Далматинцы. Часть третья: Мастер и Маргарита
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. МАСТЕР И МАРГАРИТА
Катастрофа подкралась внезапно, никто не ожидал ее…
Впрочем, неприятности начались сразу после свадьбы. На первый звонок «далматинцы» вздумали прийти в «далматинском гриме» — в пику директору. Их отговаривали все, кому не лень, — но добились только, что Рита согласилась не мазать краской тело и волосы.
Разрисованных «далматинцев» встретили восторженным визгом. Они были героями школы — «своими» Ромео и Джульеттой, о которых ходили легенды. Учителям приходилось делать массовые внушения от «далматизма», произносить проникновенные слова — «вредное влияние», «дурной пример»… Самих «далматинцев», впрочем, пока никто не осуждал.
Как только их разрисованные физиономии попались на глаза завучу — она схватила храбрых «далматинцев» за шивороты и, не говоря ни слова, потащила их к туалету — умываться. «Только бы не увидел директор», думала она…
Но фортуна подвела их — директор УВИДЕЛ.
И — вместе с размалеванными (в пику лично ему, директору) мордами — увидел сообщника «дурных примеров»: опального завуча…
Последствия были грандиозны: Колю немедленно исключили из школы. Точнее, ему не подтвердили права на переэкзаменовку, и все.
Хотели исключить таким же макаром и Риту, но не вышло, ибо у нее были хорошие оценки и справки из роддома.
Вместе с Колей уволилась «по собственному желанию» и завуч, повиснув вечным грузом на совести «далматинцев»…
Огромными трудами Колю устроили в другую школу. Колиному отцу пришлось не раз сбегать на поклон в райотдел образования — и веером разложить свидетельства о рождении Алексея, о браке и другие бумажки, оправдывающие юного папу.
«Далматинцы» стали учиться в разных школах. Это было для них трагедией, которую никто из взрослых не хотел понимать.
Каждый день они висли друг на друге, как перед вечной разлукой, и каждый день Коля опаздывал на урок. Никакие доводы о том, что, мол, «шило на мыло» — Рита все равно сидит дома и кормит Алешу — не помогали: до новой школы нужно было ползти целых сорок минут, и она казалось Коле «колымой».
Они так привыкли быть вместе каждый час и каждую секунду, что ежедневная разлука выбила их из колеи. Им казалось, будто из них выдернули что-то, без чего они не могут ни думать, ни дышать, ни жить. Кроме того, «далматинцы» привыкли втихаря обсуждать на уроках свои сексуальные фантазии, тайком дразнить и возбуждать друг друга…
Но Коля нашел гениальный выход: смс и скайп. Все уроки напропалую они с Ритой занимались «виртом», доходя в своих посланиях до такого бесстыдства, что сами стеснялись их читать. «Вирт» забирал куда больше внимания, чем обычные шушуканья, и на уроки не оставалось никаких резервов. Отбирать мобилки у школьников было строго запрещено, и «далматинцы» торжествовали пиррову победу.
Когда Алешу отняли от сиси и Рита стала ходить в школу — и она, и Коля сидели на уроках потерянные, отупевшие, и отметки их становились все хуже и хуже. Риту грызла двойная тоска — по мужу и сыну. Отнимая сына от груди, она ныла куда больше него: кормление Алеши было для нее одним из высших наслаждений на Земле, сравнимым только с сильнейшими оргазмами и Колиными ласками по утрам. Она подчинилась родительскому «надо», чувствуя внутри не только «не надо», но и «невозможно»… С этого момента в ней проснулась болезненная, экзальтированная любовь к сыну, смешанная с горьким привкусом телесного разрыва.
Рита была прирожденной мамой — чудесной, ласковой, заботливой, неистощимой выдумщицей и игруньей. На нее с Алешей не могли налюбоваться; и она, возясь с ним и с Колей, чувствовала такую полноту счастья, что ей ничегошеньки больше не хотелось. В школе с ней заговаривали о профессии, о долге, о патриотизме — а она слушала все это, как детские побасенки. Она безумно увлеклась всем, что связано с детьми и материнством, висела на форумах молодых мам, изучала детскую педагогику и психологию — и все не «для профессии», а по зову сердца. У Риты установилось пренебрежительное отношение к «миру взрослых», озабоченному непонятно чем. Родители видели, куда ее клонит, но не заговаривали о профессии прежде времени.
Коля признался себе, что он относится к Алеше, как к младшему братишке. Слова «отец» и «сын» казалось ему формальностью: он не мог соотнести их с собой и с Алешей. «Сыном» он привык считать себя, — и осознал однажды, что не относит себя к «взрослым», а Алешу — к «детям», а напротив — и себя, и Алешу относит к «детям», чувствуя с ним едва ли не равноправие.
