Преступление и наказание. Часть 2

— Ножку сюда, детка! Выше, выше… вот так! Выгнулась, голову назад… таак… Снимаем!

Сверкал магний — и глаза Габби сами собой жмурились, как она ни старалась "зажать" веки. Фотограф ругался, и все начиналось сначала.

Габби уже была в одних кружевных панталонах и маечке. Их подарил ей Джейсон на день ангела… Лицо ее впервые после свадьбы было подмалевано, только куда ярче и гуще, чем тогда, и локоны живописно растрепаны по плечам и спине. Косметика резко подчеркнула чувственность ее лица, ставшего кричаще красивым, как закаты на картинах.

Она сидела на кровати под бархатным балдахином. С улицы доносились треньканья трамваев и музыка, гремевшая из забегаловки напротив.
— Тааак… Теперь откинься на подушку… Грудь вперед… да ты знаешь, где у тебя грудь, радость моя деревенская? Воот… Вот так… А теперь снимай маечку.
— Что? — у Габби вдруг озябли руки.
— …Прекрасная, бесконечно добрая и нежная леди, если вы согласитесь, деточки мои будут здоровы, клянусь святым крестом, — засуетился тип, который привел Габби сюда. — Такие фотографии мы продадим по семьдесят, а то и по восемьдесят центов… и поверьте, что в голом теле нет ничего такого, если оно прекрасно! Все великие художественные тузы рисовали голых, то есть обнаженных… этих… позерщиц, и всяких там роскошных нимф, и эти картины висят в музеях, и на них смотрит мистер мэр с супругой, и даже пасторы, если вы в курсе дела…

Это была правда. Габби знала это: Джейсон водил ее в картинную галерею, впечатлившую ее до дрожи, и у них дома даже были два альбома — Рубенс и Энгр, — которые она любила перелистывать, придумывая истории про героинь и втихаря сравнивая их тела со своим. Ее остро интересовало, как же это они раздевались перед художниками, и есть ли такой закон, делающий художественные раздевания приличными? "А чем я хуже их, в самом деле?.." Тип не врал, и Габби вдруг похолодела…
— …Вы живете с таким богатством, а другие должны страдать! Бог дал вам капитал, а вы не хотите им делиться, не хотите спасти несчастных больных деточек, добрая и прекрасная леди! Разве это по-божески? разве вас так учил ваш пастор?
— А если эти фотографии увидит кто-то, и меня узнают? — хрипло спросила Габби.
— Никто вас не узнает, прекрасная леди, на вас сейчас краски столько, что и родная мать вас не узнает. А хотите — мы вас еще подмажем. Эй, Мэтью!

Толстый фотограф подошел к Габби — и еще гуще накрасил ей веки, брови, губы и щеки, превратив личико Габби в вызывающе-сексуальную маску.
— Ну вот!.. Я и сам вас не узнаю, клянусь святым крестом! Снимайте осторожно, чтобы не смазать красоту, едрить его в рот!..

Ноги Габби вдруг сделались ватными. Раздеваясь перед Джейсоном и млея от сладкого стыда, она всегда отгоняла от себя запретную мысль: а что чувствуешь, если раздеваться перед другими? Две пары глаз нетерпеливо смотрели на нее, и она, думая "что же я делаю?", вдруг приподняла руки и медленно стащила с себя маечку. Ощутив наготу грудей — облилась внутри зябким кипятком и зажмурилась, но тут же открыла глаза, глядя на своих искусителей…
— Таак! Молодцом, малышка! Откинулась назад… маечку держишь в руке… Грудь повыше… какая она у тебя сексуаль… а я что? я ничего! не пихайся, Микки, мать твою!.. Снимаем! Еще!… Таак, а теперь долой панталончики, детка!

Фотографу пришлось повторить эту фразу дважды, — но Габби не нужно было уговаривать, просто руки не слушались ее. Голые ее соски, набухшие тугими абрикосами, мало-помалу разгорались, и Габби старалась не думать, что же будет дальше…
— Давай же, малышка, давай, давай, давай — гоготал Микки, как гусь. "Он и вправду похож на гуся: шея длинная, нос тоже длинный, красный…" Габби стягивала с себя панталоны, представляя гуся с длинной шеей и красным носом – как он гогочет и переваливается, растопырив крылья…
— Таак! Уй, сколько шерсти там у нас!.. Теперь растопырила ножки… не сильно, чуть-чуть… молодцом, детка! Снимаем!..

