По следам Аполлинера.20. Дочки-матери Зыкины.

— А вон к твоей невесте подружки заявились, — кивает головой госпожа Самарина на калитку, в которую входят стайкой несколько девочек. – Поди, объясни им, что она снова уехала.
Я так и делаю. В ответ одна из них, маленькая, с меня ростом, но в теле, кажется та, у которой мы вчера нашли укромное пристанище для свидания (Женя, вроде бы, зовут её) заявляет:
— Ксеня забыла у меня одну вещицу. Если у вас будет время, не зайдёте ли забрать её?
— Какую вещицу?
— Увидите!
Не придав особого значения этому и посчитав это просто предлогом, я решил им воспользоваться для продолжения знакомства с местными девицами. И уже через час был у калитки Жениной дачи и окликал её. Выйдя ко мне навстречу, она говорит смущённо:
— Я прошу прощения, но так вышло, что, вернувшись от вас сюда, мы все расположились в беседке, и там девчонкам попалась на глаза та самая вещица, которую я имела неосторожность оставить на видном месте… Они у меня её взяли на время и обещали вернуть к обеду… Если вас не затруднит, загляните ко мне после обеда… Но не зовите меня громко, чтобы не разбудить малышей да и маму, пожалуй, а пройдите тихонько в беседку…
— Калитка не будет заперта? – уточняю я.
— Вам не надо будет ею пользоваться. Пойдёмте, я вам покажу одну доску в заборе. Она как раз напротив беседки и держится на одном гвозде. Её можно отодвинут в сторону, чтобы проникнуть на участок с улицы. Вот она.
Теперь до меня доходит, что дело-то вовсе не в какой-то якобы забытой вещице, а в более серьёзной озабоченности непосредственной свидетельницы наших вчерашних утех.
И каково же было моё удивление, когда она, явившись в условленное место и в условленное время, вынимает из кармана книжицу в розовой бумажной обёртке и вручает её мне:
— Вот та вещица, которую мне надо вернуть вам…
Я открываю её и вижу, что это сонеты Пьетро Аретино, иллюстрированные Агустино Каррачи. Изумлению моему нет предела:
— Как так получилось, что эта книжица оказалась у тебя?
— Ксеня дала мне посмотреть её, когда уединилась здесь с вами… И потом, наверно, второпях запамятовала…
— И ты держала её в руках и листала?
Она молчит.
— И, мало того, давала в руки своим подружкам?
— Они сами на неё тут наткнулись сегодня утром, после того как пришли сюда от вас… И убежали с ней… Вот почему я не могла вам её отдать, когда вы пришли за ней.
— Ну что ж… Тебе, уверен, ясно, насколько эта необыкновенная книжка редка и ценна. Теперь я могу вернуть её тому, кому она принадлежит. И потому, в знак благодарности, можно я тебя поцелую?
— Пожалуйста, — отвечает она и кладёт руки на мои плечи.
Мои же руки во время нашего поцелуя устремляются к её грудкам и начинают тискать их.
— Ты уже с кем-нибудь целовалась? – продолжаю спрашивать я, усаживая её на скамейку и опускаясь рядом сам.
— С мальчишками? Нет.
— А с девчонками?
Женя согласно кивает головой.
— Раз ты всё это уже видела, может быть, мы теперь вместе полистаем её?
— Нет, нет! – она отрицательно машет головой и пытается вскочить на ноги.
— Почему? – продолжаю я, удерживая её рядом с собой.
— У меня руки тряслись, когда я переворачивала страницы, даже когда никто не видел меня… А тут вместе… Нет, нет!
— А как ты думаешь, можно повторить то, что там изображено?
— Я ничего в этом деле не понимаю… К тому же они там голые!..
— Ну и что? Давай я тебя раздену!
— Не-е-е! – отвечает она, опять вскакивая.
Я вскакиваю вслед за ней, прижимаю её к себе, целую и, поймав момент, когда её руки сплетаются вокруг моей шеи, стараюсь как можно выше задрать подол её юбки. Почувствовав это, девочка разжимает свои объятия, кидается на скамейку, согнувшись и обхватив руками коленки:
— Не надо, Саш!
Я опускаюсь около неё, тяну за плечи назад и, когда она выпрямляется, целую. Она прижимается ко мне и губами и всем телом. Тут мне приходит на ум предпринять новый манёвр: так как руки мои снова оказываются свободными, я просовываю одну их под кофточку за пояс юбки и вытаскиваю оттуда нижний край сорочки – сначала сзади, а потом и спереди. Теперь моя ладонь скользит вверх и заключает в себя попеременно то одну, то другую уже довольно налитые грудки. Женя охает, но не делает попытки вырваться.
— Позволь мне! – бормочу я и ныряю головой под задранные блузку и рубашку, чтобы впиться в её мякитишки, лизать их по очереди, а наткнувшись губами в их остренькие завершения, пощекотать их меж зубов.
В ответ – ни малейшего движения, ни звука.
— Ах, как они прелестны, твои лельки! – говорю я, отрываясь от них, но продолжая слегка поигрывать ими. – Ты только взгляни!
Ещё крепче обхватив мою шею, она произносит:
— Да там смотреть нечего!
— Как нечего? Ну уж нет, посмотри-посмотри!
Я задираю нижний край сорочки с блузкой под самый её подбородок и демонстрирую ей её собственные перси.
— И что, — осмелев, спрашивает Женя, — они больше, чем у Ксени?
— Да у неё и ухватиться-то не за что!.. Не то, что у тебя.
— Правда?
— Как будто ты не знаешь!.. Не скромничай… Тебе есть чем похвастаться…
Словно желая убедиться в истинности моих слов, она опускает голову и пытается разглядеть, что я поделываю с предметом нашего разговора, но этому мешает скользнувшие вниз края блузки и сорочки.
— Что, плохо видно? – продолжаю я. – Ну конечно, из-за кофточки… Давай, я расстегну её…
— Зачем? – спрашивает она, но ничего не делает, чтобы воспрепятствовать мне в этом.
— Затем, чтоб не мешала, — отвечаю я и пытаюсь стащить её одежки через голову.