Естественно, это огорчало его, и он пытался быть «солидным». Но рядом с Ритой, в свете ее лучистых глаз все напускное отмирало, и Коля не мог не быть собой. Вся «солидность» испарялась, и они возились с Ритой и Алешей, как три веселых котенка.
Коля боготворил Риту, считал ее «лучшей чувихой и мамой на всей земле», старался подражать ей, быть таким же непосредственным и «позитивным», как она. Он считал ее лучше и талантливей себя, стараясь «подтягиваться» под нее.
В свою очередь, Рита считала Колю лучшим другом, любовником и «мужиком» всех времен и народов. Глупые пацаны-ровесники вызывали у нее насмешливую улыбку; она наслушалась «женских историй» и готова была молиться на Колину порядочность…
Но школа портила всю идиллию. На Риту, в прошлом отличницу, все чаще жаловались учителя; о Коле не было и речи — он стал притчей во языцех. Ценой огромных родительских усилий и взятки он не остался на второй год и перешел в десятый класс.
Все это ухудшило отношения в семьях. Никто не желал вникать в трагедию их разлуки: «подумаешь, полдня не целуются! Вечером нацелуетесь!..»
«Далматинцам» стало казаться, что никто их не понимает, и они замкнулись от родителей, стали грубить и прятаться; их близость приобрела болезненный оттенок «последнего убежища». «Ты, я и Алешенька» — было формулой их близости. Пускающий пузыри Алешенька попал туда на правах не столько сына, сколько участника заговора — вроде плюшевого медвежонка.
Одним словом — несвоевременно, будучи «всамделишними» супругами, с живым сыном на руках, «далматинцы» простились с детством и вступили в переходный возраст — со всеми обстоятельствами, вытекающими из этого явления.
Потеря контакта с родителями была одной из причин того, что подкосило их клан два года спустя…
***
Никто ничего не подозревал. «Далматинцы» были слишком поглощены своей любовью и Алешей, чтобы разглядеть то, что длилось уже не один год.
Но странности возникали все чаще. Иногда Коля видел свою маму заплаканной, а папу — в каком-то лихом подъеме, нервном и зажигательном, как от вина, — но папа не пил, Коля знал это. Ритина мама стала реже бывать дома, а Ритин папа стал засиживаться до глубокой ночи за компьютером.
Все это были разрозненные детали, которые складывались в тревожный осадок — но не проникали сквозь скорлупу юной семьи, счастливой в своем эгоизме.
…Случилось это, когда «далматинцы» были в последнем классе.
Им было по семнадцать лет. Они жили у Риты — так ей было удобнее, и Коля никогда не протестовал.
Однажды он зашел к себе домой за диском. Просто зашел домой. У него были ключи, — он вошел в квартиру, затем в комнату…
И остолбенел. Перед его глазами мелькал калейдоскоп голых грудей, бедер, ног и ягодиц: хрипя от наслаждения, Колин папа яростно скакал на Ритиной маме. Она запрокинула голову вниз — и выла, подметая волосами пол.
Увидев его, остолбенели и они.
Минуту или больше длилась немая сцена: Коля, застывший, как призрак; его папа, вжатый в чужое тело; Ритина мама с перекошенным лицом…
Внезапно она застонала, дрогнула — и затрясла бедрами, закрыв глаза. Она кончала от стыда, — и Коля вдруг понял, как она похожа на Риту. И мать, и дочь одинаково ревели в оргазме…
Коля дернулся — его инстинктивно повлекло к двери, к бегству, — но услышал папу:
— Коль!.. — И замер.
— Ты не должен осуждать меня, сынок. Ты слишком рано узнал, что такое страсть.
У папы был плаксивый голос.
К горлу подкатил ком — и Коля ринулся вон. Он бежал, не взвидя света, пока не задохнулся и не упал на скамейку.
Его мозг отказывался понимать то, что произошло. Самое страшное — он не знал, как рассказать Рите… Он не мог найти в себе мужество — и терзался, обзываясь тряпкой и козлом. Рита… Папа… «Это неправильно — то, что он сказал. Про страсть. Это — совсем, совсем не то, разное, это неправильно, это нельзя сравнивать; папка глупый, — не понимает он, что ли?» Зудела и гадкая мысль: не в добрый час они с Ритой свели два дома…
Ритиной маме было 37 лет. Обе семьи были образцовыми, и «далматинцы» подражали им… Как же так?
