Нетипичные последствия переохлаждения

— Да, не реви ты! Не истери, говорю!

— Мама, у него пульс еле-еле!

— Не мешай!

Как же мне было холодно… Я услышал стоны и спустя мгновение осознал, что это мои стоны.

Но холод вернулся. Это было странно. Ведь там, на берегу, когда меня Иваныч всё-таки, наконец, вытащил из проруби, насквозь промокшего, окаменевшего от охватившей изнутри стужи, холод ушёл. И мне стало тепло и хорошо. Я смутно помнил, как надо мной нависало старое, бородатое, усыпанное морщинами лицо Иваныча. Он что-то мне кричал, хлестал меня по лицу пощёчинами. Правда, никакой боли я не чувствовал.

Я толком не мог врубиться, что он от меня хотел. Что-то там, вроде, чтобы я не спал. Но мне было так хорошо, тепло, приятная нега разливалась по телу. И очень хотелось спать..

Дальним краешком меркнувшего сознания я вроде соображал, что это странно. Хм… В мокрой одежде лежу на снегу, — с чего бы мне было тепло? Но что-то как-то уже и думать было лень. Хотелось спать, спать, спать…

Позже, я ещё пару раз приходил себя. Иваныч ругался матом в голос и громко кряхтел, иногда он снова склонялся надо мной, грубо тормошил, снова бил ладонями по лицу, опять и опять орал, чтобы я не спал. И снова куда-то волоком по снегу тащил меня, тащил, тащил… Впрочем, как только он переставал меня лупить я тут же снова проваливался в сладостный благодатный сон. Такой, как будто до этого я не спал пару суток, хотя это было не так.

А теперь холод снова вернулся. Я опять застонал. Жутко хотелось вновь погрузиться в покойную блаженную дрёму, без снов. Но проклятый холод, леденящий кровь в венах, вернулся и мешал мне забыться!

— Вот и пульс!, — только теперь я понял, что это бабушка. Значит, это её руки сейчас грубо и быстро растирали и мяли меня, — ничего он молодой, крепкий! Богатырь! В дедушку! Выкарабкается!

Я хотел свернуться калачиком, чтобы как-то согреться и попытаться всё же уснуть. Но сильные руки бабушки не дали мне это сделать. Через какое-то время меня словно озарило. Я понял, почему холод вернулся, — теперь я был раздет. Злость и раздражение кольнули меня. Зачем? Зачем меня раздевать на улице в такой мороз? Конечно же, мне будет холодно. Мороз-то за двадцатник давит.

Я хотел что-то сказать. Наорать, чтобы меня оставили в покое. Чтобы меня снова одели, в конце концов. И дали, наконец, поспать. Но не смог выговорит ни слова. Губы были, как будто чужими, а зубы выстукивали барабанную дробь.

Рядом со мной сдавленные женские рыдания. Хм… По-моему, это была моя мама.

— Почему, ему холодно? Здесь же так жарко, — да, точно это была моя мама.

— Дура, не реви… , — беззлобно оборвала её бабушка. Её железные ладони по-прежнему, грубо бесцеремонно мяли меня, — это же хорошо… Чувствовать начал! Оживает! Сейчас масло вотру и потеплее закутаем его в шкуру. Ох, млять, любители зимней рыбалки! Ну, получит у меня Иваныч… Так… Там на плите отвар уже готов, ну-ка, принеси..

Спустя, какое-то время меня обхватили за плечи и приподняли, потом долго что-то терпкое и невкусное вливали в рот мелкой струйкой. Я не хотел открывать глаз, мысль об этом была мне противна, — ведь так хотелось спать. Я мотал головой, пытался отплёвываться. Но все мои попытки к сопротивлению были жёстко пресечены сильными руками бабушки. В итоге, я понял, что пока не выпью всё, от меня не отстанут и смирился.

Как я заснул, я и сам не помню..

Меня больше не тревожили и теперь даже не мешали спать.

Краем уха только долетали, сквозь сон, смутно, обрывки чьих-то фраз:

— … он молодой… кровь юношеская горячая… это верное дело… ложись к нему под одеяло… обними его крепко, я вас обоих закутаю в шкуру… сейчас в камин дров подкину… всё будет хорошо… оклемается…

Оттаял я, по-моему, уже во сне. В смысле, что согрелся. Но нет… Это было потом. Сначала пришли ЭТИ сны. Хотя… В полной мере, конечно, сном это назвать нельзя… Нет, даже не сны, а какие-то обрывки. Но…

Наверное, самое последнее, о чём я сейчас должен был думать, так это о женщине. Хм… Но во сне я был определённо с женщиной. И как-то странно… Нет, я точно не занимался с ней сексом. Точно. Но, по-моему, она меня гладила и ласкала за причинное место. Хм… И, может быть, это прозвучит глупо. Но, как это… Согреваться я начал именно оттуда. Ну, да… Потому, что ОН у меня встал. И ого-го как! А потом, мелким покалыванием, сантиметр за сантиметром, начиная от паха, выше на бёдра, на живот разливалось по моему телу живительное тепло. И я спал… Я наслаждался тем, что я всё-таки, наконец, согрелся.

Я чувствовал обнажённое тело. Женское тепло. Своим телом. Женскую грудь, тесно прижатую к моему плечу. Женскую ногу, перекинутую через моё тело. Женские бёдра, прижатые к моему бедру. Женскую руку, медленно оглаживающую мою грудь, мой живот, мои бёдра… И определённо, именно эта рука иногда бесстыже обхватывала моё возбуждённое естество за ствол и медленно и нежно его ласкала.

И я тоже её трогал. Во сне жадно мял большую сочную грудь… И как будто, читая мои мысли, когда мне этого хотелось, эта грудь послушно взмывала к моему лицу и тёплая налитая, словно, зрелый вкусный плод, женская плоть вжималась в мой широко распахнутый рот. Я жадно сосал эту нежную сочную мякоть губами, посасывая и покусывая.

Мои руки нетерпеливо гуляли по холёному бархатному женскому телу, ласкали плавные атласные бёдра, мяли пышные аппетитные ягодицы, оглаживали мягкий податливый животик, а подчас совсем потеряв всякий стыд, моя ладонь ныряла в тёплое нежное женское межножье…

В какой-то момент я вдруг осознаю. Хм… Мне уже не то, что тепло. Мне жарко уже… Хм..

Ну, конечно же, столь удивительный и красивый сон могла прервать только моя беспардонная вечно неугомонная бабушка. Во всяком случае, именно она, как я безошибочно определил, даже не открывая глаз, выдернула меня из сладкого сна.

Я почувствовал, как её руки крепко ухватили меня за запястье, меряя мой пульс. Секундой позже, она бесцеремонно откинула с моей груди одеяло и засунула мне под мышку градусник. И тогда, я проснулся…

В комнате стоял полумрак. Комнату освещал только свет от огня, что тихо потрескивая поленьями, горел в большом каменном камине. Камин… Ну, да. Это бабушкина спальня. А я лежал на большой бабушкиной кровати, утопая в огромной пуховой перине, накрытый широкой медвежьей шкурой.

— Ну… Глаза ясные, — усмехнулась довольная бабушка.

Она сидела рядом со мной на кровати, держа меня за запястье.

— И пульс уже, как у космонавта… , — она посмотрела куда-то дальше меня, — умничка, дочка, это ведь всё ты..

Бабушка хмыкнула.

И только в этот момент я понял, что сон продолжается. И к моему правому боку всё так же прижимается обнажённое женское тело. Все ещё не врубаясь в ситуацию, я повернул голову и встретился со счастливым взглядом моей матери.

— Мама?… , — в памяти стали всплывать образы из моего сна. Но я просто не решался сопоставить сон и реальность и сделать очевидный вывод.

— Попробуй-ка, сесть, — бабушка склонилась надо мной и, обхватив меня руками за плечи, медленно потянула на себя. Я сел в постели.

Меня немного штормило и в голове стоял туман. Но в целом… В целом, всё вроде ничего. В голове опять замелькали образы, как я проваливаюсь в воду, как сильное течение затягивает меня по лёд, как Иваныч лежит на животе на краю полыньи и тянет меня к себе, но у него долго не получается вытащить меня на лёд, а потом я уже на берегу… В общем, потихонечку до меня стало доходить, что походу, сегодня, я родился во второй раз.

Шкура сползла с моих плеч. Бабушка просто стащила её с меня, склонившись и внимательно оглядывая меня в упор, особо не заморачиваясь с тем, что я совершенно голый.

— Ну, ты только посмотри. Даже ни одного обморожения… , — пробормотала довольно она себе под нос.

Впрочем, до бабушки мне сейчас не было никакого дела. Повернув голову, я во все глаза уставился на маму.
Шкуру-то бабушка стащила не только с меня. И сейчас, в полумраке комнаты, отчаянно заливаясь краской под моим взглядом, одной ладонью мама торопливо накрывала светлый пушок между атласных пухлых бёдер, а другой пыталась спрятать от моих глаз большие мягкие тяжелые груди. Меня поразило насколько у неё белая молочная гладкая кожа..

— Мам… Ты чего голая-то?, — брякнул я первое, что пришло мне в голову. С некоторым трудом я оторвал взгляд от мамкиных прелестей, понимая, что всё-таки это неприлично вот так во все глаза пялиться на тело родной матери. Мама в смущении потупилась, отвела взгляд и, видимо, не нашлась, что мне ответить.

Бабушка издала короткий смешок:

— Ты мамку в краску не вгоняй, орёлик. Это первое дело для застуженного мужика. В старину так и отогревали таких балбесов, как ты, внучек. Клали под одно одеяло ему голую тёплую бабу. Старое верное средство, — она вздохнула, — деревенька у нас маленькая теперь, сам знаешь. Где я тебе тут найду молодуху… и до ближайшей больницы сотня вёрст. Так то..

Бабушка снова противно, в своей излюбленной манере, хихикнула:

— Только если жену Иваныча, — типа юморнула бабушка, — так, что мамка тебя считай к жизни-то и вернула. Орёлик! А ты, кстати, злой до женского тела… Мамке-то вон всю грудь измял, да искусал. Она насилу вытерпела..

Я густо покраснел, косясь краем глаза на маму. Она тоже покраснела ещё сильнее, только вымученно улыбнулась. Подтянув ножкой шкуру к себе, она торопливо спряталась от моих глаз под неё.

Потом упёрлась лбом мне в плечо, как бы ласкаясь:

— Главное, что всё хорошо… Ох, Мишенька… Ну, и напугал ты меня.

Бабушка грубо взъерошила мне волосы.

— Рыбак, блин. Ну, как отлежишься, ох, получишь ты у меня..

Она взяла со стола у кровати тонометр и принялась мерить мне давление.

— Глаза, пока закрой, — скомандовала мне и затем маме, — а ты оденься, пока.

Бабушка наклонилась и подняла с пола скомканную белую ночную рубашку мамы и перебросила её через меня маме.

— Давление в норме, — чуть позже удовлетворённо сказала бабушка, глядя на датчик тонометра, потом вытащила из моей подмышки градусник. И снова довольно хмыкнула, — ну, как с гуся вода… На, выпей!

Я открыла глаза. Бабушка поднесла к моим губам кружку с очередным своим настоем. Я молча стал пить.

— Как себя в целом-то чувствуешь?

Я допил, пожал плечами:

— Голова кружится. Слабость..

Бабушка покивала головой:

— Ну, ещё бы… Так, всё ложись, спать тебе надо. А я к Иванычу побежала. Жена вон его пришла. Говорит, у него от треволнений что-то сердце прихватило… Он, пока ты спал, раз десять уже заходил, — всё волновался, как ты… Лен, а ты, поди, пока баню истопи. Выспится соколик, его попарить надо будет с травами.

— Нет!, — это вырвалось у меня как-то само собой. Как-то машинально я протянул руку и схватил маму за запястье, — мама. Пожалуйста, не уходи…

Бабушка улыбнулась:

— Ну, мужики… Уж школу закончил, почитай, взрослый мужик, а как припрёт то, как малые дети, за мамину юбку сразу.

Но мама обняла меня сзади за плечи и я почувствовал, её губы на своём затылке:

— Конечно, Миша. Я полежу с тобой.

Бабушка кивнула:

— Ладно, баньку сама растоплю. Всё, побежала к Иванычу..

— Ложись… , — мама мягко надавила мне на плечи, укладывая меня на подушку. Она укутала меня в шкуру и сама залезла под неё, ко мне под бочок. В голове как-то само собой мелькнуло сожаление, что она теперь в ночной рубашке.

Положила голову мне на грудь. Потом подняла и со счастливой улыбкой, посмотрела мне прямо в глаза:

— Бьётся… Представляешь, тебя, когда принесли, твоего сердца почти не было слышно, — в её глазах стояли слёзы. А у меня даже ком встал в горле.

Только сейчас я заметил, как опухли её глаза от выплаканного. Не в силах сдержать чувств, я обнял маму и прижал её к себе. Мама снова положила свою голову мне на грудь.

— Ох, и напугал ты меня, Миша, — пробормотала мама.

