Дни нашей жизни. Часть вторая: День игр
…Эта безумная идея пришла, когда мы говорили о именах. Даша спросила, какое имя подошло бы к ней. В первую очередь ее интересовали, конечно, гриновские имена — Молли, Дэзи, Тави. Я признал, что Молли хорошо гармонирует с ее кудряшками. Но… Вдруг я понял, что Дашино имя выражает самую ее суть. Даша, переименованная в Катю, в Наташу или даже в Молли, перестанет быть собой, превратится в незнакомую девушку. О чем я немедленно и сообщил ей.
Тут-то Дашкины глаза и сверкнули голубой молнией. "Представь, что я — Тамара", говорит она. "Не могу: Тамара — черноволосая, плотно сбитенькая, с хиппацкой стрижкой, лошадиным лицом и стервозным нравом". Но в Дашку вселился чертенок, которого я называю Хулиганкин. "С этой минуты называй меня Тамарой…"
Я читал, что Даниил Хармс как-то написал: "Сегодня мне надоело мое имя. Даниил Чармс".
…Потом — Дашка пришла ко мне на работу. Был обеденный перерыв; я честно умял три четверти свертков, принесенных ею (над нами посмеивались — вот заботливая, мол, жена, — не забывая клянчить, что повкуснее), мы уединились на задней лестнице, уселись на ступеньках и болтали, держась за руки.
Дашка вскакивала и хлопала в ладоши от вдохновения. Мы обсуждали один эротический сон, который снился нам уже несколько раз, а недавно спровоцировал нас на незабываемый секс во сне. Суть его — в девушке, которая — и Даша, и не Даша одновременно. Мне снится, что я хочу, смертельно хочу эту девушку, и запретность измены придает желанию немыслимую сладость, а Даше, что она — не совсем она, что ее душа вселилась в чужое тело, и ей безумно хорошо оттого, что это тело — не нее, и что я вожделею ее — в нем. Чужое девичье тело, в котором она очутилась, страстно возбуждало ее…
Тут-то и возникла идея превратить сон в явь, а Дашу — в Недашу. Идея, ослепив нас своей невозможностью, развивалась бурно, как снежный ком. Даша решила, что сыграет для меня роль Недаши, изменив все — манеры, одежду, внешность, прическу… Этот проект манил к себе, как запретный плод. Я, войдя в азарт, поддерживал все, только строго-настрого запретил увлекшейся Даше что-либо делать с волосами — ни стричь, ни красить! Дася надулась, но изъявила покорность мне, зануде.
Мы были в ударе. Даша раскраснелась и разлохматилась; с горящими глазками она упоенно вела меня по зыбким туннелям своих фантазий. Наверно, поэтому наш фантастический проект сочинился за десять минут.
Итак, Дашка сию минуту бежит к родственнице, работающей в косметическом салоне, по совместительству — гримерше-любительнице, и та гримирует ее так, чтобы я не узнал. Она же помогает ей подобрать одежду к новому облику. Все это нужно успеть до пол-шестого, когда ко мне на работу зайдет мой приятель, никогда не бывавший у меня и не знавший Дашку в лицо. Она, преображенная, встретит его у выхода, познакомится с ним ("не переживай, тут я все беру на себя"), потом втихаря отправляет мне смс, и я встречаю их в условленном месте. Там он "знакомит" меня с ней, я "отбиваю" ее и веду к себе домой, заодно оценив мастерство ее перевоплощения.
***
План этот был шит белыми нитками, имел множество непредсказуемых неизвестных, и я не верил, что все получится. Дашка доедала последний сверток, заглатывая как удав и суча ножками от нетерпения, затем, не доев, чмокнула меня и убежала. Я только успел крикнуть ей еще раз, чтобы она не вздумала ничего вытворить со своими волосами…
Полдня промелькнуло, как секунда. Пришел приятель, взял у меня все, что нужно, и через полчаса — смс: "k skveriku v 18.30, s soboy jurnal playboy, uhnut’ filinom". Я, сложив бумаги, выключил компьютер, закрыл кабинет, заперся в туалете и попытался ухнуть филином. Этот звук, видимо, озадачил кого-то из сотрудников: за дверцей раздались шаги, которые тут же замерли в нерешительности. Минуту или две продолжалась борьба нервов: шаги ждали, ждал и я. Наконец шаги удалились, я вылез наружу, оправил рубашку и резво побежал к скверику.