Тут Женя начинает жалостливо причитать и, уцепившись в ткани, старается помешать мне. Я вскакиваю, чтобы было удобнее, но так как у меня всё равно ничего не получается, решаю завязать узлом то, что удалось задрать над головою. Получается очень смешно. Она, плача, вскакивает, но ничего не видит, крутится и вертится и пытается вернуть одёжку себе на плечи. Я же тем временем, нащупав крючки на поясе юбки, принимаюсь освобождать их от петелек… Её причитания переходят в тихий вой, она энергично крутится и вертится. И всё же через минуту-другую, и эта одёжка сползает к её ступням, представляя моему взору всю голую спину с довольно полными бёдрами и попкой. Я протягиваю руку к её подбрюшию, перебираю пальцами волоски на лобке, пробую проникнуть дальше.
Однако ей удаётся увернуться, она кидается в противоположную от меня сторону, однако, упёршись коленкой в скамью, заваливается на неё ничком, подобрав под себя ноги, спрятав таким образом от меня свой передок, но выпятив зад. Я запускаю под этот зад одну руку, а другую протискиваю между её грудью и скамейкой. Оказавшись в положении, когда больше уже ничего нельзя противопоставить моему натиску, Женя пробует всё же освободить свои руки, оказавшиеся под куполом связанных в один узел над головой блузки и сорочки.
— Тебе помочь? – спрашиваю я. – Тогда вытяни руки повыше…
Женя выпрямляется, протягивает мне навстречу руки, но как только я стаскиваю с её плеч и головы эту одёжку, стыдливо скрещивает их у себя на груди.
— Как ты прекрасна в этой позе! – говорю я, поглаживая ягодицы и живот.
Тут же одна из её рук опускается, чтобы прикрыть волосики на лобке.
— Чего ты стесняешься? Посмотри: вон книжка валяется раскрытой на полу, там тоже голая девушка демонстрирует свои прелести молодому человеку. Он, правда, то же гол, в отличие от меня… Но мы сейчас исправимся… Ты не желаешь мне помочь?
— Нет!… И вообще мне кажется, меня кто-то зовёт…
— Я ничего не слышу.
— Нет, нет, точно!
Она вскакивает и, забыв про свою наготу, подбегает к другому краю беседки и прислушивается.
— Точно! Это мама…
И обернувшись ко мне, причём продолжая прикрывать одной рукой груди, другой указывает в том направлении, где дырка в изгороди, и шепчет:
— Быстрее!.. Чтоб нас здесь не застали…
Я встаю на скамейку, перелезаю через балюстраду и уже с той стороны …спрашиваю:
— Мы ещё увидимся?
— Завтра… Приходи в это же время…
— Сюда?
Она согласно машет головой, потом видит на полу книжку, подбегает, поднимает её и протягивает мне её.
— Ты прелесть! – говорю я ей на прощанье и удаляюсь.
На следующий день, в среду, после обеда, как и было условлено, я направляюсь к Жене и уже собираюсь нагнуться к дырке в заборе, как слышу, что меня негромко окликают. Оглядываюсь и вижу, что она стоит у калитки и делает мне какие-то знаки.
— В чём дело? – недоумённо спрашиваю я, подходя к ней. – Я-то грешным делом думал, что увижу тебя в том же месте, где срочно вынуждены были расстаться, причём в том же виде!
— Это место уже занято, — отвечает она.
— Кем?
— К маме пришёл гость, и она пошла с ним туда побеседовать…
— Надо же… И вчера нам помешала, и сегодня нас опередила… Что ж делать-то?.. Вот у Ксени позавчера нашлось добрая подруга и оказала нам гостеприимство. Может, и у тебя такая есть?
— Есть, но не про мою честь!..
— О чём ты?
— О том, что есть тут у нас одна… Ты её брата Гаврилу знаешь. Никого у них до вечера не бывает… Да и примет она тебя, пожалуй, даже с удовольствием… Но вот только мне велит посторожить вас, как с Ксенией…
— Что ж, тогда давай прощаться до лучших времён… Завтра, надеюсь, нам больше повезёт…
— Может… Хотя, кто знает?.. Ишь повадился этот ухажёр!.. Как папа со двора, так он тут как тут…
— Да, интересно…
— Чего тут интересного?
— Как чего? Ты не пробовала узнать, чем они там в беседке занимаются, о чём балясничают?
— Нет… Да и что нам-то?
— А, может, и нам от нечего делать посмотреть и послушать?
— Подкрасться что ли к ним?
— Ага… Ведь ты же знаешь, как это лучше сделать… За мной и Ксеней подсматривала?..
— Я, подсматривала?
— А то нет?
— Ну и что?
— Любопытно было?
— Ещё бы!
-Так и сейчас, почему не полюбопытствовать, не узнать резоны, по которым нас лишили наших удовольствий?
— А что? И в самом деле!.. Я знаю там рядом одно местечко, из которого…
— Из которого ты подсматривала позавчера?
— Нет, до него я не успела тогда добраться… Там нас никто не заметит, а мы увидим и услышим… Только надо очень тихо…
— За меня будь спокойна.
— Тогда пойдём.
Она берёт меня за руку и ведёт в глубь участка. Мы крадёмся между изгородью и кустами смородины и подбираемся к беседке со стороны, где почти вплотную к ней находится покрытая дёрном земляная банкетка, а всё пространство между столбиками покрывает густо разросшийся плющ. Прижав палец к губам, Женя присаживается и указывает место справа от себя. Мы малость раздвигаем лиановые стебли и нашим взорам предстаёт живописная картина: на той самой скамейке, которую вчера занимали мы, сидят, обнявшись и целуясь, мужчина и женщина, у неё задран выше колен подол, а под него по локоть погружена его рука; в свою очередь его причиндалы извлечены ею из брюк и поглаживаются её ладонью.
Я делаю то же самое с юбкой Жени, раздвигаю коленки и продвигаюсь между ляжками до самых глубин (на ней и на этот раз нет никаких панталон). Потеребив чуточку волоски на лобке, проникаю в промежье и приступаю к обработке её гнёздышка, которое, вскоре ощущаю, набухает по краям и приоткрывается под действием моего пальца. А что же обладательница этой манилки-дразнилки? А ничего. Только возлагает свою ладонь на мою. Я на несколько секунд прерываюсь, чтобы расстегнуть свои брюки и просунуть эту ладонь туда, но она резко отдёргивается и возвращается на прежнее место. Другая моя рука обвивает её вокруг талии, протискивается под кофточкой за пояс юбки, расстёгивает его и вытаскивает оттуда подол рубашки, после чего устремляется наверх и накрывает одну, а потом и другую груди. На это она уже никак внешне не реагирует. Взгляд её устремлён на то, что творится в беседке.