— Прости меня, мама, — искренне с чувством ответил я, — я сам сейчас вспоминаю вот всё. Блин, так глупо получилось..

Но её ладошка накрыла мне губы.

— Тсс… Тебе нужно поспать. Потом мне всё расскажешь.

Она потянулась ко мне и чмокнула меня в щёчку и её голова снова вернулась на мою грудь.

Я поцеловал её ладонь. Было приятно вот так лежать, при свете пламени из камина, в полумраке, — тепло, уютно — чувствовать близость маминого тела, её родной для меня запах наполнял душе умиротворением и каким-то покоем, ощущать её голову на своей груди.

Мама у меня умница. Вообще, выросла она здесь. Правда, тогда в советские времена деревня процветала и была раз в пять больше. Это сейчас здесь домов 50 всего осталось. Так, что в город мама выбралась только, когда поступила в универ.

А там уже на первом курсе выскочила замуж за моего отца. Отец мамы был старше на десять лет и всегда вспоминал, что влюбился в маму с первого взгляда. Хм, насколько я знал из их разговоров про те времена, то не он один он был такой, кто сходил по маме с ума. Но так было всегда у мамы..

Мама была красивой женщиной. Особо в жизни ей работать не приходилось, отец этого не хотел, мол, занимайся домом и детьми, да и сам он с лихвой и с достатком успешно обеспечивал семью. Так, что у мамы всегда было время заниматься и собой в том числе.

Воспитанная в строгости бабушкой, она по жизни вообще была спокойным уравновешенным добрым и отзывчивым человеком. Правда, я знал, что нет-нет, но многие мужики, даже папины друзья, пытались с ней флиртовать, что называется «закинуть удочку на удачу». Правда, всегда это всё было без толку. Я в этом не сомневался. Мама была человеком строгих нравственных нравов. Ну… У моей бабушки все дочери такие.

Мама всегда старалась одеваться со вкусом, очень строго, не приемля в одежде излишнего сексуального подтекста. Но в любом случае, чтобы на ней не было одето, она, так или иначе, выглядела очень соблазнительно и аппетитно. Ну, тут уже никуда не денешься, если ты красивая женщина.

Вообще, была мама среднего роста с шелковистыми светло-русыми волосами, уложенными обычно в красивую причёску, с вечно непослушным локоном, ниспадающим ей на глаза, очаровательным добрым лицом с тонкими чертами, с большими приветливыми ясными карими глазами и с красивыми полными губами. Фигура у неё, что называется по-русски «кровь с молоком». Но нет, мама отнюдь не была полной. Но именно, что пухленькой, налитой, словно, наполненная зрелой сочностью и вкусностью спелого лакомого плода.

Её прелестная фигура, хоть и отяжелела с годами, и была обрамлена небольшим, но аккуратным и тоже каким-то аппетитным животиком, который, впрочем, замечали только домочадцы, выглядела очень даже стройно и ладненько, вполне себе изящно. Таллия у мамы была очень даже ничего, пышная упругая попа и пусть немного полненькие в ляжках, но просто шикарные ножки, длинные и стройные. А ещё грудь… Большие тяжёлые спелые дыньки смотрелись одинаково сногсшибательно, что в вечернем платье, что в простой футболке.

Да и вообще, мама всегда выглядела утончённой, ухоженной, даже какой-то холёной. Она знала толк в моде, и всегда выглядела, что называется, с «иголочки», даже дома. Не то, чтобы ей так важны были тряпки, все эти макияжи и маникюры. Но это очень нравилось моему отцу. Ну, чтобы, мама выглядела, как настоящая принцесса, что на корпоративе в его компании, что дома. И собственно, денег отец на это тоже не жалел. И мама старалась быть такой, какой хотел её видеть её муж.

По большому, счёту в «простушку» мама превращалась только здесь у бабушки.

Короче говоря, моя мама была тем самым самородком, каким может быть только настоящая русская женщина.

Признаться, был в моей жизни период, когда я относился к своей маме… Хм… Ну, не совсем так, как должен относиться к своей маме родной сын.
Где-то пару лет назад, когда у меня началась фаза бурного полового созревания, я не в шутку стал проявлять к маме нездоровый интерес. Сказать по правде, я даже точно не знаю, с чего у меня это началось. Ну, в смысле, почему объектом своим сексуальных вожделений я выбрал именно маму. Но именно тогда, впервые для себя я установил, что в постели мама, видимо, горячая темпераментная штучка. Во всяком случае, несколько раз, когда я «случайно» оказывался у дверей родительской спальни в неурочный час, я отчётливо различал довольные папины стоны и вскрики мамы… Да, моя мама кричала во время секса. И судя, по приглушённым солёным комментариям, которые отпускал отец в адрес мамы во время их любовных слияний, — мама была пылкой, страстной, опытной и умелой любовницей.

Опять же, скорее всего дело в порнофильмах, которые я в то время смотрел гигабайтами, но я именно, что вожделел отвязано её трахнуть, выебать грязно и жёстко, так же как делали это здоровые парни с холёными тётками на экранах. Как последнюю шлюху, во все дыры, чтобы мама молила о пощаде… Но понятное дело, в реальной жизни, конечно, я никогда на подобное бы не решился.

Но длилось всё это недолго. Пару месяцев я отчаянно мастурбировал, мысленно в это время, вытворяя чёрт знает, что со своей родительницей. А потом когда выплёскивал из себя напряжение, каждый раз отчаянно мучился угрызениями совести из-за того, что желал собственную мать. Мне даже матери и отцу было стыдно в глаза смотреть после этого.

Но скоро, нашлась та, которая лишила меня девственности. Потом появилась вторая девушка. Потом ещё одна. И, в общем-то, скоро любовное общение с противоположным полом уже не было для меня чем-то неизвестным и интригующим. А посему, все скоромные поползновения по отношению к матери, надо сказать, отрезало, как рукой. И сказать, по правде, я испытал от этого душевное облегчение. Уж больно, было совестливо в душе перед папой и мамой…

И скоро, я если и вспоминал о своих недавних грязных фантазиях по отношению к матери, то обычно на душе становилось гадко и стыдливо, мол, как это я мог вообще о подобном думать, да ещё и мастурбировать, представляя, что трахаю родную мамку. Так, что я даже вспоминать об этом старался пореже.

Меж тем, мама тихонечко гладила меня ладошкой по волосам, и нежно смотрела на меня, опершись подбородком на моё плечо. И вдруг, тихо-тихо, стала намурлыкивать мне колыбельную. У меня даже сердце сжалось. Это была ТА самая колыбельная. Которую, в детстве мама перед сном пела только для меня, которая про котёнка и медвежонка.

И как-то тихо, незаметно для самого себя. Я уснул…

Не знаю, сколько я спал. Нет, я даже не проснулся, просто в какой-то момент сон немного отступил. Меня лихорадило. И неслабо. В голове стоял странный дурман. Я был, будто, пьян. Тело наполнилось томящим тягучим раздражением.

Я потянулся к кружке на столе и стал жадно пить. Я не сразу понял, что моё взвинченное состояние не имеет ничего общего с простудой или заболеванием. Ибо мой член стоял колом. Эрекция была необыкновенная. И чем более отходил я ото сна, тем сильнее охватывало меня непомерное возбуждение, да такое, что перебивало дыхание, а сердце молотило, что отбойной молоток.

В доме было тихо-тихо. Трудно было сказать, была уже ночь или день, тяжёлые шторы было плотно задвинуты на окна. В комнате ничего не изменилось, так же в полумраке тихо потрескивал камин. Было жарко.

Особо ещё не соображая, всё ещё в полусне, скорее даже инстинктивно я потянулся к маме. Она лежала рядом, свернувшись калачиком, и спала, прижавшись головой к моему плечу.

Нет, мне не хотелось маму. В том плане, что именно маму. Хм… Просто хотелось бабу. Любую. А рядом со мной в постели лежала очень аппетитная самочка. В башке стоял такой туман и меня так трясло от возбуждения, что я, наверное, полез бы и к бабушке. Не знаю, как описать моё состояние. Но ни до, ни после со мной подобного не случалось. Просто, в тот момент мне было абсолютно наплевать мама это или не мама рядом со мной.

Как-то особо не заморачиваясь, даже не раздумывая, я молча запустил руки под мамину белоснежную рубашку. От прикосновения к тёплой мягкой женской плоти в голове, словно, взорвался шар. Мой член просто разрывало от возбуждения. Даже яйца заныли. Не знаю, что это было, но прежде меня никогда так не накрывало.

В голове творилось чёрт знает что. Я вроде, как понимал, что эта женщина, чьи обнажённые бёдра сейчас сжимали мои ладони, моя мать, но мне, словно, было и как-то совершенно наплевать на это. Правда, в какой-то миг, вдруг пришла мысль, что всё это, наверное, сон. Ну, в самом деле, не мог же я подобное творить наяву? Во всяком случае, это первое и последнее о чём я вообще задумался..

И вот я, всю жизнь послушный маменькин сыночек, одним рывком повернул маму на спину и навалился на неё сверху.

Её тело испуганно напряглось в струну, её разом широко распахнутые ещё сонные глаза оторопело и растерянно смотрели на меня.

Я не то, что грубо, но скорее нетерпеливо раскинул в стороны её ноги и уселся в постели между них. Мои ладони жадно поползли выше по маминому телу, задирая её рубашку, и открывая моему взору её бёдра и нежный коротко остриженный пушок на киске. И от вида маминой киски меня буквально бросило в жар.

Не знаю, что меня удержало от того, чтобы не вонзиться в неё сразу же. Наверное, в голове всплыли мои уже позабытые вожделенные мечты о её грудях в моих ладонях..

Совсем уже не помня себя, но желая видеть тело матери перед собой совершенно обнажённым и как можно скорее, я точно также неожиданно для самого себя, как верно и для мамы, оторвал руки от её бёдер и, нетерпеливо ухватившись ладонями за расстёгнутый ворот её ночной рубашки, неистово рванул в стороны. Лёгкая материя с сухим треском легко поддалась моей силе.

Вожделенные роскошные тяжёлые молочно-белые дыньки с большими тёмными сосками качнулись в стороны, уже ничем не прикрытые от меня. Я с жадностью обхватил их ладонями, ненасытно, грубо сжимая нежную тёплую сочную плоть.

Это было безумием. Но я просто повалился на мягкое жаркое тело мамы сверху и впился губами в эту нежную женскую плоть. Я накрыл ртом её сосок и принялся сосать, как, наверное, делал это много-много лет назад. Мой член жёсткий каменный, небывало твёрдый и вжался в мамин податливый живот. Думаю, если бы он стоял наперевес, а не прижимался к моему пупку, то я попросту бы проткнул маму насквозь.

Это сон! Это сон! Это сон! Билось в моей голове. Нет, это не может происходить наяву.

Потом, мама, даже учитывая моё дикое исступлённое состояние, умудрилась меня удивить. Её напряжённое тело подо мной вдруг как-то разом обмякло, расслабилось, а её ладонь нежно легла на моё голову, мягко поглаживая меня по волосам.

— Бедненький, мой… Это всё бабушкин отвар. Переборщила она с ним.

Я даже выпустил её титьку изо рта и удивлённо воззрился на мамку. Как то ни странно, но она смотрела на меня без страха, злобы или упрёка, а именно, что, как часто смотрела она на меня в детстве, когда я был болен, — с заботливой трогательной нежностью.

— Тихо, тихо, Мишенька… чего ты разошёлся… , — она ласково погладила меня по щеке, её глаза мерцали в отблесках языков пламени в кабине, — тихо… тихо… тебя аж трясёт..

Её вторая рука нырнула меж нашими телами и я ощутил, как я её ладошка торопливо и легко, пробежалась по горячему напряжённому стволу, на миг даже обхватив пальцами ствол, и спустилась ниже, слегка сжав тугие раздувшиеся яйца.

— Ничего себе… , — мама даже издала тихий смешок, — вот это да. Тебя сейчас разорвёт… Ну, бабушка… Отпоила отварчиком… Бедненький мой… Больно?

Она снова умильно ласково по-отечески провела ладошкой по моей щеке и лбу.

Как заворожённый я смотрел в её прекрасные бездонные глаза, взиравшие на меня с тихой материнской любовью. Ни словом, ни жестом мама ни разу не попыталась меня оттолкнуть.
А, наоборот, только жалела меня и шептала слова утешения. Я готов был свихнуться на месте от сюрреализма происходящего.
А может быть… Хм… Своим внутренним уже опытным женским чутьём осознавала, чувствуя моё исступлённое состояние, что всё равно уже, из этой постели ей невыебанной не уйти. Что я, всё равно, её не отпущу. А может быть, тут было что-то, чего мне в силу моего мужского эгоизма было просто не понять и не осознать..

Наши взоры, словно, слились воедино. И не решаясь разорвать это единение со своей матерью, не отрывая своих глаз от её глаз, я медленно поднялся над ней, подхватил её бёдра ладонями и принялся медленно, будто каждую секунду ожидая её строго окрика, поудобнее располагать её… ну… чтобы было удобнее её..