Там я купил журнал "Плейбой", который засунул в карман голой бабой вовнутрь — и правила соблюдены, и репутация на высоте, — и стал разгуливать по скверику, приглядываясь к парочкам. Сердце колотилось, как бешеное.
Ни Сереги, ни Дашки нигде не было. Я прошел для верности три раза туда и обратно, приглядываясь к каждой лавочке, затем с досадой вытащил телефон, собираясь писать смс, — как вдруг меня окликнул голос, показавшийся знакомым — "Ви-и-итька!"
Я обернулся. Кричала девица, сидящая на лавке с каким-то парнем. Совершенно незнакомая девица: вызывающий наряд металлистки, чулки сеточкой, хиппацкая прическа, тонны косметики… С ней парень — из типичной публики: бутылка пива, бритая макушка, серьга в ухе…
Я подошел в недоумении. Прошло, наверное, полминуты, прежде чем у меня вдруг щелкнуло в голове — я даже подпрыгнул, — "а это не Дашка, часом?"
Никогда не думал, что смогу когда-нибудь не узнать свою любимую, изученную и обцелованную до последнего миллиметра, тысячекратно отлюбленную в каждую дырочку. Ну, Дашка дает! Какая молодец! И какая скотина, — подумал я с ужасом, ибо осознал две вещи: 1) ее волосы, ставшие иссиня-черными, были покрашены, распрямлены и политы тонной лака — так, что оставшаяся кудрявость создала точную иллюзию перманента. Это был не парик, ибо никакой парик не налезет на ее буйную шевелюру; 2) рядом с ней сидел не Серега, а какой-то незнакомый парень весьма паршивого вида.
Вообще-то немудрено, что я обознался. Дашке неузнаваемо изменили лицо: на носу появилась стервозная горбинка, глазки из голубых стали темно-карими, и вдобавок — узенькими, прищуренными, ротик — бантиком, лицо расширилось. Физиономия вдруг приняла явный татарский вид — таких девушек мы видели в Крыму. У Дашки-то внешность знойная, еврейская — всегда смуглая кожа, прямой нос, кудри, — а тут она превратилась прямо-таки в девицу с симферопольского базара, вырядившуюся на дискотеку. Глаза густо подведены черным, ресницы — противотанковые заграждения, губы вымазаны ярко-розовой помадой… Густенькие бровки ее — нет, не выщипаны, как было испугался я, а просто очень умело подкрашены — так, что стали тоньше и совершенно изменили рисунок. Дашка-то в жизни почти не красится — так, легкий слой помады и тушь на ресницах, и еще она любит какие-нибудь рисунки на лице — рыбки, бабочки, солнышки…
Честно говоря, у меня еще не раз возникли сомнения — точно ли это Дашка; и только когда она заговорила, я узнал ее окончательно. Голос ее тоже преобразился: совершенно другие интонации — манерные, завлекательные, — но все-таки я узнал бы его в любое время суток.
— О! Ходит мимо, не узнает, блин… — томно-смеющийся голос в точности подражал девицам со скамеек — Как жизнь молодая?
Я решил вести свою игру — сделал вид, что всерьез не узнал ее:
— Привет. А ты кто?
— Мать моя женщина… Ты чё, не узнал меня? Офффиге-е-еть!.. Я в шоке! (все это перемежалось очень правдоподобными взвизгиваниями, междометиями и хихиканьем) — А ну, смотри мне в глаза! (я послушался) — Вспоминай… И чё? Головой ударился типа, да? Забыл, кто с тобой на дискотеке до офигения прыгал? Кого ты на мотике катал?
— А-а, — говорю, — ёлки-палки…
— Чё, вспомнил Тамарку? Нельзя забывать такую женщину! Даже если косой был в думпель. Садись-садись, гостем будешь (я послушался) — Ё-моё, Жека и Витюня — на одной скамейке, и я типа с ними. Пипец!.. Три тополи на Плющихе, блин. Я вся такая счастливая… И Жека рад, что Витюня пришел, — правда, Жек? По глазам вижу… (Мрачный Жека ничем не выразил своей радости). — Витюнь, знакомсь, это Жека. Реально клевый пацан!