А там происходит следующее: кавалер соскальзывает на колени, раздвигает ещё шире её ляжки и просовывает между ними голову.
— Ох, что ты делаешь, негодник? – восклицает она, протягивая к его затылку руки, но не для того, чтобы оттолкнуть от себя, а, наоборот, чтобы теснее прижать.
Женя приподнимается с банкетки и подаётся вперёд, а я, молниеносно оказавшись между нею и балюстрадой, спиной к последней, опускаюсь на задницу, просовываюсь меж её ног и ртом прижимаюсь к её промежью. Лобковые волоски щекочут мне ноздри. Ничего приятного в этом не находя, тем более что опустившийся подол погружает меня в темноту, я тем не менее ищу языком нужную щелку и, найдя, начинаю двигать им вдоль повлажневших краёв.
— Смотри! – шепчет она мне через какое-то время.
Я прекращаю своё утомительное занятие, вынимаю голову наружу, оборачиваюсь и вижу: дама, вскочив на ноги и приподняв чуть ли не до талии подол юбки, усаживается на колени к партнёру, причём спиною к нему, чуточку приподнимает зад, просовывает руку меж своих ляжек.
— Где там моя бабья радость? – шарит она там этой рукой, находит то, что ищет, и усаживается на этот предмет, после чего начинает скакать, будто на лошади.
«Ну, как в сонете Аретино и на картине Каррачи!» — подумалось мне, и, следуя этому примеру, я присаживаюсь на банкетку и притягиваю девочку к себе на колени. Правда, у нас ничего подобного, что происходит в беседке, не получается. Я на ощупь пытаюсь пристроить свою шпонку в девичьем промежье таким образом, чтобы она поместилась там словно шпулька в ткацком челне, но мне это долго не удаётся, а когда всё же что-то стало получаться, Женя вдруг громко вскрикивает и соскакивает с меня. Пара в беседке неожиданно замирает, и до меня доносится недоумённый вопрос:
— Что это? Никак за нами кто-то подсматривает!..
— Беги быстрей отсюда! – шепчу я Жене, а сам встаю, делаю шаг-другой к балюстраде и высовываюсь наружу. Мне приходят на память скандальная строчка из Брюсова, и я довольно громко и весело произношу её:
— О, прикрой свои бледные ноги!
— Кто это? Что вам здесь надо? – испуганно вопрошает дама, застыв и испуганно протянув руку в мою сторону.
И вдруг поднимает она истошный крик:
– Здесь воришка!.. Лови его!
Не дожидаясь, когда её кавалер пустится исполнять этот приказ, она сама соскакивает на пол и, убедившись, что упавший подол её юбки теперь прикрывает ноги, кидается ко мне и хватает меня за руки.
— Ага, попался, курвёнок! Ты как тут очутился и что делаешь?
Я начинаю, было, вырываться, но делаю это больше для вида: меня заботит мысль, далеко ли успела убежать Женя, да и какое-то отчаянное любопытство начинает одолевать: а что дальше и чем всё это закончится? Через минуту-другую на помощь моей пленительнице приходит её кавалер. Схватив меня сзади за уши, он торжественно ведёт меня к ней в беседку, где она устраивает мне целый допрос. Я называю себя и признаю, что явился сюда, чтобы кое о чём попросить Женю, но нигде не увидев её, хотя знал, что она должна быть дома, решил посмотреть, нет ли её в беседке.
— Вот таким образом я и оказался тут, — объясняю я.
Наступает тягостное молчание.
— Пойди, посмотри, где Женя, — предлагает, наконец, дама своему кавалеру.
— Привести её сюда? – спрашивает он.
— Ты что? Этого ещё не хватало?… Просто оставь нас с этим маленьким наглецом… Мне надо кое-что узнать от него, да и внушить ему некоторые правила поведения в обществе…
Когда он уходит, она, повторяет свои вопросы ко мне и, получив на них те же ответы, малость помолчав в некоторой задумчивости, неожиданно спрашивает:
— И что же тебе показалось тут интересным?
— Как что? Всё!
— Уж коль ты проявил такое нездоровое любопытство, то изволь говорить подробнее… Кстати, почему у тебя брюки не в порядке?.. Ты всегда так невнимательно относишься к своему туалету?..
— Да нет, это я тут, увидев, что делает ваш кавалер, вздумал последовать его примеру… И обнажился…
— У моего кавалера есть там на что взглянуть… А у тебя?..
— Сейчас-то, конечно, с испугу всё …само убралось восвояси. Я только застегнуться не успел… Простите!..
— А до испуга?
Она усаживает меня рядом с собой и, неожиданно протянув руку к ширинке, просовывает её туда. От прикосновения её пальцев мой родимчик вздрагивает и к нему снова начинает приливать кровь.
— Ого! – удивляется дама и продолжает свои исследования. – Конечно, это не то, что у моего любезного супруга… Но всё же, прелюбопытная штучка!.. И ты её вытаскивал, подсматривая за мной?… Не стыдно?..
Восприняв предпринятый ею массаж как некое поощрение, как некую провокацию, я и реагирую соответствующим образом:
— Да, очень стыдно, стыдно, что это не я с вами, а кто-то другой!
— Вот как?.. Не думала…
— Что вы не думали?..
— Что такой маленький ангелочек может иметь такие мысли…
— Вы не представляете, как я мечтаю об этом!
— Да как ты можешь мечтать о таком?
— А почему нет?
— Во-первых, потому что ты ещё мальчик, сущий ребёнок… Рано ещё…
— Не рано, кому дано!
— Ишь ты, за словом в карман не полезет!.. И всё же…
— Это во-первых… А что во-вторых?
— Что во-вторых? – повторяет она за мной и, вытащив наружу руку, продолжает со смехом: — А во-вторых, и это, пожалуй, самое главное, ведь мы с вами, молодой человек, совсем даже не знакомы!.. Я даже не знаю, как вас зовут…
— Меня? – переспрашиваю я, беря её ладонь и поднося к своим губам. – Меня все зовут Сашей. А вас?