Габби вдруг поняла, что она полностью голая, и на нее смотрят двое незнакомых мужчин.

Чувство это было таким острым, что у Габби закружилась голова. Тело ее вдруг стало ватным и невесомым, и Габби чувствовала только соски и гениталии, набухшие липким холодком. Стыд распирал ее, и сознание цеплялось за клятву Гуся, за его больных деточек, для которых Габби зарабатывала «своим богатством», и за неписанный закон, позволявший раздеваться для художников. «И фотографов», убеждала себя Габби, послушно принимая требуемые позы; «я уже много заработала для деточек Гуся», думала она…

Ее тело налилось знакомой томностью, к которой примешивался новый горьковатый привкус бесстыдства. С каждой секундой она возбуждалась все сильней, и все сильней боялась показать это. Ей вдруг захотелось выгибаться, кататься по кровати, раздвигать ноги, выпячивать влажные гениталии – и Габби изо всех сил старалась быть неуклюжей, цепляясь за свою стеснительность. Чувство полной наготы, пьянящее, как пунш, обволокло ее тело и мозг…
— Ты какая-то скованная, детка. Расслабься, тут все свои… На вот, выпей, — Мэтью налил ей, и Габби, никогда не пившая ничего крепче пунша, схватила стакан и залпом осушила его. С полминуты ее глаза бессмысленно круглились, а щеки краснели, как два граната. Затем она вдруг улыбнулась до ушей и прохрипела:
— У вас тут отменили Сухой закон?*
________________________
*С 1919 по 1933 г.г. в США действовал закон, запрещавший торговлю алкогольными напитками. — прим. авт.
— А ты догадлива, детка! — хохотнул Мэтью, налив ей второй полный стакан. Габби, поколебавшись, поднесла его ко рту и выпила маленькими глотками. "Один раз можно", думала она… Мэтью похотливо облизывался, но Габби ничего не замечала: огненные глотки растеклись по ее телу, сжигая стыд, и ей вдруг стало легко и азартно. "Как на охоте", думала Габби…

Снизу грянула чья-то пьяная песня, нелепая, как хрюканье, и Габби расхохоталась, хлопнув в ладоши.
— Как весело у вас тут поют! Наверно, он выпил такого же пойла?
— Не знаю, едрить его в рот!.. По-моему детка, тебе скучно. Нужно тебя развлечь. Сейчас мы пригласим тебе приятеля…
— Вот этого мужчину?! — Габби резко подобралась, несмотря на хмель.
— А ты думала… — Мэтью снова захохотал — и осекся, глядя на Гуся Бобби.
— …Он шутит, прекрасная леди, шутит! Не бойся, детка, просто мы сейчас позовем одну девушку, чудесную девушку Пэгги, и поснимаем вас вдвоем, чтобы тебе не было скучно…
— Ах, девушку? — Габби заулыбалась во весь рот. — Тоже натурщицу?
— Натурщицу, натурщицу, — гоготал Гусь, подмигивая Мэтью. — Вы понравитесь друг дружке… Да что это за пьяное рыло там орет? Мэтью, старый барсук, сходи-ка, погладь певуна по головке… Заодно и зазови Пэгги.
— С радостью и удовольствием, — оскаблился Мэтью и вышел. Габби сладко потянулась всем голым телом, натянув груди, и Гусь засопел; бормоча ругательства, он быстро сиганул за аппарат и успел дважды сверкнуть магнием, пока вставшая Габби вытягивалась, расправляя свое тело.

У нее были большие груди ровно-круглой формы, не сплющенные и не обвисшие, вкусные, выпуклые и тугие, как мячики. Казалось, что нежная их кожа должна пружинить, как каучук. Возбужденные соски ее припухли, выпирая темными конусами в стороны. Тело Габби было нежным и гибко-текучим, хоть и не худым; на нем не было ни одной складочки, и нигде не выпирала острая кость — все углы скруглялись пружинистыми изгибами, плавно обтекавшими фигуру. Бедра, если смотреть на них анфас, казались тяжелыми в сравнении с талией, гибкой, как лоза, — но в профиль ее попка, оттопыренная назад, смотрелась упруго и подтянуто. Ноги и руки, ровно-стройные, плавные, закругленные без полноты, двигались с грацией, от которой распирало дыхание. Особенно изящны были плечики, гибкие, круглые, подвижные, плавно повторяющие округлость грудей.