Её ладошка всё так же нежно гладила меня по щеке. Её ясные и чистые глаза излучали любовь и в них по-прежнему, не было ни тени упрёка или осуждения. Потом, правда, по её лицу пробежала тень, когда я, обхватив негнущийся вздыбленный член кулаком, принялся неумело и нетерпеливо тыкаться им в её бёдра. И то ли от переизбытка возбуждения, то ли от дикого напряжения, всё никак не мог попасть туда, куда надо.

Мы оба прекрасно понимали к чему всё идёт. Никогда прежде мне не было так стыдно и неудобно смотреть в глаза матери. Её лицо стремительно заливалось краской стыда, сделавшись едва ли не пунцовым.

— Миша… Миша… Я не виню тебя… Но это очень плохо… Очень плохо..

С каким-то отчаянием я почувствовал, что ещё миг и получу отпор, что мама колеблется… Но моя напряжённая раздувшаяся головка, наконец, нашла верный путь. Нижние губки мамы податливо расступились, пропуская в себя нового хозяина её киски.

И, желая поскорее «узаконить» и сделать свою власть над её телом уже необратимой, а ещё более от того, что меня уже просто разрывало от дикого перевозбуждения в предвкушении обладания этой аппетитной сексуальной самочкой в моих объятиях, я буквально, изо всей силы, одним единым могучим ударом, вошёл в мать, настолько глубоко, насколько вообще смог, с силой вжимая своим телом тело матери в кровать.

Горячее нежное лоно, казалось без всякого противления моему грубому натиску, поглотило меня, заботливо сжимая в своём плену. Мама, правда, жалобно вскрикнула, видимо, не готовая к столь резкому совокуплению со мной, её руки упали на мои плечи и, я почувствовал, как её ноготки вцепились в мою кожу.

Я замер, с силой бёдрами вжимаясь в бёдра матери, пребывая где-то на вершине феерического экстаза.

Мама снова повела себя как-то странно. Она вдруг обхватила моё лицо ладонями и, потянувшись ко мне, принялась осыпать моё лицо поцелуями.

— Мишенька… Ты ни в чём не виноват, — как-то лихорадочно шептала она мне, словно, я с ней в этом спорил, а она отчаянно пыталась убедить меня в моей невиновности, — ты ни в чём не виноват… Запомни, сыночек… Это не твоя вина..

Её ярко пунцовое лицо буквально горело. Но она храбро взглянула мне в глаза и даже умудрилась вымученно улыбнуться:

— Всё хорошо, Мишенька… , — снова зашептала она мне, как будто, в чём-то утешала, — всё хорошо… Всё хорошо, миленький… Мне не больно..

Она приникла ко мне, так что я грудью ощутил её соски на своей коже. Но это не был порыв страсти. Её ладони скользнули по моей спине. И я понял, что она нащупала позади меня толстую медвежью шкуру и теперь снова натягивает её мне на плечи.

— Мишенька… Тебе нельзя остывать… — пробормотала она, заботливо истинно по матерински, снова укутывая меня по плечи в шкуру, приговаривая, — тебе нужно быть в тепле..

Я потянулся губами к её губам, но нет, она не позволила мне поцеловать себя, подставив под поцелуй свою щёку.

Я навалился на мать всем своим телом и полностью отдавшись бурлившему во мне вулкану плотского возбуждения, принялся яростно трахать вожделенное тело.

Помню только, что поначалу мне было несколько неудобно, но мама как-то уловил это, догадавшись, так же заботливо по-матерински, как до того натягивала мне на плечи шкуру, подтянула свои пятки к своим ягодицам, сильнее сгибая ноги в коленях и, словно, сама раскрывая себя навстречу мне.

А я даже не задумывался о том хорошо ей или больно, изо всех сил всаживал в неё свой член, полностью отдавшись пылу любовной схватки..

Одно точно, мама самоотверженно поддавалась навстречу каждому моему любовному удару, совершенно беззастенчиво подмахивая мне.

Было душно. От жаркого маминого тела парило, как от печки, да ещё эта шкура. Шкура-то нет-нет, да и соскальзывала с моих плеч, но бдительные мамины ладони тут же подхватывали её края и тут же возвращали на место, на мои плечи. Пот буквально катил с меня градом. Горячий, потный, я бешено долбил родную пещерку, стараясь проникать как можно глубже.

Мама металась подо мной, сдавленно стонала, иногда даже вскрикивала, нет-нет, но её ладони на моих плечах, уж не знаю от удовольствия или нет, с силой впивались мне в кожу, царапаясь идеальным маникюром. Её голова на подушке моталась из стороны в сторону.

— Мишенька… Тише… Тише… , — надрывно умоляюще шептала она, — тише… мама же услышит…

И то верно, массивная деревянная кровать под нами отчаянно скрипя, буквально, ходила ходуном. У меня так и не нашлось сил послушаться маму и снизить темп. Это было выше моих сил.

Сказать по правде, я уже был готов кончить… когда дверь спальни распахнулась настежь, наполнив комнату неприятным электрическим светом.

Хм… Сложно описать, что было сейчас написано на лице бабушки. Даже и не буду пытаться это описать. Мама испуганно вскрикнула, уткнувшись лицом в мою мокрую от пота грудь.

— Ты чего это творишь? Ты чего это на мамку-то залез?, — наверное, точно так же, почти нереально описать и повторить бабушкин тон. Ну, типа, она была очень удивлена и обескуражена. Мягко говоря.

Мама вся аж сжалась подо мной. Не знаю, но я так понимаю, я сейчас должен был торопливо слезть с родительницы и с виноватым видом забиться под кровать.

Но, сказать по правде, я себя сейчас ощущал примерно так же, как, наверное, чувствует себя лев, когда он в тени дерева неторопливо трапезничает какой-нибудь антилопой или зеброй, за которой он охотился всё утро, но тут появляется соперник и пытается наложить лапу на твою законную добычу.

Ну, да… Я не то, что не слез с матери, но даже и не вытащил из неё член, просто перестал её трахать и замер, вогнав член глубоко в материнскую киску. Поразительно, но даже мой елдак, глубоко внутри матери, и не думал опадать, так сказать под нервным влиянием момента, а по прежнему оставался во всей своей красе, — мощным и огромным.

В общем, отступаться от своей матери я не собирался даже под тяжёлым насупленным взором моей бабушки.

Мало того, в крайнем раздражении я уставился на бабушку:

— Бабушка! Выйди! Дай нам с мамой пять минут!

Я думал, бабушку прям тут и хватит удар. Во всяком случае, я впервые, с её-то характером, видел её обыкновенно потерявшую дар речи. Но всё же, она собралась духом и, уперев богатырские ручищи в здоровенные бока, грозно уставилась на нас с мамой.

— Ты что же это, мамку насильничаешь?!

Мне казалось, что мама подо мной пытается как-то сжаться, уменьшится в размерах, чтобы её вообще не было видно. Она всё так же прятала лицо у меня на груди. Правда, не делал никаких попыток сбросить меня с себя. Скорее всего, насаженная до упора на мой вздыбленный кол, просто, понимала, что это бесполезно и чувствовала, что я не отступлю.

— Мам… — тихо пискнула мама, всё же придя мне на помощь, — да, ничего он не насилует… Всё хорошо…

— Бабушка, выйди!, — ещё раз медленно, едва ли не по слогам, зло повторил я, но не выдержал и вдруг взмолился — ну, не мешай, пожалуйста!

Мама торопливо, как захлёбываясь, затараторила оправдывающимся тоном:

— Ну, ты не видишь, мам? Он же сам не свой! Голову совсем потерял! Это всё отвар твой! Мама, уйди, пожалуйста! Оставь нас!
Бабушка с усмешкой оценила мой злой взор. Хмыкнула. Пожевала губами, словно, размышляя. А потом, вдруг улыбнулась, совсем без злости и махнула рукой:

— Ну, ладно. Утром высеку обоих, охальники, — она хохотнула, — ну, видать, хворь отступила… м-да… Да и мальчику надо хорошенько пропотеть перед баней… Всё к лучшему.

Тут бы по идее, — надо уже мне удивиться такому внезапному повороту. Опять, же зная норов и характер моей бабушки. Но признаться, сейчас, я ни о чём другом, кроме того места, где пребывал сейчас мой член, думать не мог.

И совсем уж неожиданно, бабушка насмешливо подмигнула мне:

— Ну, ты, внучек, и самец… М-да… Ну, весь, вылитый дед. Ладно уж, не буду мешать, пойду, подтоплю баню… а то ещё и на меня набросишься! — она аж прыснула смехом и чуть погодя с язвительной поддёвкой бросила, — Доча, ты смотри, чтоб мальчик не переусердствовал… Ему сильно напрягаться-то нельзя… А то вон уже весь мокрый… Что ж ты за бессовестная мать! Совсем заездила парня!

— Ну, мама… — жалобно умоляюще всхлипнула мама.

Когда дверь затворилась, мама накрыла ладонями пылающее от стыда лицо.

— Ужас… Ой, как стыдно… Как стыдно..

— Мам, всё будет хорошо. Ничего страшного..

Вообще-то, не будь сейчас все мои мысли заняты исключительной моей любимой мамочкой, то я бы весьма удивился столь покладистому поведению бабушки. Хм… Даже швабру не схватила и не хватила меня ей поперёк спины. Вот это было бы в репертуаре моей бабушки. А тут, как прям, подменили. Марсиане или ещё кто.

Уже без всякого стеснения, полностью ощущая себя хозяином тела своей матери, я неторопливо закинул её ноги к себе на плечи, сначала одну потом другую, навалился опять на маму всем телом и, по новой, что называется, принял с места в галоп. Мамины бёдра вновь безропотно подмахивали мне.

Так трахать маму было гораздо удобнее. Поддерживаемый мамиными ногами, освободив таким образом руки, я с наслаждением мял большие сиськи матери. И яростно с прежней силой и жадностью долбил сочную вкусную женщину под собой. Звонкие шлепки наших бёдер теперь едва ли не заглушали скрип кровати.

Я не знаю, сколько продолжался этот безудержный трах, но наверняка долго. Во всяком случае, пот опять катил с меня градом. Мама немного погодя отняла руки от лица, снова вернув их на мои плечи. Потихоньку снова принялась поойкивать и поахивать, уже и не так уж приглушённо, — и то, верно, бабушку нам уже можно было не опасаться. Мамина голова снова заметалась по подушке.

Я не делал попыток сменить позу, мне это было не нужно. И так всё было несказанно хорошо. Вот так трахать собственную мать, которая сама отдаёт себя тебе, что может быть лучше?

Оргазм подкатил внезапно. По идее, конечно, не стоило спускать сперму в родную мать. Но разрядка наступила так неожиданно, так мощно и так сладко, что я даже и не попытался вынуть член из матери. Тем паче, что хотелось только одного, — загнать член, как можно глубже в жаркую влажную киску и уж только там, глубоко внутри нежного женского лона, дать напряжению извернуться из себя.

Помню, как расширились мамины глаза, когда я схватил её за бёдра… и вонзился в неё изо всех сил, заливая её лоно спермой. Мама аж выгнулась дугой под таким напором. Она жалобно заскулила, мне и самому показалось, что я походу, всё же проткнул-таки её насквозь. Но, в конце концов, я обмяк, отпустил мамины ножки с моих плеч и в благостном полном изнеможении, без всяких уже сил, повалился на маму.

Какое-то время мы так и лежали, как две загнанные лошади, мокрые, тяжело дыша, скользя, словно, кубики льда в своём поту друг друга.

— Ох, измучил ты меня… , — мама нежно гладила меня по волосам, — ну, жеребец… Давненько меня так не…

Она вдруг осеклась, как бы опомнившись, что лежит с сыном, и смущённо зарделась.

— Всё слезь с меня… Хватит уже, — заёрзала подо мной. Я уже не возражал. Сполз с мамы и, ощущая приятную негу во всём теле, растянулся на мокрой от нашего пота постели.

Сказать по правде, стыд теперь и в самом деле накатывал. Всё-таки эта женщина была моей матерью. И я теперь, никак не решался поднять на маму глаз. По-видимому, мама тоже. Мы лежали рядышком и молчали. Разве, что только мама опять накинула на меня эту чёртову медвежью шкуру.

— Мам… , — сказал я первое, что пришло в голову, только бы разорвать это неудобное гнетущее молчание, — а что за отвар-то? Чем это меня бабушка опоила-то?

Казалось, мама и сама рада этому вопросу. Ну, чтобы говорить хоть о чём-то говорить, но не молча лежать рядом со мной и думать о том, что случилось только что.

— Да… Она же знахарка у нас тут местная знатная. Есть у неё рецептик из преданий народных старины глубокой. К ней за этим отваром, не то, что из окрестных деревень, мужики за 500 вёрст приезжают в очередь…

— Ну, а меня-то, зачем этим поили?, — я вспомнил терпкий вкус настойки, коим поила меня бабушка из кружки.

— Ну… Вообще, бабушка говорит, что так-то, отвар этот лекарство. Кровь в жилах разогревает. Говорит, первое средство, если человек заморожен. Но, вот есть у него побочный эффект… Хм..

Она опять смущённо осеклась.