Он не смог ничего рассказать Рите. В доме повисло напряжение, и чуткая Рита допытывалась, в чем дело. Коля угрюмо отмалчивался, Рита ревела, — и впервые в жизни они поссорились.
***
Все тайное скоро стало явным: Колин папа и Ритина мама ушли из семей. Навсегда.
Произошло все быстро, — никто не успел опомниться. Колин папа был взвинченный, отчаянный, виноватый — и счастливый, будто пьяный; Ритина мама помолодела лет на десять и прятала глаза.
В ушах у Коли стояли отцовские слова:
— Сынок, ты показал мне, что такое настоящая страсть. Ты раскрыл мне глаза. Спасибо тебе… и Булгакову. Ты нашел свою Маргариту, а я свою. Благодаря тебе. Прочитаешь — поймешь меня.
«Это неправильно, это дебилизм, это черт знает что» — рвалось у Коли. И он… промолчал, заочно возненавидев проклятую книжку.
— Вы с Колей проживете и без нас. Коля — настоящий. Я спокойна, — торопливо говорила Рите ее мама.
…«Далматинцы» не отговаривали беглецов, не пытались вернуть их: шок лишил их сообразительности, и они только плакали, плакали в обнимку, сжавшись телами и сливаясь в едином плаче, как когда-то, в первые свои дни…
Только теперь с ними плакал и Алеша, и они вжимали в себя и его — родное, беспомощное существо. Они так любили его, что втихаря занимались «тух-тухом», играя с ним, — хоть и знали, что это нельзя.
***
Когда уехали отбитые половинки семей, Рита призналась Коле, что беременна.
Будь все по-другому, Коля обрадовался бы этому известию, как нежданному подарку. Их сексуальный режим, принятый со времен Алеши, иногда нарушался, и Коля, подведя Риту к сладкому порогу, не выскакивал из нее, а добивал неумолимыми ударами, и взрывался в ней — и оба они кричали от жуткой неизбежности оплодотворения, и Рита умирала и воскресала тысячу раз, наполняясь семенем, — столько, сколько били в ее лоно тугие струи…
Эти диверсии всегда были неожиданны: Коля никогда не предупреждал, а Рита никогда не спрашивала. Оба они вели молчаливую игру, кружившую им головы не хуже «русской рулетки». Такое бывало редко, — но запретный плод исторгал из Риты целое наводнение, вынуждал ее биться в сексуальной истерике, верещать, голосить, исходить сладким воем… Они занимались «тух-тухом» часто, — обычно каждый день, а порой и по два, и по три раза, — и над каждым их соитием висел волнующий призрак оплодотворения.
Кроме того, у них были их ночи. Как только Алешка дал им немного сна, они стали спать в обнимку, сплетаясь в клубок теплых, сонных тел. Они так уставали от ухода за Алешей, что засыпали мгновенно, сразу после оргазма, — и не успевали перебудить друг друга ерзаньем и «чувством локтя».
Со временем эта привычка так въелась в них, что они совершенно разучились засыпать поодиночке, не прилепившись друг к другу. И — довольно часто они начинали заниматься «тух-тухом» прямо во сне.
Иногда они просыпались до оргазма, иногда после, а иногда — только под утро, восстанавливая «картину преступления» по эротическим снам, мокрой простыне или «хоботку», намертво прилипшему к «вазочке». Коля так и не знал, сколько литров семени он влил в спящую Риту…
…Он обрадовался бы ее беременности, — но сейчас в нем будто оборвалось что-то.
— Рит! А…
Он хотел спросить «а как же нам быть?», но подавил вопрос — и обнял Риту, устало повисшую на нем. А заодно — и Алешку, который всегда прибегал, когда видел, как мама и папа нежничают.
***
С этих пор им стало казаться, что жизнь катится под откос, как снежный ком.
Их дома будто опустели. «Далматинцы» жили по привычке у Риты, но Колина мама оставалась одна, в пустой квартире. Она тосковала, навязчиво опекая их по телефону…
«Рациональный вариант» — свести Ритиного папу с Колиной мамой — был ужасен, и мама сидела одна. Правда, она сама стала сближаться с ним, но это сближение было тоскливым, как диалог робинзонов, выброшенных на необитаемый остров. Мама поседела, постарела, хоть и была ненамного старше соперницы…
Оба они начали курить. Ритин папа перестал бриться, гладить одежду, менять белье — и сидел ночами за компьютером, пропуская сигарету за сигаретой. Дым был вреден Алеше, и Рита кричала на папу — но тот виновато улыбался, прятал курево в карман, и все продолжалось, как и было.