Вся Габби была смугло-розового оттенка, нежного, ровно-матового сверху донизу. Между ног топорщились рельефные створки гениталий, поросшие черным пухом, таким густым и длинным, что он выпирал на фоне тела чернильным пятном. Габби ужасно стеснялась своих зарослей, и первое время даже всхлипывала от стыда, когда Джейсон наводил в них порядок расческой. Они вились так же, как и шевелюра, и все ее стыдное хозяйство выдавалось кудрявым холмиком вперед. Глядя на него, Гусь хватался за штаны…

Габби разминала тело, ощущая вкусный жар в каждой клеточке. Чувство наготы по-прежнему распирало ее, но удовольствие от бесстыдства пересилило все "но", и Габби внушила себе: "я просто работаю, работаю натурщицей, чтобы помочь тем, кто несчастней меня…"
— Чертов Клайд уполз с вахты за выпивкой, и теперь к нам лезет всякое дерь… — раздался голос Мэтью, тут же перебитый другим, густым и грудным:
— Уууу! какая лапочка! какой пупсик! Парни, где вы откопали такое сокровище? Деточка, как тебя зовут? Давай познакомимся!

Габби еще никогда ни с кем не знакомилась голышом, и ее снова пробрали мурашки.

Пэгги была пухлой брюнеткой лет двадцати пяти, знойной и бесстыдной. На ней не было ничего, кроме косметики и кружевного халата. "Это же развратная женщина", думала Габби, "почему она здесь, почему она так смотрит на меня, и почему я так волнуюсь?"

Пэгги подплыла к Габби — и так непринужденно облапила ее, что Габби не успела отстраниться. Звучно чмокнув ее в щеку, Пэгги провела рукой по голой спине Габби, глядя ей в глаза долгим масляным взглядом… Габби пробрала дрожь; а Пэгги, не отнимая руки, нежно щекотала ее кожу кончиками пальцев и завитками волос, отчего Габби покрылась мурашками вся, с головы до ног, и к горлу ее подкатил щемящий ком, ударив кровью в щеки…
— Ты прелесть, плавная, мягкая такая, — мурлыкала ей Пэгги. Голой Габби было приторно и страшновато. С женщиной в ее сознании не связывалось "ничего такого", и Габби не понимала, почему Пэгги так смотрит на нее, и почему ей, Габби, так волнительно и зябко от ее ласк.

Пэгги не скрывала своего возбуждения, радуясь Габби, как лакомству; она пела ей сюсюкающие нежности, поглаживала ее все требовательней, цепляя как бы ненароком сосочки, отчего Габби вздрагивала, пронизываясь разрядами тока, — и наконец обвила руками ее шею, щекоча губами ухо и слегка подлизывая язычком внутри…

У Габби помутилось в голове. Растерянность смешалась в ней с одуряющей сладостью язычка Пэгги: Габби не знала, что делать и говорить — и не делала ничего, отдаваясь своей соблазнительнице, — а та шептала ей нежности, от которых скребло в сердце, и щекотала ее влажными губами; затем спустилась ниже, обволакивая Габби паутинкой скользящих касаний — и нежно обхватила ее, подминая пальчиками тело — все сильней, и требовательней, и горячей…
— Лапуся моя, тебе нравится? Вижу, вижу, что нравится моей куколке, карамельке, сладенькой такой, — пела ей Пэгги. Внезапно она сбросила халат и прижалась к Габби голышом, грудь к груди.

Сверкали молнии магния, и Габби вздрагивала, плавясь от прикосновений голой Пэгги. К ее груди впервые прижалась мягкая женская грудь, цепляя ее соски своими сосками, и это было так странно и сладко, что Габби задохнулась. Вся она вдруг покрылась сладкими мурашками, с ног до головы, и из гениталий ее текло, как из масленки.