Я протянул руку, и Жека развязно пожал ее, мрачно глядя в сторону.
— Где ты познакомился с Тамарой? — спрашиваю у него.
— Где надо, там и познакомился, — ответствовал Жека, смачно сплюнул и заржал, будто бы удачной шутке.
Дашка-Тамарка защебетала:
— Ой, это ваще… Иду я, …короче, вся такая (показывает, какая именно), иду — под ноги не смотрю, короче, — и типа ПАДАЮ!!! Пипе-е-ец, короче! И, блин, сижу вся такая, типа, охуеваю прямо — жесть, короче! Ногу типа ударила, коленку — боли-и-ит! (тут она сморщилась и жалостливо потерла сетчатое колено). Короче, сижу на асфальте, а тут — Жека. Пацаны все мимо идут, короче, — а он подходит такой, поднял меня, юбку поправил… Я ж упала, короче, а юбка задра-а-алась!.. — Тут Тамарка прыснула, закрыв лицо руками — это очень правдоподобно вышло, по-девчачьи — и застонала от смеха, покачиваясь туда-сюда. Видно, Тамарка Дашку насмешила…
Я не верил ни глазам своим, ни ушам. Именно тогда я понял простую, как апельсин, вещь: какой гениальный человечек моя супруга. Рисование, стихи, проза, танцы, общение, любовь… (ибо это — тоже талант!) — а еще и актерство!
— Ну, мальчики, — сказала Тамарка, отсмеявшись, — теперь вы меня развлекайте. — И развалилась в картинной позе: нога за ногу, мини задрана до трусов. Жека облапил ее за талию, и это мне не нравилось: Дашка никогда не отличалась чувством меры. На пальце у нее не было обручального кольца, и это мне тоже не нравилось. Самое невероятное, что она и в этом жутком виде — на голых ногах чулки-сеточка, ультракороткая мини в обтяжку, из-под нее кружевные трусики торчат — была удивительно привлекательной и сексуальной. Черт, откуда же взялся этот кошмарный Жека — вместо тихого, подходящего Сереги?
— Ну, говорю Жеке, — ты, можно сказать, спас ее!..
Тут Жека сгреб Тамарку еще крепче, изображая всем видом решительность, смачно сплюнул — и произнес:
— Короче, слухай сюда, бля. Короче, у меня времени нет, бля, такое дело, надо идти, бля. Томк, пошли ко мне, бля… иззини (это мне) — ты типа культурный, да? А мы тут по-простому, бля, без це-ре-моний, бля. Пошли, Томк, у меня классно, бля, реально говорю, тебе реально понравится. А ты (снова мне) не скучай тут, бля… типа журнальчик полистай… — И Жека сипло, мрачно заржал. Он был под хорошей мухой.
Дашка снова защебетала — Ну чё, мальчики, давайте посидим, пообщаемся!.. — но в голосе уже звенела тревога.
Жека поднялся и стал тянуть Дашку с собой. Она сопротивлялась, отчаянно пытаясь разрядить обстановку — Не, ну я хочу посидеть еще, ну Жека…
Доигралась, подумал я, и говорю Жеке: — Ты видишь, дама не хочет с тобой идти…
Жека взбеленился:
— А ты, бля, кто такой вообще, бля? Ты откуда такой взялся, бля? Иди на хуй, бля! Тебя сюда никто не звал, бля!
— Я звала, — растерянно пискнула Дашка, пытаясь поправить ситуацию…
Игра зашла слишком далеко. Я встал, схватил Жеку за воротник и тихо, внятно произнес:
— Ты, долбоеб недоебаный, бля, хуй тримандоблядский, бля, еби отсюда нахуй, понял?
Это была первая в моей жизни матерная фраза. Дашка ахнула. Жека озадаченно дышал в меня перегаром. Я отцепил его руку от Дашки, схватил ее под мышку и резко рванул со скамейки, — Пойдем!
Дашка ойкнула, но я тащил ее, как тряпичную куклу, и она волочилась за мной. Жека икал где-то сзади. Я был зол на Дашку, горд собой и переполнен бурными эмоциями неопределенного происхождения. Притихшая Дашка молчала.
— Ну, — говорю, — доигралась, Дашунь? Где ж ты его откопала? И где Серега?