— А я для вас госпожа Зыбина, Ирина Владимировна Зыбина…
— Ну вот, — удовлетворённо подытоживаю я, — вроде бы и познакомились теперь…
— Да нет, — возражает она, поднимаясь и соответствующим жестом приглашая то же самое сделать и меня. – Не уверена, захотите ли вы продолжить знакомство после того, как я отведу вас к вашим родителям и пожалуюсь им на ваше неприглядное поведение. Пойдёмте!
— А куда идти-то? – недоумённо вопрошаю я. – Мои родители живут на даче под Подольском, а здесь я в гостях…
— Вот как? – госпожа Зыбина останавливается. – А как вы тут оказались, в Расторгуеве?
— Я тут в гостях у Самариных…
— У Елизаветы Львовны?..
Госпожа Зыбина снова останавливается в видимом раздумье, но минуту спустя продолжает шествие.
— Ну что ж, веди меня к ней. – говорит она, открывая калитку и пропуская меня вперёд. – Как не хочется мне её огорчать, пусть знает, какое чудовища приютила у себя… Вот уж расстроится, наверно!.. А тебе это должно послужить добрым уроком…
— Ага, урок, как вести себя с дамой, я уже получил сегодня, — поворачиваю я тему нашего разговора в другую сторону. – Причём урок очень наглядный… Но что проку в том?
— Дай срок: будет прок!
— Это вы на что намекаете? Уж не на то ли, что сами возьмётесь за продолжение моего образования? Я бы не отказался от такой прелестной учительницы…
— Вот наглец!.. Да как ты смеешь говорить такое? Вот поглядим, как ты будешь чувствовать себя, когда я поведаю Елизавете Львовне о твоих подвигах!
— О моих?.. Любопытно будет послушать, о чём конкретно и в каких словах вы ей будете рассказывать…
— Обойдусь без твоих ушей!.. Хватит с тебя и того, что зенки твои наглые могли узреть!…
— Не могу согласиться с вами, — весело возражаю я, заметив, что моя спутница опять о чём-то задумывается и снова замедляет шаги. – Мне кажется, что зреть ваши прелести – это такое удовольствие, которое никак не может надоесть… И я мечтаю о том, чтобы испытать подобное чувство ещё и ещё раз…
— Испытатель тоже мне нашёлся! – в сердцах замечает моя спутница, ещё более замедляя шаги.
И, кто знает, не упрись мы в калитку дачи Самариных, будь она шагов на сто дальше, может быть, она и отказалась бы от своего намерения явиться сюда и излить здесь своё негодование на моё поведение. Увидев за изгородью бону, госпожа Зыбина спрашивает её:
— Елизавету Львовну можно видеть?
— Одну минуточку, сейчас позову, — отвечает та и направляется к павильону, где помещаются кухня со столовой. – А вы проходите сюда.
Мы входим в калитку.
— Да, наверно напрасно я пришла сюда, — начинает между тем вслух рассуждать моя пленительница. – Какой на самом деле от моих жалоб прок будет?.. Да и что я на самом деле скажу?
И приобретает совсем уж растерянный вид, увидев, как к нам направляется госпожа Самарина.
— Что вас привело к нам? – интересуется та и, не дожидаясь ответа, принимается сетовать: — Прошу прощения, что руки мокрые… Никак от дел не могу оторваться… Кухарки и горничной нет, только сегодня из отпуска вернутся… Хорошо ещё, что бона полностью сняла с меня заботы о малышах, да Ксеня временно пребывает в далёких краях. А мальчики – что? Они уже сами по себе… Вот Саша… Вы уже знакомы с ним?
— Как вам сказать… Пару минут назад он представился мне, хотя лицезреть его и беседовать с ним я имею удовольствие уже добрых полчаса…
— Не правда ли, он очень мил? Херувимчик настоящий!.. Вы только представьте: моя Ксеня говорит, что как только окончит гимназию, выйдет за него за муж. Влюблена в него без памяти. И нет в том ничего удивительного, я тоже к нему неравнодушна… Не сомневаюсь, и вам он понравился…
Я не выдерживаю и прыскаю от смеха.
— Ты что? – удивлённо уставляется на меня Елизавета Львовна. – Я что-то не то сказала?
— Ирина Владимировна обо мне совершенно противоположного мнения и пришла пожаловаться на меня!
— Пожаловаться? Что же ты натворил?
— Да ничего особенного, — вмешивается в разговор госпожа Зыбина. – Словно кошка между нами пробежала, и мы малость повздорили.
— Из-за чего?
— Да как вам сказать… Теперь даже затрудняюсь объяснить толком…
— Ирина Владимировна поймала меня на месте преступления, — опять беру на себя нить разговора, — когда я, сломав доску в заборе, пролез на территорию её дачи, чтобы…
— Ну, ну! Договаривай, зачем ты это сделал?
— Мне надо было проникнуть в беседку, чтобы поискать там одну вещицу, забытую там позавчера, когда нас там с Ксеней принимала её подруга Женя. Мне не хотелось по этому поводу обращаться к ней и обременять её своими просьбами. И когда меня там обнаружили, я, испугавшись, повёл себя не очень хорошо.
— Не очень хорошо! – подхватывает эту нить разговора госпожа Зыбина. – Это слишком мягко сказано! Я была вне себя и не знаю, что сделала бы с ним, если бы не присутствие посторонних людей!
— Да, — соглашаюсь я, не скрывая своей весёлости и с удовольствием замечая искорки такой же весёлости в её глазах. – Если бы не эти посторонние, не знаю, чтобы было… Да и не знал я, что Ирина Владимировна – мать Жени.
— Итак, — подытоживает наш диалог Елизавета Львовна, — насколько я поняла, у вас был какой-то конфликт, причём принял он довольно острые формы. Но, судя по всему, сейчас можно считать его исчерпанным… Не так ли?
Я вопросительно смотрю на госпожу Зыбину, она, вдруг улыбнувшись, произносит:
— Пожалуй, что и так… Я, правда, признаюсь, думала, воспользовавшись этим предлогом, посудачить с вами, Елизавета Львовна, о том, о сём, да вижу вам – недосуг. Поэтому, разрешите мне откланяться, а нашу беседу давайте отложим на более удобное время.
— С удовольствием … Только позвольте мне высказать одну просьбу в пользу моего любимчика… Я имею в виду ту вещичку, из-за которой и возник весь этот сыр-бор… Насколько я поняла, Саша так и не успел её найти… Так, может быть, вы, Ирина Владимировна, проявите к нему такую милость и позволите этому юному шалопаю явиться к вам официально, чтобы поискать у вас то, что он потерял? Я понимаю, вот так сразу сменить праведный гнев на милость не легко. И всё же… Может быть, если вы разрешите ему проводить вас обратно, он сумеет смягчить ваше сердечко?