«Далматинцев» мучила совесть: они не умели поддержать родителей так, как те когда-то поддержали их, — слишком велика была инерция «школьных войн». И они растерялись… «Далматинцы» делали всю формальную работу, какую могли: беременная Рита следила за гардеробом папы, готовила еду на пятерых, Коля таскал сумки, мыл квартиры, делал за маму все, что она позволяла, — но на душевный контакт не хватало сил. Они привыкли раскрываться только друг другу и Алеше.
Первой не выдержала Рита. Вернувшись как-то домой, Коля обнаружил, что она ревет у папы на груди, — и не приревновал ее, как бывало, а кольнул себя за черствость. Вновь он увидел ее выше и чище себя, и вновь она была ему примером: Рита проговорила с папой до глубокой ночи, а Коля ушел к маме — и неуклюже, хоть и чистосердечно, пытался с ней «поговорить». В итоге мама расплакалась, а Коля кусал губы.
Но назавтра они пришли к ней втроем — с Ритой и с Алешей, — и очень скоро женщины плакали в обнимку, а Коля развлекал Алешу на улице — чтобы тот не интересовался, кто обидел маму и бабушку. Колина мама, всхлипывая, назвала Риту «добрым ангелом», и Коля щурился от гордости.
Дело сдвинулось с мертвой точки: Рита осваивала роль «доброго ангела», Коля старался не оплошать на ее фоне — и «старики» понемногу стали оживать.
Но Рита опоздала: папу уволили с работы.
Подступил кризис — и папина депрессия пришлась некстати, как никогда. Большая семья осталась без дохода: вчетвером — на горбу у Колиной мамы. Все многолетние сбережения были истрачены на первую Ритину беременность, на роды, на свадьбу, на Алексея; осталось только «н/з» — на нерожденную еще Любочку, раздувшую Ритин живот в новую тыковку.
Беглый папа присылал им деньги, но небольшие, и затем — все меньше, меньше… «Далматинцы» не осуждали его, понимая, что ему несладко; и по вечерам, прилепившись друг к другу, мечтали, как они вернут блудных родителей в дом.
Перед сном они отчаянно ныряли в секс, как в спасительный омут: «тух-тух» был для них наркотиком, хмелем и рулеткой в одном составе. Коля мучительно, садистски ласкал Риту. Они накупили эротических игрушек, и беременная Рита умирала от фаллоса в «вазочке», тонким усиком щекочущего ей нутро. Она боялась, что Любочке вредно, — но врач разубедил ее, и Рита, пунцовая после эротической исповеди, ткнулась в рубашку Коле и выпалила: «Все можно!..» Вопли замученной Риты проникали даже и к соседям, хитро поглядывающим на «далматинцев». Никогда еще Рита не испытывала таких безумных наслаждений, и никогда так не хотела их…
Было и другое утешение: беременность Рита переносила на удивление гладко и спокойно. Не было никаких эксцессов, кроме легкой тошноты, и Рита умудрилась даже ни разу не упасть в обморок. Казалось, что она собрала в пучок все свои ресурсы, не растрачивая их ни на что лишнее.
Любочка — названная так потому, что была плодом любовного порыва — родилась в конце августа. Она выскочила из мамы быстро и без осложнений, крепенькая, здоровенькая — и Рита говорила Коле, что вторые роды в сравнении с первыми были «почти понарошку».
Беременная Рита не брала никаких льгот — сдавала ЕГЭ наравне со всеми. Сдала неплохо: чуть выше среднего. А Коля сдал безобразно… Весь выпускной класс он подрабатывал «скорой компьютерной помощью», носил какие-то гроши домой, которые шли на питание, — и на школу не хватало времени.
Школа и так висела лишним грузом на совести: «далматизм» действовал на подростковые умы, как фетиш, и десятые-одинадцатые классы окунулись в отчаянный разврат. Было много секса, три или четыре беременности, — но ни одной семьи. Коля с Ритой давно решили, что они не виноваты — но на душе было неспокойно… Впечатлившись дуростью однокашников, беременная Рита готовилась в универ на детского психолога — и не поступила. Она была склонна обвинять себя, — но Коля был убежден, что «все сволочи».
Сам Коля никуда не готовился: после позорных ЕГЭ все мечты о политехе отпали. Сразу после школы он устроился на стройку… Денег прибавилось, — но Коля пропадал целыми днями, рисковал, приходил домой грязный, изможденный… и Рита потребовала, чтобы он бросил.
…Вот так и получилось, что с рождением дочки Рита стала «просто» мамой и домохозяйкой. Колин папа помогал ей колдовать над голосистой Любочкой, а Коля с мамой зарабатывали, как могли.
Но денег катастрофически не хватало. Семья была на грани нищеты, и Коля уже носил в ломбард фамильное золото.