Тут Дашка стала, как вкопанная — я аж забуксовал, — самолюбиво тряхнула кудрями и заявила:
— Ты чё, таки в самом деле, чё ли, головой треснулся? Какой Дашунь, какой Серега? Я Тамарка, Тома, ты со мной на дискотеке позавчера тусил. А Жека мне помог подняться, я упала, я ж тебе говорила.
Голосок у нее был звонкий, вызывающий. Я посмотрел на нее. Носик задран, вся — сплошное правдоподобное недоумение, и только в глубине глаз притаился Хулиганкин — сыплет искорками.
Тут у меня закружилась голова. Я в очередной раз спросил себя — Дашка передо мной или нет? И… не смог определенно ответить. Наваждение какое-то! По всему видать — Дашка, — но эти манеры, и лицо, и все-все-все…
В любом случае надо было продолжать игру. Я сказал:
— Нет, я все помню. Это я пошутил. "Доигралась, Дашунь" — это цитата, фраза из одного фильма. А что, тебе нравится Жека?
Дашка-Тамарка сразу убрала боевой вымпел и пошла со мной:
— Жека? А чё? Нормальный пацан! Ревнивый только сильно. И пива налакался, пока мы общались. А чё, мне нравятся такие!
— Какие?
— Такие… решительные. Не, он нормальный. Только слабонервный, блин, какой-то. И чё это он на тебя?!..
— Ну как же: он расчитывал сегодня вечером на гарантированный секс. Предвкушал, радовался. А тут какой-то Витюня пришел и все испошлил.
— Сэ-э-экс? С кем это?!
— С одной нашей общей знакомой…
— С ке-е-ем? С Танькой, чё ли? Ну не, я не такая.
— А какая?
— Ну… я люблю, когда слова разные говорят, подарки там… А ты клево его отшил, я так не умею (загадочно улыбается и жеманно жмется к моей руке). Научи меня!
— Как-нибудь в другой раз…
Я понимал, что говорю с ней, как говорил бы с простой, как кресло, девицей с улицы, каких пруд пруди; с Дашкой-то мы общаемся совсем иначе. Двойственность игры уже начинала сводить меня с ума.
Мы беседовали так всю дорогу — до самого дома:
— А куда мы идем?
— Ко мне домой.
— Домо-о-ой? А… мне понравится у тебя?
— А это ты поймешь на месте.
— А… чё мы у тебя будем делать?
— Играть с моим плюшевым медведиком.
— С медведиком? И-и-и… — она залилась визгливым девчачьим смехом.
По дороге мы узнали друг о друге много интересного. Тамарка сообщила мне, что учится в Академии Международных Отношений; через поминуты она, правда, призналась, что "сбрехала", а на самом деле она — всего лишь десятиклассница, но "ведь я так взросло выгляжу, что не верят". Я рассказал ей, что торгую бананами, а на дискотеки хожу потому, что "там
Глупости! конечно, это она. А вдруг… бывают же люди, похожие друг на друга. Вот наваждение!.. взять бы, да и прямо спросить у нее: "Даш, это ведь ты?" Но нет, нельзя: испорчу всю игру, выставлю себя занудой…
Я накрыл на стол, выставил немного всякой всячины — угостить Тамарку. Мы говорили о том, что каждый из нас любит покушать — когда раздался звонок.
Я вышел встретить Андрея, завел его в комнату и представил ему Тамару:
— Андрей, знакомься, это Тамара, Дашина двоюродная сестра. Приехала из Симферополя, — зачем-то добавил я.
Андрей смотрел на Тамару, а я — на него. Полсекунды напряженной тишины — и… я увидел, что взгляд Андрея — типично-мужской: оценивающий, раздевающий — и не более того.
— Очень приятно, — сказал Андрей, — какие персики зреют в Симферополе, однако! А где хозяйка дома?
— Она у родителей, — наврал я, — а мне прислала зама, чтоб не скучал.
— С таким замом разве можно заскучать? Тамара, а можно …вас называть Томой?
Андрей был знаменитый бабник; до моей женитьбы мы с ним даже конкурировали. Тамарка все это время улыбалась — жеманно-стеснительно, как и любая среднестатистическая девица, которую знакомят с новым парнем. У Дашуньки я никогда не видел таких улыбок. Нехорошее предчувствие укрепилось, обдавая холодком нутро. Что за оборотень сидит у меня в комнате?