— Нет, нет, провожать меня не надо! А что касается этой самой таинственной вещицы, то пусть мальчик приходит. Но не тайком, через дырку в заборе, а как все порядочные люди, через калитку…
И поворачивается, чтобы уйти.
Елизавета Львовна любовно шлёпает меня по месту ниже талии и шепчет:
— Не отпускай …её одну! Догони и объяснись!.. Прояви своё обаяние и преврати её из недруга в друга… В жизни это никогда не помешает, иметь лишнего друга или подругу…
Поощрённый таким образом, я догоняю госпожу Зыбину и иду рядом с ней, через какое-то время взяв даже под локоть её руку.
— Раз уж ты проявляешь такую настырность, — говорит она мне, — то объясни, пожалуйста, о какой такой вещичке дёт речь… Мне помнится, ты вначале говорил, что пришёл к Жене…
— Больше ничего мне в тот момент в голову не пришло…
— А что за вещь ты потерял или забыл позавчера? И где гарантия, что она не потерялась совсем?
— Я об этом особо жалеть не буду. Для меня главное – увидеть вас!
— Вот ты какой оказывается!.. И что же ты собираешься делать на свидании со мной?
— Слово «свидание» мне греет сердце и внушает надежду, что все мои тайные мечтания осуществятся на яву…
— Да! Какое ангельское обличье, и какие дьявольские намерения! Теперь я понимаю Елизавету Львовну, которая не скрывает, что без ума от тебя… У меня даже чувство ревности просыпается…
— А я как ревновал, видя вас давеча с этим…
— Ну, ну, не будем об этом… И вообще, тебе пора возвращаться, я вернусь к себе одна: негоже, чтоб нас видели, мирно беседующими… Пусть для кое-кого мы остаёмся непримиримыми врагами…
— А когда и где состоится наше свидание?
— Ничего не могу тебе сказать определённого, — говорит она, остановившись и высвобождая свою руку из моей. — Надо подумать, взвесить всё за и против… Я же не одна сама по себе… У меня, как тебе наверно известно, муж, да и просто знакомые, которые привыкли являться без спроса и занимать моё время… А дети? Особенно малыши… Хорошо Елизавете Львовне: у неё есть бона, не говоря уж о прислуге… А у меня этого ничего нет… И чтобы я делала, если бы мне не помогала Женя? Безропотно выполняет всё, о чём её просят… Но приходится принимать во внимание, что и у неё есть глаза и уши… Большая уж… И, кстати, как она к тебе относится?
— Да нормально она нас с Ксеней принимала, играла с её сестричкой… И вообще была вежливой и внимательной…
— Внимательной, говоришь… Вот это меня и беспокоит… Кстати, не успел ли ты влюбить и её в себя? Вот будет тогда мне морока с ней!..
— Напротив!.. Если бы это было так, наши отношения с ней – отношения влюблённых в друг друга мальчика и девочки – могли бы стать прекрасным предлогом, чтобы без особых помех видеться с вами!..
— Да ты, я вижу, не только смазливый, но и хитрый не по возрасту!.. Уж не таковы ли у тебя отношения с Ксеней и Елизаветой Львовной?
— Тут мне похвастаться нечем… Но почём знать, что будет дальше?.. Мне здесь, признаюсь, довольно скучно…Любвеобильные девицы, конечно, скрашивают мой досуг… И всё же… Вот вы считаете меня зелёным юнцом, только мешающим вам и путающимся под ногами… А я на полном серьёзе озабочен тем, как оказаться между ними. Да, я чувствую расположенность ко мне Елизаветы Львовны. Но её чрезмерная занятость не позволяет мне пока что на деле испытать, как далеко эта расположенность может зайти… А тут появляетесь вы… Словно свет в тёмном окошке…
— Ну ладно, ладно, говорун!.. Беги домой!.. А в окошко к нам заглядывай… Разрешаю… Не ко мне, конечно, а к Жене… Понятно? Постарайся ей понравиться… Я думаю, моя дочь достойна внимания такого красавчика, как ты, не менее, чем дочь Елизаветы Львовны… Её, правда, к отменным красавицам трудно причислить, но всё же… Как ты её находишь?
— Мои здешние приятели, причём на год-другой постарше меня, презрительно называют этот выводок «сикушками». Да и мне они мало интересны. Я уже говорил, что если и вожу с ними знакомство, то только от скуки. Но ради вас, дабы угодить вам, я с охотой приударю за ними, и особенно за Женей. Тем более что она весьма и весьма походит на вас, и, ухаживая за дочкой, я буду думать об её мамочке…
— Ах, ах, прямо сердце тает от слов твоих! Побереги-ка лучше своё краснобайство для других…
— Так когда же мне будет позволено явиться пред ваши очи?
— Мы же вроде договорились: моим бы очам тебя вовсе не видеть! Но на какие жертвы не пойдёшь ради чада своего? Придётся и мне сносить твоё присутствие, коли ты заявишься к ней… Но прошу не злоупотреблять ни её доверчивостью и неопытностью, ни моими терпимостью и терпением… Всё понятно? Тогда пока, a revoir, как говорят французы… Дуй во все лопатки к себе домой!..
А дома, за обедом, Михаил интересуется, о чём это я так оживлённо разговаривал с некоей дамой?
— Может и оживлённо, но предмет нашего разговора навряд ли интересен для вас с Пашей и Гаврилой, — парирую я. – Мы обсуждали достоинства и недостатки здешних Ксениных подруг, в число коих входит и её старшая дочь.
— Вот уж, воистину, нашли о чём разговаривать, — подаёт реплику Павел.
— Ваше пренебрежительное мнение о них я не стал скрывать.
— И правильно сделал, — соглашается Миша.
— А ты знаешь, — спрашивает его Елизавета Львовна, — что перед тем эта дама была у нас с жалобой на Сашу?
— С жалобой? И что же он натворил?
— Забор поломал и в дырку пролез… Но, я думаю, собиралась она выложить претензии более серьёзные, но почему-то передумала…
Уже после, когда мы остались одни, и Елизавета Львовна повторила мне это соображение, я не стал отпираться и в нескольких словах изложил суть дела.