И тогда…
***
В восемнадцать лет Рита была отчаянно хороша.
Сказать так — значит не сказать ничего: на нее оборачивались, ей не давали прохода, к ней приставали в транспорте, в очередях…
От ее присутствия дрожали и мужские, и женские сердца: из милого ребенка она превратилась в богиню, в «неизреченное чудо». Любовь, материнство, безудержные совокупления преобразили ее. Она выросла на шестнадцать сантиметров; роды не располнили ее, и та
;Рита преобразилась и внутри: материнство, роль доброго ангела двух домов «повзрослели» ее. Она прежнему могла пищать от восторга, виснуть на шее, бегать, гавкать и кувыркаться, — но в ее повадке появилось спокойное достоинство. Она могла быть игруньей, хулиганкой, озорницей — и при этом она ЗНАЛА. Это ЗНАНИЕ, вошедшее в нее в муках ранних родов, светилось в ее лучистых глазах и укреплялось с каждым днем.
Коля видел, ощущал все это… Рита была той же — и совсем другой. Ее новая, терпкая красота сводила с ума, и Коля заново влюбился в свою жену. Он стал вести себя с ней, как влюбленный мальчишка: запинаться, краснеть, бравировать… Впрочем, вся неловкость испарялась в лучах ее глаз: Рита удивлялась, улыбалась, обнимала его — и Коля вновь становился собой.
Он таки прочел запретную книгу — и, потрясенный, заставил читать Риту… Целый месяц они бредили булгаковскими героями, а Рита стала называть Колю Мастером. И вновь и вновь Коля думал о своем глупом отце, который ничегошеньки не понял из великой книги… Думал — и благодарно сжимал своей Маргарите руки.
Она понимала его, понимала, в кого превратила ее природа и жизнь — и удивлялась этому. Она привыкла быть «очаровашкой», привыкла относиться к своей красоте спокойно — но сознавать себя живой богиней было странно. Это было приятно, с одной стороны, даже головокружительно — и Рите иногда снились эротические фантазии: как ее, обнаженную, венчают золотой короной и умоляют о милости — коснуться ее тела, а она гордо отказывает, сгорая от желания; с другой стороны, было страшновато. А главное — Рита не могла соотнести себя со своей внешностью. Ей казалось, что она — мама, жена, «добрый ангел» — должна быть другой: тихой и кроткой, как женские лики на иконах.
Но внешность подчиняла себе Риту помимо ее воли, и Рита одевалась все откровеннее. Давняя сексуальная привычка — не носить трусов, когда не холодно — постепенно выливалась в опасный эксгибиционизм: Рита умирала от смущения, открывая тугую грудь до самых сосков, но ничего не могла с собой поделать. Тем более, что это зверски возбуждало не только ее, но и Колю…
В семнадцать лет беременная Рита узнала от доктора, что она нимфоманка.
Она решилась тогда спросить, почему ей хочется секса ежедневно и ежечасно, — и доктор рассказал ей… Хорошо, что Коля готов был удовлетворять ее круглые сутки напролет.
***
Как-то раз к ней пристал некий тип, предложив Рите карьеру фотомодели. Рита отказалась, но тип был настойчив — и даже заставил ее записать номер телефона.
Рита знала, что «модель» рифмуется только с одним словом — «бордель»; она все рассказала Коле, тот поддержал ее отказ…
Но безденежье давило все сильней — и однажды Рита решилась. «Просто позвонить»… Разузнать, что к чему, сколько платят, — оговорив, что «я пока не определилась»…
Оказалось, что ее помнят, ждут звонка; работа — полтора часа в день; а главное — Рите назвали такие суммы, что она не смогла сдержать возбуждения. Рита была кормящей мамой, и такая работа была бы мечтой, — вот если бы не…
Искушение было слишком сильным, но Рита боролась с ним еще полторы недели. Наконец она не выдержала — рассказала все Коле…
Через пару дней Коля лично отвел ее в студию. Он держал руки в карманах, хмурил брови, строго выяснял, что и как, — но все выглядело более чем пристойно, сотрудники были корректны, как лорды — и «ничем таким» в конторе и не пахло.
…Рита вернулась пунцовой, хмельной – и, накормив Любу, сходу подставила Коле голую «вазочку». Задохнувшись в скором, долгожданном оргазме, Рита рассказала Коле… вроде бы и все, но и — не совсем.