Андрей влип в Тамарку, как муха в варенье, и мы минут 40 болтали, потягивая банановый ликер. Тамарка отчаянно кокетничала; охмуренный Андрей сказал ей "вы не похожи на свою сестру, вы — такая необычная" (тьфу!), и холодок под ложечкой усилился.
Тамарка выбрала для Андрея совсем другой тип поведения: никакого жаргона, никаких "типа", "короче" и "я вся такая" — длинные, неуклюжие, но "умные", с ее точки зрения, фразы, направленные на скорейшее завоевание его симпатий — "А мне нравятся фильмы, где есть высокая идея про любовь там или про философию… Аватар, например, — очень глубокое кино, я прямо прозреваю…" Андрей умиленно протирал очки.
Скоро, однако, он свалил, сделав неудачную попытку добыть Тамаркин телефон, и мы остались одни. Тамарка как-то сникла, а затем нервно засобиралась домой. Меня это будто током подстегнуло. Да что ж это такое, думаю. Нет, ты не уйдешь отсюда, — до тех пор, пока…
А Тамарка все рассказывает, как ей пора домой — а сама вертится перед зеркалом, охорашивается. То так поправит блузку, то эдак. И на меня поглядывает — стреляет темными глазками, мучает.
Потом говорит: я сумочку на диване забыла. Я — в каком-то ступоре. Идет к дивану, взяла сумочку, я — за ней. Подошел вплотную, как-то неожиданно близко, пересекся глазами с ней…
И — тут на меня напал бес. Я повалил Тамарку, которая визжала и брыкалась (не слишком рьяно), и задрал ей мини, которую и задирать-то особо не пришлось. Под ней — белые кружевные трусики, какие Дашка никогда не носила, и — умопомрачительные голые ноги, обтянутые блядскими чулками-сеточкой. Я потянул их вниз — сетка не сползала; я никогда не имел с ней дела и понял, что потерплю сейчас сокрушительное фиаско. Взгляд мой остановился на ножницах, удачно забытых на полке; удерживая Тамарку, я схватил ножницы — и чуть не оглох от дикого визга. Тамара издала какой-то звериный вопль, отползая от меня с несусветным ужасом в глазах.
— Чего ты орешь?
— Ты… Ты что? Хочешь меня зарезать?
Я не выдержал — фыркнул, разбызгав фонтаном слюни.
— Нет, хотя не помешало бы. Всего лишь хочу подкорнать кое-что из твоей одежды…
Мы боролись недолго — полминуты, не больше; скоро я схватил и сжал обе ее руки, ногами зажал ступни — пригодились навыки семилетней давности, — а свободной рукой орудовал ножницами, стараясь не порезать Тамарку. Она перестала дергаться, отдавшись мне. Чик, и в сетке дырища; я запустил туда руку, тронул трусики — и обнаружил, что они мокрые, хоть выкручивай; замирая, залез под них, щупаю киску — она вся в слизи, будто намыленная. Ах, вот какие мы девочки! Значит, можно не стесняться… Снова взял ножницы, аккуратно залез под трусы, чик — перерезал их под киской… сердце стучит… откинул лоскут — вот она, кисуня! Розовая, клейкая, блестящая от соков. Вернее — это у Дашки была киска, а это — пизденка, пизда, наверняка разъёбаная дюжиной мальчишек… СТОП: Дашкина киска была пушистой, вся — в нежных каштановых волосках, я не разрешал брить… а эта — БРИТАЯ! ЭТО НЕ ДАШКА!!!
Я почувствовал себя сумасшедшим. Девчушка, лежащая передо мной с голой, по-блядски выбритой пиздой, часто-часто дышала, слегка всхлипывая. И тут я в каком-то пароксизме безумия — будь что будет! — оголил свой инструмент любви и, подтащив Тамарку поближе к краю, вошел в нее, чувствуя, как во мне нарастает звериный кайф. Пизда была такой мокрой, что чавкнула громко, как вантус, а член скользнул в нее "на лету". Девчушка охнула, не говоря ни слова, и только пронзительно глядела на меня.