— Представляю, как ты её перепугал! – весело комментирует она моё признание. – Но и ты тоже хорош!.. Зачем тебе понадобилось вылезать из своего укрытия? Почему ты не бежал, наконец?
— Надо было дать время скрыться Жене…
— Так ты не один подсматривал?.. Ничего себе!.. Как ты мог? Да, надо заняться твоим воспитанием… Вот только вернутся горничная с кухаркой, и у меня появится свободное время, сразу же возьмусь за тебя! Ты не будешь против?
— Я? Да хоть сейчас! Можно я вас поцелую?
— Да, ты и на самом деле невежда и нуждаешься в хорошей наставнице!.. Разве я не говорила тебе, что о таких вещах не спрашивают?
Оглянувшись и никого не увидев вокруг, Елизавета Львовна обнимает и целует меня. Я пытаюсь просунуть обе руки между нашими торсами, чтобы нащупать её груди, но она отталкивает меня со словами:
— Не будем безрассудными и рисковать без надобности!.. Всему своё время… А у меня сейчас его нет… Даже книжки, которые благодаря твоим заботам я получила, так и остаются нераскрытыми…
Она снова, оглянувшись, целует меня и отправляется по своим делам. Я же, оставшись один, вспоминаю о матери и дочери Зыкиных и решаю в целях разведки заглянуть туда.
Но подойдя к калитке, останавливаюсь и всматриваюсь в глубину. Никого не видно. Позвать? Но кого именно?
— Есть кто-нибудь? – кричу.
Открывается окно веранды, и я вижу в нём госпожу Зыкову.
— А, это ты? – спрашивает она и делает приглашающий жест рукой.
Я вхожу в калитку и подхожу к дому. Запахнув накинутый на плечи салоп и склонившись над подоконником, она шепчет:
– Нельзя ли потише? Малышей разбудишь!..
— Вы одна?
— Нет, где-то здесь Женя… Если ты к ней, то поищи её, она наверно в беседке…
— А с вами поговорить нельзя?
— Нет!
— Почему?
— Боюсь, детишек разбудим.
— Мы не громко будем…
— А Женя?.. Ты не соврал, когда говорил, что был один давеча?.. Жени с тобой случайно не было?
— Нет. А что?
— А то, что, вернувшись домой, я обнаружила, что ведёт она себя как-то странно… Замкнулась, раздражё

а вскакивает со скамейки и бегом устремляется мне навстречу.
— Это ты? Тебя здесь никто не видел? Я так боялась за тебя!… Что они с тобой сделали?
Я её успокаиваю, веду обратно на веранду, усаживаю, обнимаю и целую. Она, вся в слезах, отвечает мне тем же, но когда мои руки начинают действовать слишком вольно, испуганно отстраняется и вскакивает:
— Нет, нет! Я боюсь, что мама заявится сюда и…
— А есть тут ещё какой-нибудь укромный уголок, где она не догадается тебя искать?
— Да дело не в этом…
— А в чём же?
— Я не нахожу себе места после всего того, что случилось утром… Боюсь, что мама подозревает, не видела ли я того, что… Как взгляну на неё, так дрожь пробирает… Вдруг она знает, что я знаю?..
— Мне кажется, что тебе следует на несколько дней исчезнуть с её глаз… Есть куда?
— В Москву меня одну не отпустят. Отец каждый вечер приезжает сюда, чтобы рано утром отправиться обратно на службу.
— А если уходить к местным подружкам и возвращаться только поздно вечером?
— Что толку?
— Время лечит раны, в том числе душевные.
— Навряд ли она разрешит…
— Почему?
— Как ты думаешь, она ничего не знает, что мы с тобой… Ну, это?
— Не думаю… Ну а что, если это и так?
— А то, что она не согласиться отпускать меня, причём так надолго, опасаясь, что я пойду на свидание с тобой.
— Ну и пусть!
— Как это пусть? Ты же сам говоришь, что её не следует тревожить…
— А что если я ближе к обеду стану приходить сюда и спрашивать где ты? Ты же ей предварительно будешь сообщать, куда идёшь, с кем из подружек собираешься общаться. Узнав от неё об этом, если она сочтёт возможным поделиться со мной, я бегу к тебе. Конечно, там нам с тобой не удастся пообщаться наедине, если ты не сумеешь об этом позаботиться, а потому я, чтобы не мешать вашей компании, там долго задерживаться не стану, а по пути домой загляну сюда и поведаю твоей маме, что видел и слышал, и больше того – буду задерживаться здесь с ней под каким-либо предлогом…
— Боюсь, не напорешься ли ты на какую-нибудь резкость и даже грубость с её стороны. Ты думаешь, она простит тебе?
— Постараюсь добиться её расположения. Это же в наших с тобою интересах…
— Какой ты милый, Сашенька! На такое идёшь ради меня!..
Женя обнимает и целует меня. Я лезу к ней за пазуху, нахожу грудки и мну их, пытаюсь вытащить наружу.
— Не надо! – просит она, опять вырываясь и вскакивая. – Я ж говорила: боюсь, вдруг мама нас за этим увидит… И ещё… Мне кажется у меня открылись эти самые… ну… крови…
— Пришло время?
— Да нет, вроде бы ещё слишком рано… Надо с мамой посоветоваться…
— Погоди, ей сейчас не до того… А скажи, почему ты вдруг закричала так? Испугалась, что у нас случится то же самое, что происходило у них в беседке?
— Наоборот, я только того и хотела. А испугалась, когда ты меня там, внизу, словно ножом пырнул. От боли взвыла …
— Так может, и кровь у тебя от этого, что я порвал там тебе плеву?
— Чего-чего? Какую плеву?
— Девственную!.. Плёнку такая… Если она повреждается и перестаёт быть целой, девицу уже нельзя назвать девственницей, она превращается в женщину.
— Так значит я уже женщина?
— Это надо проверить…
— Как?
— Ещё раз попробовать то, что было прервано твоим ужасным криком…
— А мне не будет опять больно?
— Не знаю… Попробуем?.. Чего молчишь?.. Боишься?
— Ага…
— Что опять больно будет?
— И сейчас там побаливает… А если ты опять туда… полезешь, что будет?…
— Смотри, — говорю я, расстёгивая ширинку и вынимая наружу своё торчило. – Разве похожа эта вещь на шило или нож? Потрогай!… Больно бывает только тогда, когда нажимаешь им на плеву и та рвётся, а потом этот банан заталкивается без всяких помех, и ты с ним не захочешь расставаться… Ты слышала, как твоя мама назвала этот предмет?