Она рассказала ему, что ей пришлось раздеться догола; ее осматривали, как лошадку; ее отправили мыться каким-то головокружительным гелем; ей было очень стыдно; она страшно возбудилась… рассказала и то, что к ней приставали — но она успешно отшила все «наезды»…
Вроде бы — все правда, ничего не утаила; но как рассказать эту неописуемую атмосферу шокирующей эротики, в которой она искупалась, как в шампанском? Как описать сумасшедший азарт запретной игры?
С другой стороны — она принесла дневной заработок, который равнялся семейному двухнедельному…
С этого момента для Риты началась двойная жизнь. Коля безоглядно доверял ей, и не напрасно — все ухаживания, растущие, как снежный ком, Рита неуклонно пресекала. С ней, «малолеткой», церемонились только оттого, что ценили ее красоту и не хотели упустить ее. Рите нужны были деньги, — им нужна была ее красота. Поэтому студия била на искушение.
Рита не рассказывала Коле ВСЕГО, и между ними впервые легла тайна — интимная тайна Риты. Коля подозревал что-то, — но доверял Рите, не желая унижать ее расспросами.
Она показывала ему только портретные ню, где была одна, и то — не в самых откровенных позах. Коля изумлялся каждому ее голому и полуголому кадру, расспрашивал о том, как это было, что она чувствовала — но она не могла рассказать ему…
Не могла рассказать, как и с кем она снимается, какие позы принимает; не могла рассказать, как безумно возбуждают ее съемки… Как ей пришлось сняться в лесбийской фотосессии, где она впервые целовалась с девушкой, бодала ее грудью — и кончила на глазах у всех…
Не могла рассказать о том, как к ней пристают — ежедневно, ежечасно… О том, наконец, как трудно держать отпор, когда тело — голое, а «вазочка» течет, как дырявая труба.
Возвращаясь с работы, она требовала дикого, свирепого секса — и Коля мучил ее, используя весь свой арсенал. Она пробовала удовлетворяться перед съемкой, — но утренние ласки только разжигали ее, и голая Рита плакала, терзая себя в туалете давним, детским способом…
Она кончала на съемках — когда ее красили серебрянкой, и ледяной металл сладко облеплял тело и волосы; когда она снималась в обнимку с голыми девушками и парнями; когда ей брили «вазочку»… О том, что она нимфоманка, знала вся студия; модели смеялись над ней и дразнили Недотрогой и Мастурбацией Петровной.
Рита решила про себя: она бросит, когда накопит N денег, — или когда ЭТО перейдет «за грань». Впрочем, «грань» все время отодвигалась, и Рита уже позволила партнеру по съемке дразнить ей грудь, немедленно излившись в стыдном оргазме…
Она чувствовала, что отдаляется от Коли, несмотря на отчаянный «тух-тух» — но ответственность за семью была сильнее. Рита приносила много денег, семья выровнялась, обзавелась фондом и покупками, дети получали все необходимое… Отец и свекровь благодарили Риту со слезами на глазах…
И — формально ее совесть была чиста: она ни разу не изменила мужу.
***
Однажды свершилось то, чего Рита боялась, как лиха: Коля узнал ее на порноснимках.
Постепенно они расползались по интернету — и, наконец, произошло то, что должно было произойти. Они были не просто ню, — они были так сказочно развратны, что Рита не надеялась ни на какие оправдания. Она занималась на них гламурным сексом с мужчинами и женщинами; это был не настоящий секс, а игра, имитация, фотообраз, — но как это объяснишь Коле?
Он ничего не сказал ей. Он видел, что Рита возвращается со съемок возбужденной, как фурия — и теперь понял, как ему казалось, в чем дело… Когда Рита вернулась — он ласкал ее, как обычно; и ночью они спали, как всегда — в обнимку…
Но Рита ПОЧУВСТВОВАЛА. Она ощутила темный уголок в Колиной душе — и испугалась. Неужели он догадался о том, что сегодня произошло?
Сегодня Рите предложили сделать ЭТО… «один только раз» — в обмен на сумму, которая могла бы… могла бы… Сознание вытесняло из себя зябкие мысли, и Рита, нервно обнимая Колю, думала, сколько блага принесли бы эти деньги ее семье.
В какой-то тайной глубине она знала, что дело не в деньгах, а в чудовищном искушении — попробовать ЭТО с другим. Она видела себя голой, возбужденной до визга — и… Мысли ее совершали отчаянные кульбиты, отворачиваясь от очевидного. Она не сказала фотографу ни «да», ни «нет» — но больная совесть уже шептала ей, что Коля ощутил измену.
Эти мысли раздирали ее на клочки, и она возбудилась по-новой. Впервые в жизни ей было стыдно приставать к Коле, и Рита терпела, накапливая внутри влажные разряды.