***
Я ебал ее так, как давным-давно, до женитьбы, ебал распутных девок. Давненько я не позволял себе такого секса — грубого, брутального, напористого… То, что девушка была сильно возбуждена и буквально текла смазкой, развязывало мне руки: я знал, что ей не больно, и не стеснялся ничего.
Какое же все-таки наслаждение — ебать (не сношать, не совокупляться, а именно ебать) тугую молодую девку, беспомощно лежащую перед тобой, с чмоканьем вторгаться в ее плоть, бодать ее лобком, вжиматься яйцами — и ебать, ебать, ебать до посинения!!! Она смотрела на меня жалобными, широко открытыми глазками, всхлипывала и понемногу постанывала; щеки ее были бурякового цвета.
Я почувствовал, что вот-вот кончу (о, какой кайф!!!), но… нет, просто выебать эту… (мозг отказывался ее именовать) — не то, не подходит; надо… И тут я вспомнил про вибратор. Мы использовали его один только раз: под Новый Год. Дашка от оргазма тогда чуть не потеряла сознание, потом у нее была аритмия, и мы испугались. Вот это — самое то! И я сказал Томке:
— Лежи здесь и не вздумай шевелиться. — А сам, не заправляя скользкий, будто мыльный член, побежал за вибратором и презервативом. Проверил батарейку — работает, — дрожащими руками надел все, как надо — и побежал к Томе. Она лежала в той же позе, пиздой наружу, грудь её высоко поднималась и опускалась. Щас еще выше подымется, подумал я, влез членом в ее пизду — и запустил вибратор на первый режим. О-о! Глазенки расширились, — зашевелилась, завыгибалась!.. То ли еще будет! А как сладко вибратор зудит на члене — будто нежная паутинка окутывает и проникает сладкой нитью в тело… Рраз! И еще раз! и еще!! А, запела, душечка! Подала голосок! Ну, погоди у меня! И включаю второй режим.
Моя девочка дернулась, как от боли, изогнулась дугой, глазки на лоб вылезли… ааа! Вот тебе, и еще, и еще — рраз, рраз!!! О, как смачно яйца шлепаются об это тугое тело!.. Погоди, еще будет третий… но третьего не было: Томка, выпучив глаза так, что я испугался, открыла рот во всю ивановскую и зашлась в невообразимом потоке урчания, всхлипывания, стона и хрипа. По малиновым щекам ее текли слезы. Во мне что-то шевельнулось: так хрипеть во время оргазма умеет только Дашка. Неужели?.. но тут подоспел и мой оргазм, и я забыл обо всем на свете, разрывая Томку, себя и весь мир вибрацией и пылающим членом…
***
Я выебал ее всласть, досыта, до краев, до последней капли — пока член был твердым, а Томку выгибало и трясло. Только после того, как эхо последней конвульсии отпустило ее, а обмякший член будто бы перестал принадлежать мне, я с чмоканьем вышел из нее. Снял вибратор, лег рядом…
Молчание. Полнота-пустота, бездонная сытость и полное отсутствие мыслей.
Затем — Тома пошевелилась, застонала…
И я говорю ей, холодея:
— Я же просил: не порти волосы! Эх ты, игрунья… — и запустил руку в ее шевелюру, жесткую от лака.
Жуткая пауза: полсекунды, а может быть, вечность.
— Это не я… — донесся виноватый голос. — Это Хулиганкин.
Я повернулся, встретился взглядом с глазками — усталыми, нежными…
Они, может быть, были немного другой формы и другого цвета, — но это были они: родные, лучистые, Дашкины. И как я этого не замечал?
А впрочем, я знал это все время.
— Это однодневная крем-краска, не бойся. Она очень быстро смоется, за один присест. — И Дашка подползла ко мне, обняла меня в своей киберпанковой блузе, потом ойкнула, — Чуть не забыла… Уже ж можно вытащить! — и извлекла из-за щек резиновые вкладки, — Фулюган ты! Вредитель! Попортил даме одежду, — и с сожалением ощупала рваный край трусиков. Потом снова обняла меня — крепко, благодарно, — и спросила: — Хорошо поиграли?