— Бабья радость?
— Вот именно!… И если этой бабьей радости мало достаётся от мужа, приходиться искать её у другого. Так наверно случилось и с твоей мамой. И ты должна понять и простить её. Может и тебе, когда ты выйдешь замуж, придётся прибегать к помощи посторонних мужчин.
Говоря это, я задрал подол Жениной юбки и протиснул ладонь между девичьими коленками и ляжками так далеко, что мои пальцы нащупывают створки её щёлочки, раздвигают их и начинают потирать. Женя инстинктивно сжимает бёдра, но попыток избавиться от раздражающих прикосновений не делает. Только крепко-крепко прижимается ко мне и целует. Воспользовавшись этим, я опрокидываю её на бок и переворачиваю на спину, после чего пытаюсь забраться на неё… Но тут она так энергично принимается вертеться подо мной, что мне приходится спустить ноги на пол.
— В чём дело, милая? — спрашиваю я, схватив её за плечи и не давая таким образом ей подняться.
— Нет, нет! Пусти меня!.. Мне страшно… Что если нас здесь…?
— А где ж тогда? – несколько раздражённо спрашиваю я.
— Не знаю! – чуть ли не плача отвечает она и, резко сорвав кисти моих рук со своих плеч, поднимается и садится, опустив подол юбки на ноги.
— Что же делать? Может мне стоит пройтись по вашему участку и посмотреть, есть ли более укромный уголок?
— Может… – соглашается она, обхватив руками коленки и опустив в них подбородок. — Сходи!
Понимая, что дальнейшие уговоры бесполезны, я встаю и выхожу. Найти что-нибудь подходящее я не надеюсь, почему, рассеяно поглядывая по сторонам, прохаживаю по периметру участка, пока не оказываюсь перед открытым окном веранды.
— Ирина Владимировна, вы здесь? – спрашиваю я, привстав на цыпочках, чтобы дотянуться до подоконника.
— Ох, Бог ты мой! – вскрикивает она, запахивая полы своего салопа. — Как ты меня напугал?.. Я же только что поднялась с постели и не успела одеться!… Хотя, что это я говорю тебе? Твои наглые зенки могли сегодня зреть и не такое!
— И готовы снова и снова любоваться вашими великолепными прелестями!
— Говори, говори! Так я уши и развесила!.. Какие новости? Что с Женей?
— С ней что-то неладное… Жалуется, что голова болит и всё прочее, раздражённая какая-то… Мне кажется…
— Ну, ну, выкладывай, что тебе кажется!
— Даже не знаю, как сказать… В общем, у неё наверное это… Ну, как сказать?… Критические дни… Может такое быть по срокам?
— Бог ты мой!.. Откуда ты знаешь такие слова?
— Подумаешь! Критические дни, месячные, менструация… И чего я только не знаю!..
— Да, повезло мне! Только зачем же ты, всё вроде знающий про это, ещё и подсматриваешь за взрослыми?
— Одно дело прочесть в книге, другое – увидеть в натуре.
— Да, удивительный ты тип. Чем больше тебя узнаю, тем больше поражаюсь.
— А я, чем больше вас вижу, тем более хочу…
— Молчи, молчи, негодник!
— Как ласково в ваших устах звучит это слово!
— Если тебе больше нечего сказать по делу, то можешь удалиться.
— Вообще отсюда или к Жене?
— Скажи ей, что после полдника я с малютками иду в парк, и она может до ужина располагать тут собой: приготовить нам какую-нибудь еду или прилечь, если не здоровится.
— А я-то думал уговорить её прогуляться со мною.
— Вот и прогуляетесь завтра, если у неё появится желание и она будет в состоянии обойтись без постели.
— А раз так, можно мне сейчас с вами пойти?
Задавая этот вопрос, я рисковал получить положительный ответ и таким образом лишиться возможности остаться здесь наедине с Женей. Но обошлось.
— Нет уж, избавь меня от этого! – отвечает Ирина Владимировна.
— Но почему? – проявляю я неожиданное для …самого себя упорство. – Мне бы так хотелось пройтись под ручку с вами! Представляю, как мне завидовать будут мои здешние приятели, которые очень высокого о себе мнения. Носы им все утру тем самым!
— Утирай им носы с какой-нибудь другой дамой, а не со мной. К тому же, признаюсь, я собираюсь увидеться и переброситься парой слов с тем господином, беседу с которым ты имел неосторожность так грубо прервать… Да, и вот ещё что: потом мы пойдём на станцию встречать моего драгоценного супруга… Так что ты в любом случае сегодня будешь лишний, и лучше займись моей дочкой, если, конечно, она и на самом деле не занемогла. Помни о моей просьбе насчёт неё.
— Помню, помню, — нарочито печально вздыхаю я и удаляюсь.
Возвращаюсь в беседку, но там Жени не обнаруживаю. Оглядываюсь туда-сюда, выглядываю в разные стороны и даже выхожу на ступеньки и кричу:
— Женя, где ты? Куда подевалась?
И вдруг слышу за спиной её хихиканье. Кидаюсь через кусты на её голос и вижу: она на том самом месте, что послужило нам утром таким удобным наблюдательным пунктом, сидит на той же самой банкетке и, когда я оказываюсь рядом с ней и присаживаюсь рядом, спрашивает:
— Что, хороший уголок я нашла? Не видно ниоткуда… Не правда ли?
Я соглашаюсь.
— Что там мама поделывает? – интересуется она.
— Собирается полдничать, а потом идти гулять с малышами в парк.
— Ну да, знаю, небось хочет увидеться с этим своим… ухажёром…
— Не дуйся на неё из-за этого. Ведь теперь у тебя тоже есть ухажёр! К тому же она, чувствуя наверно вину, очень много о тебе расспрашивала и поручила мне уговорить тебя завтра не сидеть здесь сиднем, а пойти к твоим подружкам.
— Наверно будет ждать своего ухажёра…
— Да какое нам до него дело, коли мы целый день будем свободными?
— Целый день?
— Да хоть с утра до вечера.
— И ты весь этот день будешь со мной?