…Когда партнер по съемке провел рукой по ее телу — Рита сжалась и… не отпрянула.
Сердце ее остановилось — на мгновение… но дальше было легче: он прильнул к ее губам — и тело сразу заглушило мозг, и Рита думала только: «вот и оно… вот я, оказывается, какая…»
Она делала это в странном злорадстве: реальность ее падения исторгала из нее радость, мутную, как обморок. Ласки усиливались, и мысль отказалась управлять телом…
Вдруг Рита ощутила: сейчас в нее войдет… не «бивень», не «хоботок», а — ЧУЖОЙ…
Она как-то поняла это — ясно, как боль. Темный, мохнатый ужас вдруг скрутил ее; возбуждение тут же угасло — и глухо пульсировало где-то в глубине.
…Она не помнила, как очутилась у себя. Коля был дома, и она, повиснув на нем в беспамятстве, сорвала с себя одежду прямо у дверей и впилась в него, как пиявка. Коля не отказал ей — и, подставившись «бивню», Рита с ужасом глядела на экран монитора, где бритоголовый мачо дразнил ей грудь…
На третьей горько-сладкой судороге Рита разрыдалась, с каждой секундой проваливаясь в какой-то жгучий водоворот, — и в беспамятстве кричала Коле:
— Он меня заставил! Много денег!.. Восемь штук, между прочим, за день — не слабо, а? Я уже давно… Раз я такая — мне можно!.. Недотрога!.. Я давно — голая!.. И с девочками, и с мальчиками, а ты думал… Но сегодня… Я его обняла… мы просто работали, понимаешь… Не-ет!!!.. Колюсик, мальчинька, я ведь для семьи… Мама твоя вон… и наши клопята… чтоб сытенькие… А мне приятно! Да, я такая! Я не виновата, что я такая! Не виноватая я!.. Это не болезнь, врач сказал, ты ж помнишь? Это просто такое… свойство организма… Повезло тебе, сказал… Я вырвалась! Вырвалась — а он уда-а-а-арил! Денег не будет! Я все испортила! Дура, дура, дура… ДУУУУУУУРАААА!!!..
Рита хрипела в истерике; глаза выкатились, рот — в пене… В голове у Коли засверкали искры; он хотел ударить ее — но не ударил, увидев синяки на руках…
Вместе с Ритой раскричались дети — и в доме воцарился настоящий ад. Коля затравленно озирался, затем взял себя в руки: вскочил — налил стакан холодной воды, плеснул в Риту… Она — заорала, как от ножа, захлебнулась криком — и затихла, подвывая и пуская пузыри. Глаза ее туманились.
Коля вдруг страшно испугался. Набрал маму, тестя — никто не отвечал; тогда он вызвал скорую — и в ожидании сидел с Ритой, целовал ее, гладил, умолял успокоиться, совал ей детей, прогонял их, топтался вокруг нее, нес какую-то чепуху…
Скорая приехала быстро. Рите сделали два укола, и она начала оживать: вздохнула Коле, детям… Глянув на монитор — снова принялась рыдать, и с плачем — бессвязно изливать Коле все, что накопилось в ней за эти месяцы.
Коля слушал, ничего не понимая, кроме нелепого кошмара — «Рита стала шлюхой», — но слушал, слушал ее, успокаивал, гладил, перебирал ей волосы…
Мало-помалу речь Риты переходила в бормотание, в сопение, — и наконец Рита вытянулась голым телом и замолкла. Она спала.
Коля сидел какое-то время с ней. Потом, убедившись, что она крепко спит — встал, закрыл дверь в ее комнату, строго-настрого наказал Алеше не будить маму, накормил Любу из бутылочки… Люба заснула, и Коля тихонько, на цыпочках вышел на улицу.
Он шел, не глядя на дорогу. Мысли его путались, и он поминутно застывал, как призрак.
Увидев скамейку — упал на нее… и вдруг разревелся. Как в детстве, когда обижали взрослые.
***
Я шел по окраине N-ска. Был обычный вечер: молодежь гуляла, хихикала, игриво материлась и потягивала пивко.
Гуляя, я увидел, как на скамейке рыдает парень. Пьяными, как мне показалось, крокодиловыми слезами.
Однако, подумал я, — еще нет шести часов, а уже «третья стадия»… Думал пройти мимо — но нет, что-то не пустило меня. «Доставлю хоть домой, к мамочке», подумал я, — «вечер-то свободный — хоть доброе дело сделаю…»
Нагнулся к нему:
— Эгегей, дружище! Сколько выпил?
Парень отнял руки от лица, посмотрел на меня совершенно трезвыми, хоть и прозрачными от слез глазами, и ровным, бесцветным голосом ответил мне: — Я не пьяный. Я вообще не пью. Никогда. Не приставайте.