Дверь снова скрипнула. Бабушка. Посмотрела на нас. Покачала головой.

Мама, снова покраснела, как помидор и, не смея поднять глаз на бабушку, неловко перебралась через меня, вставая с кровати Я, кстати, как-то тоже теперь робел перед бабушкой и тоже всё никак не решался поднять на неё глаз.

— Мам, ну, всё твой отвар… — как-то неожиданно набросилась мама на бабушку с какой-то злостью, — говорила же тебе, куда ты столько ему пить даёшь… А теперь ещё на меня бранишься! А что я поделать могла?

Я украдкой взглянул на мать и невольно ей залюбовался. Хм… Ну, она выглядела так, как и должна выглядеть женщина после хорошего мужика. СВЕЖЕВЫЕБАННОЙ. Помятая, взлохмаченная, раскрасневшаяся, как-то и на ногах ещё неровно держится. Правда, явный перебор был с разорванной ночной рубашкой. Но, всё равно, мне было особенно приятно осознавать, как-то горделиво даже, что мамка такая из под меня.

Бабушка примирительно подняла руки перед собой:

— Ну, всё, всё… Я же не ругаюсь. И то верно… Хм… Я ему три кружки споила. Хм… Ну, ты же помнишь в каком он был состоянии? Всё. Всё. Забыли. Ничего не было.

Но всё равно она насмешливо взирала на мать, так что мама, красная, как рак, не знала себя куда уже и деть.

— Ты… Давай это… Бегом в баню… Тебе бы… , — бабушкин взгляд стал особенно красноречив. Мама охнула, будто, внезапно что-то вспомнила и на ходу, схватив свой халат из кресла возле двери, стремглав выбежала.

Теперь пришёл мой черёд краснеть под насмешливым взором бабушки. Я медленно сел на кровати, не зная, куда себя деть.

— Ты улыбу-то с лица сотри, — кольнула меня бабушка, — мачо, млять… Выпороть бы тебя, конечно, хорошенько.

— Да это всё отвар…

И получил тут же подзатыльник. Ну, по бабушкиным меркам слабенький. Видимо, с учётом того, что сегодня утром я всё же едва не скопытился.

— Эт мамка твоя эту басню сама для себя придумала, чтоб тебя в своих глазах оправдать, олух. А мне ещё раз заикнёшься, — высеку крапивой, как в детстве. Отвар, конечно, для мужского-то дела хорош. У мужиков враз встаёт, то да. Но думаешь, я бы его варила, если бы после него мужики на баб бросались, как полоумные?

Я опустил голову и покраснел, готовый сквозь землю провалиться.

Но вдруг, совершенно неожиданно для меня бабушка примирительно взъерошила мне волосы:

— Ладно, глупый отрок, не сержусь. Что ж тут попишешь. Взрослый мужик уже. А мать-то вкусная баба. А тебе её ещё и головой в постель положили. Ладно, забыли. Всякое бывает… Ты, давай-ка, вставай. Пошли, в баню. С травами тебя попарить хорошенько надо… Ох, как ты пропотел хорошо… Ну, мамка, умница! Ох, как тебя пропотела…, Вся постель мокрая, — опять-таки не удержалась бабушка, чтобы не съязвить.
Я так-то, в отличие от матери, обычно всегда от бабушки отшучивался. Ох, и вступали мы с ней, бывало в перепалки. Ну, ей это и нравилось всегда. Конечно, в рамках допустимого. Но в этот раз я предпочёл проглотить шпильку.

Правда, немного погодя, всё же спросил, терзаясь смутными сомнениями:

— Бабушка… А чего ж тогда, когда ты нас… ну, это… застукала… оставила мать со мной?

Бабушка махнула на меня рукой:

— А что мне надо было делать? Выпороть Вас что ли обоих? В конце концов, Вы оба взрослые уже люди… Хотя… , — её пудовый кулак, ненамного меньше моего, возник у моего лица, — смотри у меня… Ещё раз застукаю… Не посмотрю, что мужик ты уже, — выпорю, как сидорову козу! Понял?

Я торопливо послушно закивал.

— Всё, теперь в баню!, — закончила бабушка этот разговор.

Бабушка вышла из комнаты, но скоро вернулась, сжимая в охапку огромную шубу, шапку — ушанку и валенки. Одевать она меня принялась прямо тут, ни сколько не стесняясь моей наготы. Натянула на меня рубаху и сразу же поверх напялила шубу. Шуба была тяжёлая, длинная до пят, подняла мне ворот, едва ли не до пол-лица, на голову нахлобучила шапку. Да и валенки были выше колен. И в таком виде повела до бани, держа за руку.

Я немного подивился. Я был уверен, что уже ночь, — но нет, на дворе только вечерело.

Вообще, дом у бабушки был справный, крепкий сруб. Баня тоже была добрая. Ну, так-то бабушка всю жизнь прожила тут. Пожалуй, только одиножды уезжала она из родной деревни, — учиться на фельдшера.

Правда, когда-то деревня была много раз большей. Был здесь совхоз по пушному зверю, второй вроде рыбой занимался. И бабушка, вернувшись в родные пенаты, уже с дипломом фельдшера всю жизнь проработала тут в местной поликлинике.

Правда, в последнее время деревня, впрочем, как и прочие окрест лежащие, захирела, и по сравнению с прошлым, влачила жалкое существование. Бабушка, несмотря уже на преклонный возраст, как то ни странно, до сих являлась фельдшером. Поликлиника, где она проработала всю жизнь, давно уже закрылась. Оставили здесь на десяток медленно загибающихся деревень один медпункт. Правда, из молодых специалистов никто сюда ехать не хотел. Так, что моя бабушка, по сути, на 40 км в округе и была единственным медиком. Ну, ещё Иваныч, водитель убитой медицинской «буханки» и жена Иваныча — местная медицинская сестра.

Баня была жарко истоплена. Бабушка в предбаннике быстро меня раздела и голого толкнула в низкую дубовую дверь парной.

Парная была маленькая, тесная. Втроём уже тесно. В клубах пара я без труда узрел маму. Она присев на корточки у дальней стены спиной к двери, широко расставив в стороны колени, черпала ладошкой воду из ковшика на полу и тёрла себя между ног. До меня не сразу дошло, что она подмывалась. После меня. Хм… Так, вот куда она так заторопилась..

Правда, бабушка, не дала мне времени поглазеть на мать, а подтолкнула к полке.

— Ну — ка, Миша, ложись! Лен, поддай парку! — скомандовала она маме.

Меня снова натирали какими-то пахучими маслами, потом бабушка долго парила меня веником, вымоченном в каком-то настое. Ну, у неё в этом целая наука… Особо не усердствовала, но пота из меня вышло три ручья. Она давала мне напиться опять какого своего целебного настоя, — но уже не своего «особого» отвара, — и снова укладывала меня на лавку и бралась опять за веник.

— Фухх, — в конце концов, бабушка явно умаялась, пот катил с неё градом, а её рубаха до пят вся была уже мокрой насквозь, — ой, Лен, не могу уже… Иди-ка, пройдись по нему ещё веничком… А я пойду, постель перестелю. Ух, как жарко..

— Лежи, пока!, — бабушка сильно хлопнула меня ладонью по голой ягодице и вышла из парилки.

Я лежал животом на полке. Повернул голову и посмотрел на мать.

Кадка с вениками стояла у печки, у дальней стены парилки. Мама, присел на корточки перед кадкой, смачивала веник. Халатик сполз с ноги, обнажая красивое правильное колено. Конский хвостик, в который мама собрала волосы, красиво ниспадал в разрез её халата.

А ведь трусиков на ней, подумал я. И почувствовал, что стремительно возбуждаюсь.

Пожалуй, бабушка была права. Дело было не в отваре. Ибо, как только, за бабушкой закрылась дверь, я снова, почти сразу же ощутил прилив сексуального возбуждения. И всему виной была только сама мысль, что я, совершенно голый, нахожусь в парилке с мамой, вдвоём наедине.

Мама подняла голову и улыбнулась мне, когда я медленно поднялся с лавки и двинулся к ней. Впрочем, улыбка её тут же сползла с губ, а в глазах мелькнуло испуганно-затравленное выражение. Я так понимаю, её взор упёрся в моё мужеское копьё, что уже снова возбуждённое и напряжённое, уверенно взвилось наперевес между моих бёдер.

Я посмотрел на неё сверху вниз. Сказать по правде, то, что сейчас творилось внутри меня несколько пугало и меня самого. В том плане, что смотрел я на мать «сверху вниз» не только в физическом плане… но, что, называется, в полном смысле этого слова. Потому, что в тот момент, когда я снова захотел эту женщину, то теперь, впервые в жизни, не только не почувствовал укора совести, но так же не испытал никаких моральных препон и преград перед тем, чтобы взять её и утолить свою страсть в её объятиях. Это странно, но меня даже самого покоробило, как без всяких колебаний и терзаний запросто решился по второму кругу трахнуть собственную мать.

И я думаю, моя мама прочитала всё это в моём взгляде.

— Ну, Миша… , — пробормотала мама, медленно вставая.

Она отшатнулась от меня, но я уже тянул к ней руки. Мама вжалась в стену, умоляюще глядя на меня. Но я знал, чего хочу и был намерен это получить. Вряд ли её жалобные взгляды и увещания могли бы меня сейчас остудить.

Я рванул халатик на ее груди, освобождая ее большие груди. Прижал к стене своим телом её дрожащее холёное тело.

— Миша… Ну, чего ты? Ну, перестань, — лепетала моя мамочка с мольбой глядя на меня, — ну, ты совсем с ума сошёл…

Впрочем, она не делала никаких попыток оттолкнуть меня. Только одной рукой прикрывала светлую поросль на лобке в распахнутом халатике, а другой пыталась прятать мягкие тяжелые груди, но не могла даже полностью прикрыть большие тёмные соски.

Мне это не понравилось. Почему-то, даже эта жалкая её попытка защитить своё тело от меня, вызвала у меня непонятный укол раздражения.

Я нахмурился и схватил маму за запястье.

— Тихо, мама, тихо, — шептал я ей и недолго думая, жадно сжал её мягкие сдобные титьки в ладонях. Сильно. Так, чтобы соски торчали из кулаков. И не в силах сдержаться, склонился к маме, и жадно вобрал в рот её сосок. Какое-то время я был увлечён игрой с её грудью, сжимая их в ладонях, лизал и целовал её соски, пока они не стали твёрдыми, как камень. И с удовольствием тёрся напряжённым членом о её мягкий животик.

Мама только всхлипывала, дрожала всем телом, как осиновый лист и всё так же вжималась в стену.

— Ну, сейчас же мама вернётся… , — в конце концов, выдавила она из себя.

Я поморщился, как от зубной боли.

— У нас мало времени, мам… , — сказал я ей.

Я стащил с мамы халатик, бросив его прямо на пол, и толкнул её, голую, мокрую от влаги и пота в парилке, дрожащую, в сторону полки.

Не знаю, чтобы я делал, если бы она стала сопротивляться всерьёз. Ну, скорее всего, знаю, — ничего. Понятное дело, что насиловать свою родную мать я бы никогда не стал. Но этот её умоляющий лепет и жалобные взгляды, вкупе, с тем, как она покорно сносила мои ласки и домогательства, если честно, распаляли меня неимоверно.

У полки я повернул её лицом к себе, подхватил под попку, — подивился даже, что, оказывается, она совсем не тяжёлая, — и усадил на полку прямо перед собой. Уже полностью уверенный, что никуда от меня она не денется и не будет мне противиться, неторопливо раздвинул широко в стороны её колени, задрал её ноги, поместив её ступни на полке рядом с ней,, — эдаки, заранее раскрывая её навстречу себе, словно, мягкую нежную игрушку.
Мама закатила глаза.

— Ну, вот что мне с тобой делать?. — простонала она, но как-то совсем без злости или обиды, — ну, кто бы мог подумать? Миша? Я же твоя мать…

Я не стал ей ничего отвечать, просовывая руки под её попку и сжимая в ладонях её упругие ягодицы.

— Миша… Ну, не надо… Ну, давай не будем..

Я осторожно приподнял мамку над полкой и потянул её прямо на свой вздыбленный возбуждённый кол.

— Это же непрА… , — снова зашептала мама, но в этот момент я мощно насадил её на свой кол и её шёпот сорвался на вскрик, — … Авильно… Ах… Ааа..

Я пристально посмотрел маме прямо в глаза. Мне хотелось именно сейчас видеть её глаза, когда я ввожу в неё свой член. Но мама стыдливо отвела глаза в сторону.

Рывком ворвался в маму и сразу же начал безжалостно ритмично долбить, глубоко проталкиваясь в нежное влагалище, вбиваясь резкими, размашистыми ритмичными толчками, слушая её жалобный прерывистый скулеж.

— Ах, Миша… Ох, Мишенька… Нет… Нет… Ну, что же ты делаешь… , — вскрикивала мама, сотрясаемая моими любовными ударами. Правда, эти причитания только ещё более меня возбуждали.

Я торопился. А то и впрямь, бабушка может вернуться и мне не хотелось, чтобы она снова нас застукала.