Габби была уничтожена, размазана, как кусочек масла, ей хотелось провалиться в никуда — или отвечать, неистово отвечать Пэгги, сверлить языком ее жадный рот, карабкаться на ее тело и месить его, как тесто… Пэгги уже мяла ей грудь, сдавливая соски, и руки Габби бессознательно ползли к пухлому телу, к рукам, мучившим ее, и скользили по ним, вовлекаясь в ритм ласк. Между ног Габби горел влажный огонь, истекавший из нее, как сок из надрезанной груши…

Габби ни

сможешь брать по доллару за сеанс и заживешь, как хуй в пизде…
— Гарри, еб твою мать, пошел нахуй отсюда! — зашептали ему Мэтью с Гусем, но Гарри оскаблился и сунул руки в карманы:
— Ага, а Клайд ваш полощет горло горяченьким в «Трезвом Досуге», и я вошел!.. Смерть как хочется ебаться! Чур, новенькая моя! Ай да сиськи у тебя, бэби! Микки, небось, напел тебе про деточек, ха-ха-ха? Микки, ты снова пел ей про своих больных деточек, ага?

Гарри веселился, пошатываясь и держа руки в карманах. Габби вдруг подхватилась:
— А что, это неправда?
— Ой, ну только не надо рассказывать, что ты поверила этой хуйне, не надо! – Гарри игриво погрозил ей пальцем. – Все вы знаете, зачем вас сюда ведут, и идете с кайфом, потому что все вы – суки, и все любите, когда вас раздевают и ебут, ебут, и еще дают за это бабки… Мэтью, иди нахуй, понос крысиный!

Мэтью выпроваживал Гарри прочь, но уже было поздно. Габби вскочила и сверлила потемневшими глазами своих искусителей. Руки ее дрожали.

Ей хотелось или умереть, или разнести здесь все в клочки. Она отпихнула Пэгги, хватающую ее за грудь, шагнула к Гусю — и с размаху влепила ему пощечину, от которой тот чуть не упал.

Раздались вопли изумления. — Ах ты, сука! – прохрипел Гусь, отводя руку для удара, – но Габби, размахнувшись, врезала ему под дых, и он с хрюканьем отлетел к самой двери.
— Ха-ха-ха! – захохотал Гарри. – Ай да крошка! Детка, ты мне нравишься! Дай-ка мне обнять те…

Недоговорив, он громко хрюкнул, отлетев туда же, куда и Гусь. Пэгги визгливо захохотала, крикнув: — Дай им, детка, дай им! Мне так хотелось всю жизнь врезать этим мразям, но недостало сил!..

Мэтью, опомнившись, ухватил Габби за плечи, — но она, ловко вывернувшись, врезала ему вдвое сильней, и он рухнул всей своей тушей на кучу хлама. Гарри с Гусем, растрепанные и багровые, подбирались к Габби, но получили щедрой добавки — и снова отлетели к двери.

Пэгги визжала от восторга. Голая Габби двигалась стремительно и яростно; волосы ее разметались густой гривой, мускулы, ранее незаметные под кожей, натянулись, как струны… Нежная Габби превратилась в настоящую фурию. Еще в детстве, когда Габби доставалось от мальчишек, отец научил ее драке. Ее тело, нежное и тонкое с виду, было сильным, как у гепарда; юность, проведенная в горах, в лазаньях по скалам, в бесконечных конных объездах, закалила Габби — и даже год, проведенный в городе, не разрыхлил ее тела. Оно все время требовало расхода энергии, и Габби упрашивала Джейсона бороться с ней и играть в чехарду и в догонялки. Победа почти всегда доставалась ей, и Джейсон относился к этому философски: в конце концов, что плохого в том, что твоя жена сильней тебя?

…Оставив вокруг себя три хрипящих тела, Габби развернулась к кровати. Встретив ее мутный взгляд, Пэгги взвизгнула и отскочила прочь. Подбежав к кровати, Габби сбросила в пыль все кружевные подушки, старательно уложенные друг на друга, и затем вцепилась в точеную ножку балдахина, быстро отломав ее. Громоздкая конструкция рухнула, — но Габби было этого мало, и она разодрала верхушку балдахина на мелкие кусочки, разбросав их по всей комнате, после чего застыла в нерешительности, глядя на фотоаппарат. Ее удерживало только уважение ко всяческой технике, жившее в ней с тех пор, как ей подарили фонограф…

Неизвестно, чем закончились бы раздумья Габби, если бы из двери вдруг не раздался знакомый голос:
— Эй, ребята, где вы там? Заберите прочь своего Клайда, а то он нализался и не дает нам играть, папу его расперетак… Бог ты мой! Что здесь происх… ГАББИ?!

