот я и прихожу.
— Спасибо тебе.
— Как темно стало. Сколько уже времени?
— Десять.
— Ого. Я пойду, мои, наверное, уже угомонились.
— Но ведь ты не хочешь уходить?
— Не хочу.
— Вот и побудь со мной.
— Искать начнут.
— Тогда и пойдешь. Я пересажу тебя через забор.
— Но я тяжелая.
— Сейчас проверим.
Он встал с лавочки. Затем нагнулся и легко поднял меня на руки.
— Саша, пусти. Ты что! Я же тяжелая.
— Совсем не тяжелая. Вот так возьму и унесу.
— Куда?
— В темный лес.
— И темный лес ягненка уволок?
— Уволок.
Он сел на лавочку, но меня не отпустил. Получилось, что я сижу у него на коленях. Однако!
— И что теперь? — спросила я тихо. Мои губы были прямо у его щеки.
— Теперь?
— Теперь.
— Теперь я тебя поцелую.
И он меня поцеловал. Легко так, коснулся губами и все.
— Твой мальчик тебя так целовал?
— Нет.
— А как?
— Он грыз меня, — я рассмеялась, вспомнив, как Андрей целовал меня.
— Тебе это нравилось?
— Кому понравится, если его грызут?
— А так тебе нравится? — он снова поцеловал меня, и я почувствовала его ладонь на своей груди.
— Вы делаете успехи, маэстро, — я осторожно попыталась сдвинуть его руку.
— Ты нравишься мне, Анюта, — он снова стал целовать меня и не убрал руку.
— Не надо, Саша, — прошептала я.
— Почему? Разве твоему мальчику ты не позволяла себя так трогать?
— Но ты ведь не мой мальчик.
— А если я хочу этого?
— Чего? — я шлепаю комара на своей ноге. Замучили, проклятые.
— Быть твоим мальчиком.
— Не вгоняй меня в краску.
— Так темно же, и я все равно ничего не вижу. Хотя хотел бы.
— Что хотел бы?
— Увидеть, как ты краснеешь.
— У тебя еще все впереди.
Ого, какой намек я ему делаю. Даже сама от себя не ожидала. Он реагирует на мои слова и снова целует меня, только теперь еще и его ладонь на моем колене, я отталкиваю ее, но так, слегка. Наша волнительная возня завершается тем, что я задаю совершенно прозаический вопрос:
— А который час?
Времени уже столько, что меня может спасти только одно.
Что мои предки, всласть наругавшись, заснули.
Остальные рассказы Олега Болтогаева Вы можете найти здесь.