Я яростно двигал бёдрами, одновременно с тем, сжимая мамкины ягодицы в ладонях и толкая её навстречу своим ударам. Наши бёдра, каждый раз встречаясь, звонко и весело шлёпались.

Немного погодя, скорее всего подустав, мама всё же обвила мою шею руками и упала на меня, прижавшись всем телом ко мне и уронив свою голову на моё плечо. Она больше ничего не говорила, но всякий раз, когда я вонзался в неё особенно глубоко и резко я чувствовал, как её зубки несильно впиваются в моё плечо.

Оргазм пришёл быстро. Но то было и

ть вёрст ни одной аптеки.

— А, ты эгоист!, — она с укоризной посмотрела на меня, — ну, хотя бы можно в меня не кончать?

Я виновато потупился:

— Мам, прости… Но ты такая сладкая… Оторваться невозможно..

Мама залилась густой краской стыда и опустила голову.

— Пусти же!, — уже решительнее дёрнулась она, — сейчас же, мама придёт!

Я опустил.

Когда бабушка вернулась, я расслабленный и умиротворённый, лежал, раскинувшись на лавке, довольно улыбаясь.

Хм… А мама, сидела на корточках и опять подмывалась водой из ковшика. Хорошо хоть, что халатик накинула на себя.

Бабушка насупилась, недовольно покачала головой. Но ничего не сказала.

Мама, по-моему, готова была провалиться сквозь землю. Не глядя ни на меня, ни на бабушку, бочком, она опрометью выскользнула из парилки. Бабушка не сказала мне ни слова.

Только буркнула мне:

— Пошли в дом..

А вот в предбаннике, я всё-таки огрёб. Прут, вырванный из банного веника, больно впился в спину.

— Бабушка! — взвился, — А! Ну, не надо!

Я попытался извернуться, но жалящие укусы преследовали меня повсюду.

Крепко хлестнув меня по спине и по заднице с пяток раз, бабушка больно ухватила меня за ухо.

— Слушай, внучек! Ты совсем неугомонный? Или совсем уже стыд потерял, мерзавец!? Ишь, взялся мамке родной ноги раздвигать, окаянный!

— Бабушка, ну, мы сами разберёмся… , — ляпнул я первое, что пришло в голову, искренне опасаясь, что хворостина снова загуляет по моей спине, — она ж, не против!

Бабушка ещё раз пребольно дёрнула меня за ухо:

— Ты совсем сдурел? Ты ничего не понимаешь?, — взъярилась она пуще прежнего, — да, мама твоя, она сейчас просто сама не своя! Она же в шоке до сих пор, дурень! Тебя, когда в дом, уже, считай, неживого притащили, — я уж собиралась Вас обоих отпевать. У неё тут такая истерика была! Я уж и не знала, кого из вас первого отхаживать тебя или её! Она просто до сих пор, как прибитая, отойти никак не может, а ты, мерзавец, этим пользуешься!! Ну, не уж-то нет в тебе совести-то, а? Она ж мать тебе!

Сказать по правде, мне стало стыдно. Я виновато понурился. Мне и сказать-то было нечего в оправдание. А что тут скажешь?

Бабушка и дальше зло бранила меня. Я молчал. Запоздалое раскаяние забиралось в самое сердце. Правда, то, что мне сейчас говорила бабушка, по большому, счёту я и раньше осознавал, когда набрасывался на мамку. Ну… Во всяком случае, понимал, что бессовестно эксплуатирую материнский инстинкт моей матери, жестоко раненый тем, что она чуть не потеряла своего отпрыска.

Заметив, что меня проняло, бабушка сбавила обороты.

— Пошли в дом… , — повторила она. Опять напялила на меня шубу, валенки и шапку и, подталкивая перед собой, едва ли не погнала через двор в дом.

Там, хоть и не слова мне не говоря, вроде как даже подобрела. Во всяком случае, напоила горячим чаем, уложила опять на свою постель, уже на чистые новые простыни и тщательно укутала в толстое ватное одеяло.

Она снова положила меня в своей спальне, скорее всего, из-за камина. В её комнате всегда было гораздо теплее, чем во всех прочих. Огонь, подкормленный свежими поленьями, с новой силой весело трещал в камине.

— Спи… , — в конце коротко скомандовала бабушка, — тебе сил набираться надо.

Надо сказать, что едва я только растянулся в кровати, как почти сразу же почувствовал, что меня тянет в сон. Меня это даже удивило, — мне казалось, что после всего испытанного мной сегодня, — мне уж точно должно быть не до сна. Хм… Денёк-то выдался, как ни крути, богатым на события. Но меня, всё равно, упорно тянуло в сон. Может, очередной бабушкин настой так действует?

Какое-то время, правда, я боролся с наступающей дремотой. До меня смутно долетал разгневанный голос бабушки из кухни. Слов я не мог разобрать. Но совершенно точно, — бабушка бранила маму. И, по-моему, очень даже шибко.

Маму было жалко. Наверное, я сейчас должен был встать, выйти на кухню, — заступиться перед бабушкой за маму. Ведь, в конце-то концов, это ж я её… хм… склонил к греху.

Я даже почти уже собрался духом, чтобы выбраться из-под тёплого одеяла и вылезти из постели. Но чё-то как-то вспомнилось, как больно жалила по спине хворостина в руках бабушки в предбаннике бани. И, в общем, я решил предоставить маму её судьбе, здраво рассудив, что так-то, ничего страшного родной дочери бабушка не причинит. С тем я и уснул.

Ночью меня снова разбудила бабушка.

— Лежи… Ночь ещё. Я быстренько… , — она сунула мне подмышку градусник, померила мне давление.

После довольно хмыкнула. Опять дала выпить кружку очередного своего «коктейля из трав» и ушла. А я снова уснул.

Проснулся я опять от того, что мне снова засовывали подмышку градусник и ощупывали лоб..

— Бабушка… , — недовольно спросонья пробормотал я, — ну, хватит уже… Сколько можно-то? Поспать, дай..

— Попей..

Это не был голос бабушки. Я раскрыл глаза. Мама сидела на краешке моей кровати. Она была в ночной рубашке. Но не в той, которую я порвал. Я потёр глаза, прогоняя сон.
— А сколько времени?

— Три утра. На, выпей и ложись спать..

В комнате было темно. Я нащупал кружку в её руках и выпил всё залпом.

— Бабушка, ругала?

Мама вздохнула в темноте:

— Ругала… Но не переживай. Всё хорошо.

— Мам… — замялся я, — прости меня… Не знаю, что на меня нашло… Я как будто обезумел.

Она улыбнулась, ласково погладила меня по голове:

— Нет. Это не твоя вина. Не волнуйся, я не сержусь на тебя. Ты не виноват… Это всё моя вина.

Я накрыл её ладонь и прижал к губам, чувствуя, как сердце начинает биться сильнее:

— Нет, мам… , — горячо зашептал я ей, — дело не в отваре… Я давно этого хотел. Очень хотел. Я просто с ума сходил… Хоть всегда и ругал себя за это, клянусь. А сегодня… Не знаю, мам. Меня как будто прорвало. И из меня это всё вулканом… Мамочка, пожалуйста, прости меня.

У меня чуть ли не слёзы глаз потекли. Но действительно было очень стыдно и я совершенно искренне раскаивался перед ней.

Но она снова мягко улыбнулась мне:

— Ну, так бывает… , — её ладонь ободряюще сжала мою руку, — у многих юношей. Ничего страшного, Миша, в сегодняшнем нет твоей вины. Я твоя мать. Я не должна была этого допустить. Но я сама сегодня, как не своя. Ох, и напугал ты меня утром… Я думала, что с ума сойду… Это ты меня прости, Мишенька..

— Мам, всё будет хорошо?

— Конечно, дурачок… — она тихо рассмеялась, — всё будет, как прежде..

У меня, как камень с сердца упал.

— А бабушка отцу не расскажет? — не знаю, зачем спросил. Так то и дураку было понятно, что, конечно же, не расскажет.

Но мама вдруг как-то посерьёзнела:

— Нет, не расскажет. И НИКТО не расскажет., — с нажимом медленно проговорила она, — его это убьёт.

Мы оба замолчали. Я обеими руками сжимал её ладонь.

— Это вообще сумасшествие какое-то… , — тихо проговорила мама, словно, это были её мысли в слух. — я сама ничего не понимаю… Ты знаешь, я за всю жизнь отцу ни разу не изменила..

Она опять вздохнула. Я чувствовал, как ей тяжело. И мне просто невероятно было стыдно сейчас перед ней.

В каком-то едином порыве мы потянулись друг к другу и обнялись. Нет, в этом не было никакого эротического подтекста. Мы просто искали поддержку в объятиях друг друга. И мы долго так молча сидели на кровати, тесно обнявшись и прижимаясь друг к другу. Я даже чувствовал биение её сердца.

Я уже и не помню, о чём мы говорили. Да, в общем-то, и ни о чём. Вместе вспоминали всякие смешные случаи из нашей жизни, тихо смеялись и не размыкали объятий. Нам было хорошо вместе. Но внутри меня потихонечку разгорался знакомый огонь. И как-то, словно, невзначай, я уже несколько более откровенно, чем следовало бы сыну, оглаживал тело своей матери.

Это, конечно, удивительно, но я даже не почувствовал каких-либо угрызений совести, что у меня снова встаёт на мать. Если пять минуть назад, я искренно веровал, что более подобного не случится, то теперь так же спокойно внутренне я переменился и теперь был снова не прочь с мамой… Хм… Это перемена внутри меня случилась так же легко и непринуждённо, как та же вода, становится паром или льдом. А может, всё дело в том, что в моих глазах мама потеряла некий ореол святости и неприступности. Это раньше, я не мог и заикнуться, чтобы дать ей знать о терзавших меня страстях по отношению к ней, — ведь мамка она и есть мамка, — и вроде, как с подобным негоже лезть к родной матери. А теперь..

Теперь моя ладонь, как бы невзначай легла на мамину грудь.

Мама, конечно, это заметила. Но не обиделась, как следовало бы ожидать. А даже издала короткий смешок:

— Так… Совсем уже взрослый стал. Ну, уж нет, Мишенька… Больше мы грешить не будем. Неугомонный..

— Мам, не уходи… , — тихо-тихо прошептал я. Лишь на секунду её тело напряглось в моих руках, но почти сразу же мама снова расслабилась.

Мама не сразу ответила:

— Мишенька… Это больше не повторится. Я люблю тебя. Очень люблю. Но я не могу дать тебе то, что ты просишь. Ты же сам это понимаешь… , — тихо и как-то спокойно сказала мама, — Возьми себя в руки. Ты не должен так себя со мной вести, сын.

Я потянулся к ней, поцеловал её в щёку, потом ещё раз, мои губы приникли к её шее.

— Мам… Извини меня. Это выше меня, — честно признался я, — ты такая красивая, мам…

— Миша, ты же только, что просил у меня прощения… , — уже посуровевшим голосом сказала мама, — ты меня сейчас очень обижаешь..

— Мам… Ты знаешь… То, что сегодня между нами произошло… Я ни о чём не жалею… , — честно признавался я ей.

— Миша..

— Мама! Я хочу тебя… , — я сказал это своей матери, глядя ей в глаза, уже без всякого стеснения лапая и прижимая её к себе. Теперь уверенный, что она не поднимет бучу, я наглел на глазах. Впрочем, с девчонками я всегда был нахрапист. И это всегда давало свои плоды.

— Миша… Это уже какое-то насилие… , — уже с явными нотками недовольства произнесла мама. Её глаза потемнели, — Перестань, сын! Ты об отце хоть подумай!

Думаю, ещё сегодня утром этого было бы достаточно, чтобы я угомонился. Не знаю, что там внутри меня поломалось, но однозначно, теперь, грозный взгляд матери и её недовольный тон нисколько меня не колыхали.

— Отец ничего не узнает!, — твёрдо сказал я, — никогда! Это останется между нами..

— Миша!, — она только и успела выдохнуть гневно моё имя, когда я резким рывком навалился на неё, опрокидывая её тело на кровать и прижимая её сверху своим телом.

— Мам… Ну, не шуми… , — мой голос задрожал от возбуждения, — ты же разбудишь бабушку!

— Прекрати, немедленно!, — горячо прошептала мне мама, лягаясь подо мной.

В ответ я только обнял ее еще крепче, целуя её в шею и с удовольствием потираясь возбуждённым пенисом о её бедро. Через ткань ее ночной рубашки я ощущал приятное уже знакомое чувство от соприкосновения с распластавшейся под весом моего тела пышной мамкиной грудью.

— Миша!! Перестань!! — еще больше разгорячившись, негромко повторила мама снова. По ее телу пробежала мелкая дрожь, — я же тебе не кукла для секса! Ты не должен так поступать со мной!

Она даже больно вцепилась своими маленькими ноготками в кожу на моей груди и попыталась сбросить меня с себя. Но это была тщетная попытка освободиться от моих объятий. Мысль о том, что я гораздо её сильнее отчего-то наполнила меня новой волной возбуждения.