Я был озадачен.
— Ну как же «не приставать»?.. И в чем же дело тогда?
Парень не реагировал.
— Эй, что с тобой? Слушай, я могу уйти, но по-моему, тебе лучше рассказать…
— А как я расскажу? — вдруг крикнул парень. И — тут же начал рассказывать. Сбивчиво, путая склонения и предлоги… Начал, как водится, с конца — и я долгое время ничего не понимал. А когда стал понимать что-то — сказал ему:
— Стоп! Мы сейчас пойдем… да вот хотя бы вон в то кафе — и ты мне все расскажешь. По порядку. Сначала.
И мы пошли в кафе…
…Окончание рассказа, правда, я слушал уже на ходу. «Она не должна была проснуться одна», говорил я Коле, — «ты что, не понимаешь этого?»
Вбежав в квартиру, Коля распахнул, не раздеваясь, дверь комнаты и застыл на пороге.
Рита сидела на кровати. На коленях у нее были дети: мальчик и розовое существо неопределенного пола, сличенное мною с Любочкой. Рита обнимала их, прижимая к себе.
Коля сделал несколько неуверенных шагов к ней; Рита глянула ему в глаза — и вовлекла в свои объятия, прижав к себе и к детям. Такой я увидел ее впервые — обнимающей все вокруг себя; такой и запомнил на всю жизнь.
Рита была в халате на голое тело. «Здрасьте…», поздоровалась она, недоуменно глядя на меня. Она стеснялась меня и не понимала, чего мне надо…
Я ушел. На сердце у меня было муторно.
Всю ночь я думал, как помочь глупым «далматинцам». Думал-думал — и придумал: вызвал в N-ск старинного своего друга-психолога. На досуге он баловался психотерапией, и я доверял ему, как себе. Ситуация была безумной, и я ни на что не надеялся — но убедил-таки его, и он приехал.
***
Это — эпилог, написанный для тех, кто интересуется, «что же было дальше»:
1) В тот же день Рита бросила студию. Некоторое время она не могла найти работу, совместимую с материнством, и клан проживал накопленные ею деньги («мои кровные блядские», как она говорила). Потом она стала подрабатывать моделью на презентациях. Ей приходится оголяться до трусов, и на ней рисуют рекламные логотипы. Посетители пристают к ней, — но не так, как в студии… Сейчас она снова готовится к поступлению в универ.
2) Психолог помог «далматинцам», и они с тех пор живут так, как им и назначено…
3) Коля устроился в компьютерную фирму. Получает немного, но в целом на жизнь хватает.
4) Ритин папа устроился на новую работу. Не по специальности, но — лучше, чем ничего.
5) «Беглецы» — Колин папа и Ритина мама — не появились ни на совершеннолетиях «далматинцев», ни на рождении Любочки. Ритина мама, впрочем, собиралась приехать, но Рита ее отговорила. Иногда они звонят «далматинцам» и уверяют, что у них все хорошо, — но ничего не рассказывают. «Далматинцы» мечтают поднакопить денег, съездить в Москву и забрать блудных предков домой.
6) Четырехлетний Алеша потряс всю семью, когда привел за руку девочку и заявил, что «это — моя зена»…
7) Рите предложили принимать гормоны, чтобы снять ее гиперсексуальность, но Коля категорически запретил.
8) По зрелом размышлении я выкинул все бесконечные болезни «далматинцев» и их детей. Чтобы «не нагнетать». Но если осталось впечатление, что здоровьем-то их не обидели — это утопия. Алеша провел в больницах больше года…
9) По совету психотерапевта Коля стал снимать Риту так, как она снималась в той студии. Правда, фотографии они никому не показывают.
10) …А впрочем — хватит. Мы часто списываемся с Колей; и, хоть я живу в другом городе — я в курсе всех их дел. Интересно — спрашивайте!
А вот что написали сами «далматинцы», прочтя эту историю:
Коля:
— Конечно вы много придумали, но в целом гениально написали, будто все сами видели и с нами все время жили. Супер, я просто в шоке!
Рита:
— Уж слишком хорошие какие-то мы получились у Вас, особенно я) Сочинили такое про нас))) я почти даже поверила, что все так и было=) И про секс ну очень много, прям раздели нас! Я иногда просто не могла читать )) Ну Колька Вам и наболтал =)
Обе фразы я скопировал прямо из письма, из браузера, — пусть ими и заканчивается эта повесть.
И пусть кто-то скажет, что сейчас не бывает героев.
Даже если у них не всегда получается ими быть.