Джейсон застыл, раскрыв рот, — а голая Габби, окаменев на миг, вдруг ринулась к нему и, громко всхлипывая, спрятала голову у него на груди.

Пэгги опасливо выглядывала из-за шторы и кричала:
— Она не виновата! Не виновата! Не вздумай бить ее, Джейсон, слышишь?!..

***

Джейсон молча вел Габби, кое-как одетую, домой за руку, изо всех сил стараясь сохранить суровое выражение на лице. Это было нелегко, так как щеки его то и дело расползались в стороны — стоило ему только вспомнить три мужских тела, мешками лежащие по углам.

Он очень быстро все понял и нисколько не сердился на Габби, а напротив, жалел ее, как ребенка, — но что-то подсказывало ему, что нужно хранить суровую мину, и он шагал большими шагами, а Габби тащилась за ним, шмыгая носом и заискивающе заглядывая ему в лицо.

Войдя в квартиру, он притянул Габби к себе и отчеканил, сдерживая подрагивающие уголки губ:
— Итак, Габриэла Трэвис, в девичестве Киркпатрик, одна тыща девятьсот третьего года рождения… Ты нарушила запрет мужа не ходить в Даун Таун. Ты предавалась блуду и разврату в непотребном виде с мужчинами и женщинами… Какое наказание ты выбираешь для себя?

Габби жалобно смотрела на него. Она все еще была пьяна водкой и собственным буйством, и поэтому отнеслась к его словам слишком серьезно.
— Не знаю… — пролепетала она, пряча глаза.

Джейсон смотрел на ее дрожащее лицо, на полуоткрытые губы, на румянец, просвечивающий сквозь остатки грима…
— В таком случае я сам выберу тебе наказание, — сказал он. — Раздевайся!

Габби удивленно глянула на него, но, не посмев ничего сказать, расстегнула дрожащими руками платье и медленно стащила его.
— Полностью раздевайся. Догола. — жестко произнес Джейсон, и Габби сняла измятую маечку, а затем и панталоны. Ее тело, розовое от водки и неутоленного желания, непроизвольно выгнулось, обрадовавшись наготе.
— Иди ко мне. Ближе. — командовал Джейсон, глядя на вздыбленные соски жены. Не выдержав, он сам шагнул к ней — и впился губами в ее губы. Габби ахнула — и обмякла, обхватив Джейсона руками и коленками.
— …А теперь ложись. Нет, не так. На животик. Как тогда, когда ты болела и я ставил тебе банки. Вот так…

Задыхаясь после пятиминутного поцелуя, Габби легла на кровать, выпятив попу и боязливо глядя на мужа.
— Сейчас мы приступим к твоему наказанию, — говорил Джейсон, наклоняясь к ней. — Уууу, какая шерсть! — говорил он, раздвинув половинки попы и щекоча пальцем кудрявый пух, вьющийся почти до самого ануса. — Какие меха! Интересно, что это: ангора или морской котик?
— Джейсон!.. — пискнула пунцовая Габби.
— …А что у нас там, в глубине дремучих зарослей? А ну-ка раздвинь ноги, женщина! — командовал Джейсон. Габби послушно раздвигала ноги, зажмурившись и пряча лицо в подушку. — Ууууу! А что это у нас такое розовое и липкое, как пончик? Такое мокрое-мокрое, и горячее, и розовое, и течет липким соусом… — приговаривал Джейсон, поглаживая створки лона, недоласканного Пэгги.
— Джейсон, замолчи! — мычала Габби в подушку.
— Бу-бу-бу? Вы что-то хотели мне сказать? — Джейсон нагнулся к распахнутому хозяйству Габби. — Этот соус, наверно, сладкий? Сладкий и горячий? — пел он, касаясь кончиком языка розовой раковинки. Габби замычала и дернулась, но Джейсон придержал ее за бедра: — Тихо! Лежать! — и продолжал облизывать ее раковину, погружаясь языком все глубже…
— Джейсон!.. Что ты делаешь?! Ты хочешь, чтобы я умерла? Боже, как стыдно, Джейсон! Аааа! — ныла Габби, извиваясь под ним. Джейсон лизал ее все настойчивей, не обращая внимания на ее протесты, — и вскоре Габби издавала только бессвязные стоны, надеваясь распахнутой раковиной Джейсону на лицо…
— Уффф! Ай да фонтан! Чуть не захлебнулся, — сказал Джейсон, вытирая липкие капли с подбородка. Габби, брошенная им в полушаге от оргазма, извивалась и выла, позабыв все слова. — А теперь мы перейдем к следующей картине нашего шоу, то есть наказания… Какое у нас тут все розовое и шерстяное! — умилялся Джейсон, щекотал промежность Габби и говорил ей бесстыдные, невозможные слова, чтобы застыдить жену до полусмерти. — А что это у нас за дырочка? Уууу, знаю: мы отсюда какаем. Мы отсюда набиваем наш большой красивый унитаз…
— Джейсон!!! — визжала Габби, пытаясь сомкнуть ноги, — но Джейсон не давал ей, крепко удерживая ее всем телом, и Габби бессильно стонала, пока он массировал пальцем колечко ануса и нежную кожу вокруг него. — Джейсон! Возьми… сделай со мной все, что хочешь… но только… не стыди меня так! Я сейчас умру! Джейсон!..