— Мам… Не царапайся… Больно… — мои ладони нырнули под подол её ночной рубашки, лаская её стройные ноги и поднимаясь выше.

— Отпусти меня! — простонала мама, снова пытаясь изо всех сил вывернуться из-под меня. Но лишь в очередной раз мы оба убедились, что слабовата она против меня.

— Отпусти! Сейчас же!, — повторила она с несколько нарочитой строгостью.

Запах её тела сводил меня с ума. Вообще, конечно, всё что сейчас происходило, было крайне некрасиво. Никогда прежде я не брал женщин силой. Беда, в том, что где-то в глубине меня крепла непоколебимая уверенность, которая, скорее всего не имела под собой оснований, что я имею безусловное право на эту женщину. А может, дело было в том, что я не сомневался, что потом мама всё-равно меня простит. В конце концов, раньше, за всю мою жизнь, как бы я не проказничал и как бы она не серчала на меня, — рано или поздно, мама всегда меня прощала.

Я обхватив её за упругие ягодицы, прижимая тело матери к себе. Мама гневно поглядела мне прямо в глаза и укоризненно покачала головой..

— Ты совсем рехнулся!? Ты собираешься меня изнасиловать? Что ты делаешь?, — её голос дрожал от переполнявшего её праведного возмущения и обиды на меня, — как мы будем дальше жить? Как ты будешь смотреть мне в глаза, Миша?

В какой-то мере её слова меня отрезвили. На миг я даже окстился и меня таки кольнула предательски трезвая разумная мысль, мол, и то, верно, а что я творю?

Но её дурманящие пухленькие вожделенные губы были совсем близко… Поэтому, я просто впился своими губами ей в губы. Я думал, мамины глаза буквально выскочат, до того широко они распахнулись настежь от удивления.

Мама не отвечала на поцелуй, но, кстати, и сопротивляться совсем перестала. Даже её ладони больше меня не отталкивали. Она позволяла моим рукам безнаказанно мять её ягодицы, оставаясь внешне, словно, отрешенной. Ничего не сделала даже когда я с силой упёрся своим членом ей в межножье..

Словно сдалась. Смирилась перед неизбежным. Даже глаза её как-то погрустнели и больше не метали молний.

В конце концов, мама позволила моему настойчивому языку совершенно невообразимое, — раздвинуть языком её губы и проникнуть ей в рот. И словно, поддаваясь натиску, сама откинула спину на постель, позволяя мне уже полностью навалиться на себя, невольно еще сильней прижавшись к уткнувшемуся ей в передок члену. Я долго исследовал языком её рот, не встречая никакого сопротивления…

— Ты зашел слишком далеко, сын, — уязвлённо проговорила мама, когда я всё-таки разорвал наш поцелуй. В её глазах читалась неприкрытая обида и горечь, — хорошо, хорошо, я уступлю тебе… Я просто не могу позволить тебе изнасиловать меня… Ты просто не хочешь понять, что тогда мы просто не сможем жить больше под одной крышей. Потому, что совесть и чувство вины со временем съест тебя заживо! Ты не сможешь жить с бременем насилия надо собственной матерью! Я готова принести себя в жертву твоей ненасытной непотребной похоти… Но это не будет актом любви! Миша! Это будет моя жертва! Так и знай, и пусть тебе будет стыдно!

Она и сказала это каким-то ритуальным тоном, словно, заклятие на жертвенном камне. Правда, к сожалению, я сейчас был в таком состоянии, что явно был не способен по достоинству оценить всю бескрайность её самопожертвования ради будущего душевного спокойствия родного чада.

Мама хотела сказать что-то ещё. Скорее всего, тоже нечто очень возвышенное и важное, но я опять накрыл её губы поцелуем.

Затем, одной рукой, задрав подол её рубашки ей на живот, я подхватил краешки её тонких трусиков на её бёдрах и сноровисто принялся стаскивать их с матери. Мама только закрыла ладонями лицо и никак не сопротивлялась мне. Я стащил с её ножек трусики, бросил их на пол и снова навалился на мать, раздвигая в стороны её ноги, млея от предвкушения очередного любовного соития с этой сладкой аппетитной самочкой, уже покорной моей воле.

Но тут совершенно неожиданно ладошка мамы упёрлась мне в грудь.

— Не так!, — твёрдо и одновременно, как-то нервно сказал мама.

Я даже стушевался, уж больно грозно она меня посмотрела.

— Мам… Что не так? Ну, чего ещё?, — недовольно вспыхнул я, умирая уже от нетерпения слиться с мамой в любовном слиянии, но всё же сбавил обороты, хоть, правда, и не выпустил её из своих объятий.

— Мы так бабушку разбудим… Знаю, я тебя… , — едва ли не сварливо проговорила мама, — будешь долбить, не взирая ни на что, как паровоз!

Но, вот это самое «знаю, я тебя» мне понравилось. Хм… Ну, да… Уже ведь знает, как любовника.

— Мам?

Даже в темноте было видно, как её лицо залилось краской.

— Ты не будешь сверху! А то нас бабушка точно услышит… , — её голос предательски дрогнул и она стыдливо отвела глаза в сторону. Но набрав воздуха, словно, с усилием выпалила, — ложись на спину..

— Конечно, мама, как скажешь, — прошептал я заворожённо, мысленно уже представляя, как моя мама, словно, амазонка, сейчас оседлает меня и поскачет на мне верхом.

— И не смотри на меня так!, — цыкнула на меня она шёпотом, — я просто не хочу, чтобы бабушка нас снова застукала! Нам тогда обоим достанется по первое число!

— Она меня выпороть пообещала, — почему-то улыбнулся я.

Мама вдруг тоже не сдержалась и улыбнулась:

— Угу. Меня тоже..

Мы прям по заговорщицки переглянулись. А мама покачала головой:

— Что творится… Поверить не могу, что я это делаю… , — пробормотала она, в притворном ужасе закатывая глаза.

— Мам, иди уже ко мне!, — нетерпеливо, едва ли уже не сердито, скомандовал ей я.

Я, уже откинувшись спиной на подушку, требовательно тянул мать за руку к себе.

Мама снова что-то пробормотала, не поднимая на меня глаз, но послушно взобралась на меня и оседлала мои бедра.

Маленькая тёплая ладошка нащупала мой напряжённый каменный член и обхватила его, направляя его ко входу в женское естество.

Но потом, мама нерешительно замерла. И как-то странно, с немым укором посмотрела на меня.

— Сын… Ты точно этого хочешь? Ты уверен? Опомнись, пока ещё не поздно. Мы же можем всё это прекратить!

— Мама, я хочу тебя!, — твёрдо сказал я ей, бесстрашно глядя ей в глаза. Я знал, что нужно сказать сейчас и сказал это. Но не потому, что это было правдой. Но потому, что чувствовал, ей будет легче, если я так скажу, — я всё равно возьму тебя, мама… Это выше меня. С твоего согласия или без. Мне не хочется брать тебя силой. Но я сделаю это. Это сильнее меня, мама…

По её лицу пробежала тень. Она не выдержала моего взгляда и отвела взор.

— Это безумие… , — прошептала она тихо. Но она уже сдалась окончательно.

Я почувствовал, как разбухшая возбуждённая головка члена, ведомого маминой рукой, коснулась мягкого пушка коротких волос на её лобке.

— Миша, как это всё неправильно… , — с мольбой прошептала мама так, как будто, готова была в следующую секунду разрыдаться, — мы не должны этого делать..

Я пропустил её слова мимо ушей. Не помня себя от какого-то эстетического странного восторга, я приподнял полы её рубашки, обнажая мамины бёдра и живот.

— Да, не смотри ты, бесстыдник… , — с досадой протянула мама, закрывая глаза.

Но я смотрел во все глаза, как мягкое мамино влагалище медленно поглощает в себя большую напряжённую головку моего члена. Разряд удовольствия пронзил моё тело. В немом восторге я смотрел, как мягкие женские губки натягиваются вокруг моего каменного ствола, медленно исчезающего в глубине маминого тела.

Мама тихо выдохнула, полностью приняв в себя меня.

— Большой… , — тихо проговорила она, вымученно улыбнувшись мне. В её глазах больше не было упрёка, — уфф… как на кол насадили..

Я медленно качнул бёдрами навстречу ей, легонько приподнимая её на себе. Она вздрогнула, её руки тут же упёрлись мне в грудь. Её ноготочки протестующе царапнули меня по коже.

— Да, подожди, ты… , — жалобно простонала мама, выразительно стрельнув в меня глазами, — дай, привыкнуть! Я сегодня потом после тебя поначалу ходить нормально не могла… Ты у меня БОЛЬШОЙ мальчик..

Я горделиво заулыбался, чувствуя, как меня прям распирает от мужского тщеславия, ощущая себя настоящим мужиком. Мама это заметила, и язвительно усмехнулась, покачав головой:

— Ну, настоящий уже мужик прям… Лучше б учёбой так гордился, а не размерами своей дубины..

Мама неторопливо, как будто, с опаской начала раскачиваться на моем члене. Я откинулся назад, поглаживая её обнажённые бёдра и наслаждаясь неторопливым мягким любовным соитием с красивой женщиной верхом на мне. Мама медленно и плавно вздымалась и опускалась на мне. Не знаю, какую она там мне жертву приносила, но внутри она была влажной и горячей. И не скажешь, в общем, что она была против.

Невольно, я залюбовался мамой, взирая на неё снизу вверх. Её глаза по-прежнему были закрыты. На лице играли, мелькая, сменяя друг друга, невероятная противоречивая смесь чувств от недовольства и раздражения, то вдруг томная страсть и трепет наслаждения. Приоткрытой рот изогнут в немом крике, нет-нет, но маленький розовый язычок выныривал и облизывал полные губы, хоть те и без того были влажны. Её дыхание всё более сбивалось, становилось мелким, иногда срываясь на тихие стоны. В какой-то момент я почувствовал, что её тело сотрясает крупная дрожь.
У меня и самого, возбуждение уже перехлёстывало через край и я уже помогал маме, изгибая свои бёдра навстречу ей. В очередной раз я двинул бёдрами так, что мама чуть ли не взлетела надо мной. Она упала на меня всем весом и тихий приглушённый вскрик разрезал тишину. Это не был крик боли. Кровать под нами предательски громко заскрипела…

— Тише… , — застенала испуганно мама, — тише..

Её ручки упёрлись мне в грудь, прижимая меня к кровати, а её ноги сжали мои бёдра, как на лошади.

— Тише… — повторила она с шумным выдохом, вновь с укоризной глядя на меня. Я заметил капельки пота на её лбу, — тихо… тихо…

Мама замерла на мне, до конца насадившись на мой член и какое-то время не двигалась, как будто приходя в себя.

Я потянул за шнурок на вороте её ночной рубахе, освобождая молочно-белую грудь. Потом жадно обхватил ладонями ее красивые титьки и принялся любовно мять их, играя пальцами с твёрдыми сосками. Приподнявшись, я рывком сел в постели и прильнул к мамкиным дынькам губами, страстно посасывая нежную плоть.

Мамино сердце билось, что паровой молот. Она страстно задышала, когда мои губы коснулись её груди, и я почувствовал, как мамины руки взметнулись и обняли мою голову, прижимая меня к себе. Я снова двинул бёдрами, вскидывая на себе маму. Снова лёгкий стон. И снова её ноги сжали мои бёдра. Мама не желала продолжать.

Несколько озадаченный, я даже оторвался от её груди и посмотрел ей в глаза. Подёрнутые мутной пеленой, полуприкрытые её глаза взирали на меня с гневной яростью. Но в то же время, я чувствовал, как её бёдра, плотно прижатые ко мне, потрясает мелкая судорога.

До меня не сразу дошло. А точнее внезапно озарило. Дело-то не в том, что мама меня сдерживает, чтобы скрипом кровати и звуками нашей любви невзначай не разбудить бабушку. Нет, дело, конечно, и в этом. Но более всего, было в том, что мама едва держалась на краю оргазма. Но всеми силами отодвигала от себя это падение в эту сладкую бездну, видимо, страшась или стесняясь меня, познать высшее любовное блаженство в объятиях своего сына. Но родное тело придавало свою хозяйку. Её тело с готовностью принимало мои ласки, распаляясь и отвечало мне. Но мама не могла или не хотела этого допустить.

Новая волна мужского тщеславного эго наполнила меня до краёв. У меня, конечно, девчонки частенько кончали в постели. И меня, кстати, раньше это особо не парило, если честно. Но теперь-то я был в постели с взрослой опытной зрелой женщиной. И мало того, это моя мать. Так значит, я ого-го какой любовник!

— Ну, мама… — с выражением лёгкого пренебрежения, эдаки по барски, кое появляется, когда ты чувствуешь себя несомненно в превосходящем положении над женщиной в постели с тобой, осознавая себя уже несомненным хозяином её тела, с лёгкой самоуверенной усмешкой, прошептал я, — ну, мама..

Я отпустил её груди и крепко обхватил ладонями влажные мамины бёдра..

— Миша, нет… — взмолилась мама.

Я с силой рванул её бёдра на себя, прижимая изо всех сил мать к себе.