***
Мы так устали от впечатлений, что заснули на месте, успев только сделать необходимое — сбросить одежду и вытащить цветные линзы из Дашкиных глазищ. В ту ночь я особенно благодарно вжимал в себя родную …наготу…
Наутро я повел мою актрису — с лицом, наполовину Дашкиным, наполовину Томкиным — в ванную. Там она остановилась перед зеркалом, намазала лицо какой-то пеной, потом взяла ватку, стала стирать — и стерла сразу половину носа, а из-под замазки обнажилась дюжина пластырей. Оказывается, тетя Женя натянула ей глаза, рот, ушки, совершенно изменив форму лица.
Я торопил ее, не на шутку переживая за волосы. Наконец, когда последний пластырь был отлеплен, а последний миллиметр век очищен от теней, я водрузил брюнетку с Дашкиным лицом в ванну и вступил в борьбу с "однодневной краской".
Тётя Женя, слава Богу, не соврала: краска действительно смывалась, хоть и не "за один присест". Я смыл с Дашкиной шевелюры десять или двенадцать порций мутной пены — от черной до светло-пепельной, — и снова и снова мылил ее бедовую головку — пока пена не стала белоснежной, а волосы не приобрели родной медно-бронзовый отлив.
Наконец Дашка, чистая, мокрая, торжественно снизошла из почерневшей ванны на пол. Я насухо вытер ее и повел завтракать. Все-таки — какое удовольствие: мылить Дашкину шевелюру, густую, как у гималайского мишки!..
***
Мы еще долго обсуждали нашу игру. Оказывается, когда Серега выходил, Дашка решила упасть, чтобы привлечь его внимание. Но Серега взял да и прошел мимо, а к Дашке подбежал прохожий — Жека. Он, когда трезвый, оказывается, еще похож на человека, но Дашкино внимание снесло ему крышу, и он перестал понимать, где север, где юг. Вероятно, образ, который Дашка создала себе вместе с тетей Женей, взволновал бедного Жеку куда больше, чем Серегу — интеллигентного тихоню.
— А почему — именно такой образ? — спрашивал я, — Почему курва Тамарка, а не, предположим, ученая философиня Стася? С указкой и в очках?
— Во-первых, она не курва, — обиженно тянула Дашка, — а во-вторых, я хотела, чтобы ты меня не узнал. А ведь ты меня не узнал, ну признайся же, ну признайся, — и она пихала меня в бок, а из глазищ подмигивал Хулиганкин. Я отшучивался и отводил взгляд.
— А ещё — я очень рада, что ты меня так… — она запнулась, порозовела и сказал все-таки: — изнасиловал. (Я был убежден, что она хотела вначале сказать "выебал") — И продолжала: — Я ведь знала, что ТАК будет. Знала и хотела. Потому и, — она подмигнула, — потому и Томка, а не Стася. Мне ведь давно хотелось сладенького — еще когда ты вел меня по аллее. Эта мини, и чулки, и все — оно знаешь как голову кружит?!
— А Жека? — коварно спросил я.
— И Жека, — ответила Дася, порозовев еще больше. — Кроме того… знаешь, вот эта двойственность — что я и Даша, и Тамара — вот это кружит голову, как не знаю что! И то, что ты смотрел на меня, а хотел Тамару… Я ведь побыла Дашей в Тамарином теле — как в нашем сне!
— А кто тебе выбрил киску?
— А… а… не все равно? — пролепетала Дася, покраснев до корней волос.
— Ну все-таки? Была такая миленькая пушистая кисуня, и вдруг — бритая, как у настоящей Томки!..
— Ну, так… все составляющие образа должны быть в гармонии! Я же знала, что ты туда доберешься! А ТАМ я тоже должна быть Томкой, а не Дашкой…
Оказалось, что ее побрила помощница тети Жени, молоденькая девчушка. Я так и знал. Даська страшно стесняется своего влечения к женщинам, но время от времени старается невинно его удовлетворить, организовывая себе легкие, но волнующие впечатления. Иногда я помогаю ей…
— Ну, сама виновата! Теперь — терпи, отращивай! Мне в моем доме не нужны лысые кисы…
Самое смешное, что Андрей крепко запал на Томку, и долго еще приставал ко мне — спрашивал то телефон, то аську, то фотографию. А я Дашку в этой роли даже сфоткать забыл…
Пишите отзывы по адресу vitek1980@i.ua