Но тот разделся догола, обнажив огромный член, затем взял баночку глицерина, смазал им свой агрегат — и принялся мазать анус Габби…
— Джейсон, нет! Ну пожалуйста, любимый, миленький, ну не надо! Не наааадо! — плакала Габби, растопыриваясь попкой, как мидия. Достав каучуковый мячик, Джейсон тщательно вымазал его в глицерине, затем раскатал в трубочку — и ввел до конца в раковинку Габби, немедленно взвывшей, как кошка. Она не знала, что делает ее муж, и думала, что он вошел в нее, как всегда…

Но Джейсон залез на Габби, нащупал под ней груди — и взяв их, как вожжи, в руки, стал аккуратно буравить членом ее попку, приговаривая:
— Вот тебе, вот тебе!.. Будешь слушаться?.. Будешь ходить где попало?.. Будешь раздеваться перед кем попало?.. Будешь? Вот тебе, вот тебе!!! — хрипел он, вдавливаясь в Габби до упора, — а та лопалась от приторного огня, рвавшего ее на части. Огромный член распирал ее до пупка, наполняя Габби невыносимой полнотой, — а влагалище заполнила тягучая масса, щекотавшая все зудящие стенки одновременно.

Джейсон все яростней скакал на ней, попутно терзая ее груди, и Габби все сильней вдавливала голову в подушку. Она не понимала, что распирает ее срамоту — и мучилась тройной мукой стыда, неизвестности и утробного, животного блаженства. Долгожданный оргазм быстро и щедро разлился в ней, облепил ее изнутри сладкой щекоткой, наполнил ее до ушей — и Габби благодарно выла, кусая подушку и пуская слюни…

Джейсон хотел приберечь каучуковую игрушку для Габби на день ангела, но вовремя сообразил, что она придется как нельзя кстати для "наказания". Они с Габби уже занимались анальным сексом — целых два раза; и всякий раз Габби умоляла Джейсона, чтобы такого больше не было. Она получала острейшее наслаждение, но ее воспитание не позволяло ей принять такую срамную ласку, и бедная Габби умирала со стыда, обтягивая попкой огромный член мужа…

***

Две недели спустя Джейсон, придя с работы, обнял жену и прикрыл ей глаза ладонью.

Когда он отвел руку — Габби вскрикнула: перед ней веером лежали фотографии голой женщины, сидящей на кровати под балдахином.
— Доллар десять центов штука. Там были еще парные, с Пэгги, но я решил их не брать, — сказал Джейсон, пряча улыбку.

Женщине было на вид не менее тридцати лет. Ее лицо с огромным хищным ртом и черными бесстыдными глазами выглядело так, что…
— Знаешь, Джейсон, — сказала Габби, помолчав минуту, — хоть в одном-то Гусь не солгал. Меня здесь… ну просто невозможно узнать. Это не я.
— Да, ты права, — согласился Джейсон, нежно стягивая с нее блузку.