— Мерзавец… , — простонала мама, одарив меня негодующим взором. Но в следующий миг её глаза закатились..

— А-ааа… , — тонкий протяжный вскрик наполнил комнату. Её пальцы вцепились в мои плечи. Бёдра выписывали неистовый яростный танец. В какой-то момент её лоно сжалось, обхватив меня так, что даже стало больно. Мама задрожала, содрогаясь в конвульсиях оргазма.

Не знаю, как я сам при этом умудрился не кончить. Сам-то я тоже был на пределе. Крепился из последних сил. Для меня сейчас было важно, дать кончить маме первой. Ну, да… То самое мужское тщеславие… Хм..

К тому же, сила оргазма моей мамочки меня просто поразила. Сказать по правде, со мной женщина впервые ТАК кончала… Мама дёрнулась на мне ещё несколько раз, больно вцепилась зубами мне в плечо и немного погодя обмякла, повиснув на моих руках.

Хм… А вокруг меня в моих мыслях уже били парадные фанфары и торжествующие барабаны. Я даже ни на миг не задумался, что мамин крик вполне себе мог разбудить бабушку.

Любовно убаюкивая обмякшую на моих руках маму, я осторожно опустился спиной на постель. Её лоно, ставшее просто невероятно горячим, едва ли не обжигало меня. Пульсируя и подрагивая на моём члене, оно наполняло меня невообразимым блаженством.

— Доволен?, — спросила мама с хрипотцой в голосе, когда она пришла в себя.

Я не смог сдержать триумфальную улыбку.

— Да, ну тебя… , — как бы обиделась мама, — я себя чувствую настоящей шлюхой… Мало того, что трахаю собственного сына… Так ещё и кончаю от этого. Это не нормально..

Она вздохнула.

Я нежно поглаживал её разгорячённое взмокшее тело, безвольно распластавшееся на мне. Не удержался и помял её за попку. Мой член по-прежнему не увядающий был глубоко в маме. Но я не торопился, понимая, что после перенесённого оргазма родительнице всё же надо дать немного отдохнуть.

— Всё хорошо, мам… , — утешающе прошептал я, ласково касаясь ладонью её волос, — мне очень хорошо с тобой..

Мама лишь только снова вздохнула на это. Её голова покоилась на моей груди.

— А разве я говорю, что всё плохо?, — тихо проговорила она немного позже, — знаешь, что самое странное?

Она приподняла голову и посмотрела мне прямо в глаза:

— Самое странное… Что мне самой всё нравится..

Её взгляд застыл. Чувствуя, что её мысли принимают не самый нужный оборот в данной ситуации, я легонько качнул бёдрами.

— Мам, мне кажется, ты уже отдохнула, — с наглой ухмылкой сказал я ей и, обняв её двумя руками, накрыл её губы страстным поцелуем. Она снова не ответила на мой поцелуй, но так же никак не мешала её целовать, позволив моему языку проникнуть глубоко в её рот.

Я даже раздухарился до того, что веско шлёпнул ей ладонью по ягодице, как бы подбадривая к более активным действия.

Мама снова покраснела, но не удержалась и издала короткий смешок.

— Чувствуешь уже себя моим хозяином, сынуля?, — сказал она, приподнимаясь надо мной и стаскивая через голову с себя ночную рубашку. Рубашка отправилась на пол в компанию к её трусикам. В темноте восхитительно заколыхались её молочные красивые груди, — сколько у тебя уже была женщин?

На миг я задумался, прикидывая в уме.

— Ты девятая, мам…

Мама округлила глаза:

— Мать, моя женщина… И когда успел? О, времена, о нравы!, — хихикнула она без всякого осуждения в голосе, — надо же… Я в твои годы ещё девственницей была… М-да…

Я ещё раз нетерпеливо плавно двинул бёдрами, покачивая маму на себе и сжимая в ладонях её груди, уже в которой раз силясь, и опять безуспешно, накрыть ладонью грудь целиком.

Мама красиво изогнулась на мне и стала неторопливо и ритмично двигаться на мне, глубоко насаживаясь на меня. Она, словно, раскрепостилась и более ничем не пыталась себя сдерживать. Просто старалась доставить мне удовольствие и получить удовольствие самой. Определённо, вела она, задавая и темп и глубину нашего любовного соединения.

Подстроившись под ее темп, я двигал бедрами ей навстречу, когда она опускалась, это доставляло ей, да и мне тоже, особое удовольствие.

В какой-то миг, ухватив её за руки, я притянул её к себе и впился в её губы глубоким пылким поцелуем. Не знаю, может мама забылась или уже сама была на новой вершине возбуждения, но в этот раз она ответила на поцелуй. Наши языки сплелись в страстном танце. Мы целовались долго, минут пять, исследуя языками рты друг друга.

Определённо точно так же, мама уже не шибко-то обращала внимания на всё более громкие ритмичные поскрипывания бабушкиной кровати под нами. Она и сама уже почти беспрестанно постанывала. Мой напряжённый член, обильно покрытый ее соками, с чавкающим звуком входил и выходил из ее тела. Когда наши бедра встречались, к этой симфонии любви добавлялись мокрые шлепки! На её плечах и груди снова заблестели капельки пота. Ну, ещё бы, — такая скачка! Всё-таки, я не ошибся, моя мамочка была горячая сексуальная штучка.
— Мама… Я кончаю… Кончаю… , — как-то чуть ли не взмолился я, но всё же честно предупреждая её. Правда, в эту секунду более всего для меня была ужасна мысль, что сейчас мама соскочит с меня. Когда мне так хотелось войти в неё как можно глубже, как только это возможно..

Мышцы влагалища туго сжали мой член, и я разрядился прямо в нее, струя горячей спермы ударила точно в цель. Мы застыли, прижавшись с силой бёдрами друг к другу, растворяясь в океане наслаждения.

В себя я пришёл первый. Мама снова безвольно лежала на мне. Она всё-таки умудрилась испытать второй оргазм.

Как-то совсем по-простому, она чмокнула меня в щёку, мягко улыбаясь:

— Хороший мальчик… Спасибо… Повезёт твоей жене.

Она заторопилась. Я, несколько раздосадованный тем, что мама так быстро собирается убежать от меня, попытался поймать её за руку, но она покачала головой, ускользая от меня.

— Тссс, дурачок… Уже утро… Мама же рано встаёт. А мне ещё надо в баню сбегать… Ты меня опять всю залил до краёв… , — в голосе не было ноток недовольства, — и тебе надо поспать.

Я не стал возражать. Просто лежал и смотрел, как она торопливо натаскивает на себя ночную рубашку. Трусики она надевать не стала. Просто скомкала их в кулак.

— Спокойной ночи, — перед тем как убежать она склонилась надо мной, и наши губы снова слились в долгом нежном поцелуе..

В окне и впрямь уже брезжил рассвет. Наступало утро.

И всё-таки, несмотря на все старания бабушки, я заболел. Правда, если опять же верить бабушке, этому нужно было ещё и радоваться. Ибо после того, что я перенёс, мол, вообще чудо, что я так легко отделался. И опять же, что значит заболел? Ну, потемпературил пару дней, не более того. По мне, так там бабушка больше паники навела, — прописав мне жёсткий постельный режим.

А всё остальное. Всё шло так, как шло раньше. Да, именно так. И я, и мама, и я бабушка мы все, словно, сговорившись, вели себя так, как будто ничего не произошло. Нет, не так… Мы все СТАРАЛИСЬ себя вести так, как будто ничего не произошло. Особенно мама.

Во всяком случае, ни она, ни я, ни словом, ни жестом, ни даже полунамёком не пытались намекнуть друг другу о том, что произошло между ней и мной. То же самое можно сказать и о бабушке.

Правда, кое-что изменилось. Или скорее осталось. Хм… Вдруг оказалось, что нам с мамой теперь неловко оставаться наедине друг с другом. Я вообще рта не мог раскрыть в её присутствии. Неловкая тишина затягивалась и мы оба отчего-то краснели. Или, особенно когда за столом или где ещё, она или я, нечаянно касались друг друга. Ведь ничего существенного, — раньше, на подобное и внимания не обращали. Но теперь эти нечаянные прикосновения, словно, обжигали и её и меня.

Между нами всё более росло и крепилось неясное напряжение, которого раньше не было и быть не могло. Не знаю, как маму, но меня, действительно, потихонечку, вдобавок ко всему, обуревал стыд. Я разрывался. И не мог сам для себя решить, как относиться к тому, что произошло между мной и мамой. С одной стороны, несомненно воспоминания о теле матери в моих объятиях были мне приятны, а некоторые из них, я с удовольствие смаковал в своей памяти. Но всё же я не мог отделаться от мысли, как всё это, как ни крути, неправильно и плохо. И что именно это, теперь сделало мою мать несчастной. Я хотел просить у неё прощения, но всё никак не мог решиться. И в итоге, мучился, страдал и уже просто не мог смотреть в глаза матери.

Всё кончилось тем, что дня через три мы с мамой принялись буквально друг друга всячески избегать. Всё-таки у нас не получалось вести себя друг с другом так, так как это было раньше и так, как будто между нами вообще, ничего не было. Хоть мы и пытались. Но эта проклятая стена, внезапно разросшаяся между нами, не дала нам этого сделать. И мы оба теперь не знали, как нам быть друг с другом отныне.

Короче, на душе скребли кошки..

Я как-то большую часть времени умудрялся проводить у Иваныча, за партией в шашки или шахматы, чем дома. Вообще, Фёдор Иванович мужик был первостатейный. В детстве, я вообще его за дедушку считал. Не отходил от него тут не на шаг. Иваныч не возражал. Он меня любил. Всегда с удовольствием возился со мной, и исправно, всегда брал меня с собой и на охоту и на рыбалку, на которые он был очень охоч.

Так, что день нашего отъезда был для меня в радость. Бабушка нам с мамой обоих по очереди обняла, расцеловала, дав на прощание строгий наказ, что летом, хотя бы на недельку, но обязательно нас ждёт.

Иваныч на своём побитом видавшем виды «Москвиче» добрых сто двадцать километров по убитой разваливающейся бетонке довёз нас до ближайшего райцентра, откуда нам с мамой предстояло уже на рейсовом автобусе ехать ещё двести километров до железнодорожного вокзала. На поезде часов девять до ближайшего аэропорта. А откуда самолётом в Москву, а там уже пересадка на самолёт в Ростов-на-Дону. И вот он ДОМ РОДНОЙ!

Обычно, этот неблизкий путь мы умудрялись с мамой всегда проводить очень весело. Болтали, играли в карты. Но в этот раз, за всю дорогу без лишней нужды не проронили друг другу ни слова.

Только уже в поезде, когда мы уже почти подъезжали к перрону нужной нам станции, мама глядя в окно, тихо проговорила:

— Надо что-то делать, Миша… Не знаю, понимаешь ли ты меня… Но мы не можем с ЭТИМ вернуться домой. Мы должно всё это оставить здесь.

Я даже не сразу врубился, что мама это мне говорит.

— Самолёт через пять часов… Мы успеваем на него. Но… , — мама замялась, — быть может, нам стоит улететь завтра, на утреннем рейсе?

Я ничего не ответил.

Обычно, если позволяло время перед вылетом самолёта, мы всегда на пару часиков заскакивали в гостиницу возле аэропорта. Ну, чисто принять душ, перекусить и просто более комфортно скоротать время перед вылетом.

Но в этот раз я попросил таксиста отвезти нас в другую гостиницу, и желательно самую лучшую, какая есть в этом городе. Мама ничего не сказала. Но я думаю, она поняла меня. В гостинице, что возле аэропорта, мы останавливались много лет подряд и нас там хорошо знали и при встрече всегда узнавали.

Городок этот был небольшим, провинциальным. Но уютная двухэтажная гостиница, окружённая небольшим парком, приятно порадовала.

На ресепшене мама, по привычке, спросила:

— Подскажите, пожалуйста, ближайшие рейса из аэропорта до Москвы?

Девушка, сноровисто пощёлкав мышкой компьютера на стойке, бодро отрапортовала:

— Один сегодня, через четыре часа. Второй завтра, в обед. На сегодня билеты ещё есть. Вам забронировать?

Девушка посмотрела на мать. Мама кивнула.

— Подождите!, — я улыбнулся девушке и маме, — нам нужно выспаться перед полётом. Добирались до Вас чуть ли не оленях… Нас вполне устроит вылет на завтра. Забронируйте, пожалуйста, два билета на завтра.

Мама вскинув бровь с тихой усмешкой посмотрела на меня. Но ничего не сказала.

— Как скажете. Вам два номера? Есть ещё двухкомнатный с двумя кроватями?

Я пожал плечами:

— Вы знаете, вполне подойдёт один номер и с одной кроватью.

Мамина бровь вскинулась ещё выше. Испытующий взгляд стал ещё пронзительнее. Но и в этот раз она не обронила ни слова. Я выдержал её взгляд, даже осмелившись точно так же, как и она, насмешливо вздёрнуть бровь.

— Ваши ключи. Чемоданы можете оставить. Их принесут через десять минут. Номер на втором этаже. От лифта налево. 217-ый. Сейчас, я Вас провожу.

— Не стоит, — опять улыбнулся я, — мы сами..

Когда мы уже уходили в сторону лифта, мама обернулась:

— Скажите, а где тут у Вас ближайший ресторан?

Девушка на ресепшене снова выучено вежливо улыбнулась:

— У нас на первом этаже гостинцы, прямо через холл есть ресторан. Он считается одним из лучших в городе.

В лифте мамина ладонь сама нащупала мою руку и сжала её. Мама смущённо потупилась:

— Сама бы я не решилась… Спасибо… , — на её щеках снова зарделся румянец, — Миша, ты же всё правильно понимаешь? ЭТО будет в последний раз. Это очень неправильно и так нельзя. Но я не могу с ЭТИМ справиться… , — она запнулась, — с этим НАПРЯЖЕНИЕМ… которое теперь между нами. Этой ночью поставим во всём этом ТОЧКУ.

Она как-то заискивающе умоляюще посмотрела на меня. Я молча сжал её руку..

— Вот и умничка, — мама потянулась ко мне, прижавшись всем телом и мягко поцеловала меня в губы, — я постараюсь тебя удивить..

Номер, нас тоже приятно удивил… Всё очень даже ничего, вполне себе мило.

— Я в душ..

Ни капельки меня не стесняясь, мама быстренько разделась совершенно оставшись обнажённой. Я невольно залюбовался ей. Мама почувствовала мой взгляд, грациозно потянулась, без всякого смущения, без малейшего стыда демонстрируя мне своё тело и послав мне воздушный поцелуй, скрылась в ванной комнате.

— Закажи нам столик, милый — услышал я её голос, — и я надеюсь, ты умеешь развлекать девушку на свидании..

Я думал, моё сердце выскочит из груди. Чёрт его знает, почему, но когда мама вышла из душа, мной овладело непонятное смущение. Я даже не посмел поднять на неё глаз, мысленно отчаянно ругая себя за робость последними словами. Ведь, без сомнения, и мне и ей понятно, к чему всё идёт. Сейчас, в ресторане гостиницы нас с мамой ждёт ужин. Наше свидание. А потом… Потом, мы поднимемся сюда в номер и всю ночь будем заниматься любовью. И, казалось бы, после моей молодецкой удали с коей я запрыгивал на маму в бабушкином доме, уж теперь-то я должен был… хм… развернуться. Но… Чёртова робость и смущение не отпускали меня.

Мама подошла ко мне. Она была с мокрыми волосами и в полотенце, обёрнутом вокруг груди. Её руки обвили мою шею, мама привстала на цыпочки и наши губы сомкнулись в нежном долгом поцелуе.

— Миша, я тоже нервничаю, — тихо проговорила она, мягко снизу вверх глядя мне в глаза.

— Но мы должны сделать это, — твёрдо и уверенно сказала она, — чтобы поставить в этом точку. Эта наша ночь. Наша последняя ночь… Больше ЭТОГО не случится никогда! Мы поставим на этом точку и будем жить дальше. Как жили до этого…

Я подумал, что это самое «Как жили до этого… « у нас с ней уже превратилось в какую-то мантру… Как тот самый горизонт. Как бы ты к нему не стремился, он всё равно остаётся недосягаемым. Хм..

— Иди в душ, — мама тихонько подтолкнула меня в сторону дверей ванной комнаты, — и не торопись. Мне надо приготовиться..

Она улыбнулась, и в её глазах засверкали шаловливые искорки:

— Хочу быть ОЧЕНЬ красивой. Хочу, чтобы НАШЕ свидание ты заполнил на всю свою жизнь…

В душе я долго торчал. А когда вышел… То так и остолбенел от изумления. Наверное, не стоило удивляться, зная мою маму. Ну, да… В том плане, что, даже уезжая в глухомань к бабушке, мама непременно и туда прихватит хотя бы одно вечернее платье и пару туфель на высоком каблуке. На всякий случай.

На меня с лёгким изучающим прищуром ярко накрашенных глаз смотрела роскошная женщина.

— Нехорошо, заставлять ждать женщину на первом свидании, — ярко алые сочные губы изогнулись в капризной усмешке, — избалованный мальчишка…

Её макияж. Он был безукоризнен. Что-то неуловимо агрессивное было в лице мамы теперь, что делало её похожей на хищницу… Это было настолько внезапно и непривычно, что у меня даже дух перехватило.

А потом…

При виде мамы, мой член не то, что встал… Хм… Он буквально восстал! Полотенце на бёдрах не выдержало такого мощного стремительного напора. Я почувствовал, как узел сбоку развязывается и полотенце скользит с меня на пол… Но нет, оно не упало. В том плане, что я не держал его руками, но большое махровое полотенце просто осталось висеть, как на настенном крючке в ванной, на моём негнущемся восставшем орудии.

На щеках мамы заиграл очаровательный стыдливый румянец. Её глаза от удивления широко раскрылись и она улыбнулась. Взгляд потеплел. Её тело в длинном изумрудном облегающем фигуру платье красиво и медленно изогнулось, демонстрируя мне себя, как на витрине. Мама поцокала язычком, покачивая головой:

— Я так понимаю, это комплимент? Я НАСТОЛЬКО хорошо выгляжу, милый?

Не спуская с меня горящих невообразимо порочных глаз, мама медленно пошла ко мне через всю комнату, грациозно, как кошка, плавно покачивая бёдрами, её высокие каблучки тихо зашелестели по толстому ковру. Мама подошла ко мне очень близко. Настолько близко, что мой член упёрся ей живот… Я стоял, как остолбенелый, не в силах вымолвить ни слова, ни сделать не жеста.

— Какая дубина… , — цокнула снова мама язычком с видом блудливой, видавшей виды шлюхи. Её розовый язычок медленно и похотливо прошёлся по влажным губам. Бесстыжим тягучим взглядом мама смотрела мне прямо в глаза, — и как мы пойдём ужинать? Ты же ЭТИМ так кого-нибудь можешь и проткнуть нечаянно… Надо что-то с ЭТИМ делать…

Она снова медленно и похотливо облизнула губы, призывно глядя прямо мне в глаза.:

— Мням-мням-мням..

Меня так и обдало жаром.

Все ещё сомневаясь, что понял её правильно я поднял руку и положил ладонь на её плечо… Мама, насмешливо изогнув бровь, наблюдала за мной. Я медленно стал давить рукой… ну… ну… чтобы мама встала на колени… да..

— И что это ты задумал, сын?, — в её глазах мелькнула смешинка, но тут же её взгляд наполнился неподдельным укором и она уже смотрела на меня искренне недовольно-удивлённо.

Мне кажется, я был сейчас на грани помешательства. Но перемена в её настроении произошла мгновенно. Мама, всё так же, не сводя с меня укоризненного взора, недовольно повела плечом, словно пытаясь сбросить с себя мою руку.

Близкий к панике от мысли, что я неправильно её понял и сейчас всё пойдёт прахом, я смешался, торопливо отдёрнул руку и машинально встал перед мамой едва ли не «руки по швам». Хм… Со штыком наперевес со всё так же висящем на нём банным полотенцем. Думаю, со стороны это смотрелось смешно.

Но с мамиными глазами опять что-то произошло. Потому, что теперь внезапно в них снова мелькнули шаловливые искорки, и что-то ещё… нечто настолько блядское и распутное, что я ощутил это скорее подсознательно, чем узрел собственными глазами.

Губы мамы изогнулись в капризной томной усмешке:

— Ну, вот и хорошо… А то я уже испугалась, что ты из тех плохих мальчиков, которые, когда у них стояк, запросто могут поставить свою родную мамочку на колени и заставить её отсасывать себе член… , — она ласково, как ребёнка, потрепала меня за щёку, — но ты же у меня хороший мальчик… Ты же не заставишь свою мамочку отсосать тебе?

Это было настолько дико, грязно, и главное, невообразимо слышать из её уст! И ТАК возбуждающе… Как и ощущать на себе её бескрайне порочной призывно-блядский насмешливый взгляд.

Она играла со мной! Моя мать играла со мной! Я не стал всё это обдумывать… Да и думать-то я уже и не мог. Все мысли были… хм… там, на чём до сих пор висело чёртово банное полотенце.

Не медля ни секунды, я сжал мамины плечи обеими руками и с силой придавил маму к полу. Она снова состроила мне невинно-обиженную гримаску аля «несчастная бедная мамочка», мол, что это ты вытворяешь? Меня это распалило неимоверно. Член просто распирало от возбуждения. Возбуждённая головка поднялась ещё выше, прижимаясь к животу и уже достигая моего пупка. Мне даже показалось, что у меня кружится голова… хм… ну, от оттока крови.

А мама даже немного жеманно поупиралась, жалобно похныкала. Но, в конце концов, конечно, её попытка к сопротивлению была сломлена и моя мамочка была грубо поставлена на колени. От её лица до моего возбуждённого вздыбленного достоинства вряд ли было больше пяти сантиметров.

— Только не испорть причёску, пожалуйста… , — прошептала с придыханием мама. Пальчиками она легко смахнула с меня полотенце и с неподдельным интересом принялась в упор разглядывать моего богатыря.

Потом, с деланным испугом снова подняла глаза на меня:

— Интересно, ЭТО хоть поместится мне в рот целиком?, — как-то жалобно с придыханием простонала мама, — мне же придётся это сделать, да? Чтобы ты не испачкал мне платье…

Её ярко-красный аккуратный рот медленно, как бы нерешительно раскрылся, как бы приноравливаясь..

Мама подняла на меня глаза. Теперь это были невинные жалобные глазки глупышки Овечки-Долли, которую грубый дядя собирается подвергнуть грязному жестокому надругательству. Пышные длинные ресницы захлопали.

Мамина игра сводила меня с ума. Я почувствовал, что кончаю… Да! Я готов был кончить, даже не коснувшись членом маминого тела.

Уже не думая ни о чём, находясь где-то на грани безумия от охватившего меня возбуждения, я изогнулся, обхватив её шею двумя руками, направляя раздувшуюся до огромных размеров головку члена в её рот… и одним мощным сильным рывком насадил мамину голову на свою возбуждённую мужскую плоть. Яркие алые губы матери скользили по напряжённому толстому стволу, принимая меня в себя сантиметр за сантиметр. И чем глубже я входил в её рот, тем шире распахивались её глаза… Она делала это, конечно, специально, но смотрелось это бесподобно.

Я был уверен, что мамочка не сможет взять у меня его до самого конца. И аж застыл в немом восторге, когда её нос с силой упёрся мне в живот. Казалось, её глаза, всё с тем же глупеньким невинным выражением в них, сейчас буквально вылезут из орбит. Но игра-игрой, но, видимо, маме такое стремительное погружение тоже не далось даром. В уголках её глаз засверкали маленькие слезинки, а щёки задрожали и разом покраснели от напряжения. А её покорный взгляд, беспрерывно уставленный на меня… он… он был бесподобен..

Я успел только подумать, что у меня впервые такое… Чтобы, женщина смогла взять моего богатыря целиком. Правда, раньше это и были только мои одноклассницы. А тут рот взрослой опытной женщиной. Разница чувствовалась… Хм, не то слово..

Мой член дёрнулся и, мне даже самому показалось, что я в прямом смысле слова, как из пушки, выстрелил глубоко в мамино горло горячим жирным зарядом семени.

Я пошатнулся, привалился спиной к стене позади себя и в бескрайнем упоении, обеими руками изо всех сил прижимая голову матери к своим бёдрам, бесконечно долго изливал сперму в этот жаркий умелый сладкий рот.

Не знаю, как мама умудрилась не поперхнуться. Во всяком случае, закашлялась она только в самом конце, когда моё семя уже просто хлынуло через её нос..

В немом восхищении я уставился на мать. Она почувствовала, что я, наконец, иссяк, медленно и осторожно снялась с мокрого подрагивающего члена, всё ещё пребывающего в боевой стати. Чинно и благородно промокнула губы поднятым с пола полотенцем. И невообразимо нежно принялась облизывать и обсасывать опадающий член, любовно сжимая его в его ладошках.

— Мама… — протянул я блаженно, не в силах подобрать слов, чтобы высказать ей моё истинное уважение и восхищение. Мои колени тряслись от пережитого наслаждения.

Но мама всё поняла, по-видимому, и без слов. Теперь уже триумфально улыбалась она, а не я.

Озорно подмигнув мне и всё так же стоя на коленях передо мной, сжимая мой уже поникший член в ладони, второй рукой она шутливо взяла под козырёк:

— Рада, вам услужить, сэр!

И мне снова не верилось, что это моя мама.

Она поднялась с колен, привстала на цыпочках и чмокнула меня в щёку:

— Всё было очень вкусно, милый… Но всё же я голодна. Ты собираешься вести меня на ужин?

Я торопливо закивал головой:

— Я сейчас, сейчас, мам. Уже одеваюсь!

… Я торопился на наше с мамой свидание. Торопился так, как не торопился ни на одно свидание до этого.

Наше первое с мамой свидание. Но последние ли?