— Про весь день не знаю, твои подружки мне не очень-то нравятся, и, боюсь, скоро наскучат. Да и тебе с ними, небось, посудачить надо будет о том, о сём, а моё присутствие вас будет смущать. Так что я постараюсь вас не слишком обременять и на какое-то время покину: Ксенина мама просила остаться зачем-то после обеда. Однако в любом случае возвращаться домой ты будешь вместе со мной, — это приказ твоей матушки! Но это всё завтра, а у нас сегодня будет масса времени провести друг с другом без всяких помехах.
— А когда мама вернётся? Она сказала?
— Да, сказала: после того как встретит твоего отца с вечерним поездом.
— Вот здорово! Это же часа четыре у нас с тобой!…
Женя радостно кидается ко мне на шею и целует.
— Вот ещё что, — останавливаю я её пыл, — я сказал ей, что ты неважно себя чувствуешь, поэтому она тебе просила передать, чтобы ты, если не сляжешь, приготовила всем чего-нибудь на ужин.
— Ужин? Да я хоть сейчас! Подождёшь меня здесь?
— А может после, перед самым их возвращением?
— После, так после! – соглашается она и снова целует.
Далее во многом повторяется утренняя процедура: обнажаются и подвергаются тисканию и обсасыванию её грудки, потом наступает очередь освободиться от юбки… Но в этот момент мы слышим:
— Женя! Мы уходим!
Мы застываем на минутку, а потом я, не спуская глаз с полуобнажённой девочки, принимаюсь за свою одёжку. И тут, видя, как она, поворачиваясь то одним боком, то другим, шлёпая по впившимся в её кожу комарам, меня осеняет:
— Послушай, Жень! А чего это мы тут будем кормить собою этих проклятых насекомых, которые, уверен, не дадут нам как следует насладиться друг другом? Пойдём-ка лучше в дом! Там их, наверно, намного меньше…
— Пойдём! – с готовностью соглашается она, живо поднимаясь и приводя себя в порядок.
Мы выбираемся из своего убежища и кидаемся в дом. Поднимаемся по ступенькам и оказываемся в довольно обширном и пустовато выглядящим помещении.
— Эта наша общая комната, — объясняет Женя.
— А где твоя? – интересуюсь я.
— Моей нет, я сплю с малышами. А мама с папой – на веранде.
— Куда пойдём? Где нам будет удобнее? У мамы с папой двуспальная постель?
— Нет, у них такие же кровати, как и у меня. Но на веранде слишком светло…
— Понятно, тогда пошли к тебе.
— Подожди, пожалуйста, здесь! Я тебя через минутку позову.
— Нет уж, — возражаю я. – Чего ждать? Пойдём вместе.
Я беру её за руку, но она её вырывает, говоря:
— Мне стыдно!..
— Какой может быть стыд, когда я тебя уже дважды, если не трижды, почти полностью обнажал? Доставь мне удовольствие сделать это ещё разик!
И тащу её, немного упирающуюся к открытой двери.
— Я сама! – произносит она несколько плаксиво.
— Вот ещё чего, — ворчу я, вводя её в комнату и обводя взглядом помещение.
Замечаю две маленькие кроватки и одну большую.
— Где твоя? — спрашиваю. — Эта?
— Да, — соглашается она, усаживаясь на неё и нагнувшись, начинает снимать с себя обувку.
Я опускаюсь рядом и, воспользовавшись её позой, вытаскиваю из-под пояса юбки низ блузки и начинаю поглаживать обнажённую спину.
— Дверь закрыл? – спрашивает она, не поднимая головы от туфель.
— Сейчас, — говорю я, с готовностью поднимаясь и направляясь к двери.
Захлопнув её, оборачиваюсь и вижу, что моя подружка, скинув туфли и не раздеваясь, ныряет под одеяло и накрывается им с головой. Я скидываю с себя свою обувь и одежду, после чего следую за ней.
— Ты меня любишь? – следует вопрос, наверно, традиционный в таких случаях.
— А ты?
— Спрашиваешь!.. Ещё как!
— Сейчас проверим! – говорю я. – Сними-ка с себя рубашку и юбку!
— А так нельзя?
— Можно… Но мешать всё-таки будут… Вот когда мы с тобой где-нибудь приткнёмся второпях, на несколько минут, тогда нам некогда будет заниматься своей одёжкой, а сейчас что нам мешает освободиться от неё? Давай-ка я тебе помогу…
Не торопясь, с каким-то особым удовольствием, предчувствуя, что вслед за этим наступит ещё большее, я расстёгиваю и стаскиваю с неё через голову блузку, на несколько минут задерживаю свои лапы и губы на её грудках, замечая, как чуточку набухают и твердеют на них сосочки, затем расстёгиваю пояс юбки и проникаю под него, нащупываю волосики на нижней части животика, проникаю дальше, поигрываю пальцем по повлажневшим краям расщелинки, проникаю между ними. Спрашиваю:
— Тебе приятно?
Женя молчит, а так как обе наши головы продолжают оставаться под одеялом, только лёгкое подрагивание её бёдер да рука, прижавшая мою другую ладонь, ещё остающуюся на её груди, свидетельствуют о её реакции.
— А от юбки всё же придётся избавиться, — говорю я. – Она не только мешает, но и может измяться и будет выглядеть подозрительно.
— Хорошо, я сейчас! – соглашается она, выскользнув из-под одеяла и принимаясь стаскивать с себя юбку.
А так делает она это, повернувшись ко мне задом, я успеваю чуток погладить шелковистую кожицу её ягодиц.
— Ой! – дёргается она, делает шаг к спинке кровати, бросает на неё юбку и тут же ныряет под одеяло, уже под ним пробираясь на четвереньках ко мне, после чего переворачивается на спину.
Я откидываю прочь одеяло, но Женя, живо прикрыв одной рукой бюст, а другой промежье, протестует:
— Не надо!.. Прошу тебя!..
И тащит на себя одеяло. Подчиняясь этому её капризу, я тоже накрываюсь им. Под его покровом, в темноте, она поворачивается ко мне, обхватывает за шею и долго-долго целует. Настолько долго, что я успеваю вдоволь попальпировать её грудки, перевернуть опять саму её на спину, нащупать на этот раз малюсенькую пуговку клитора и пощекотать его, а затем возлечь на неё, поместив свои ноги меж её коленок.
Заняв такую позицию, я пытаюсь превратить свою битку в затычку, но она никак не хочет ложиться в кон, и все мои тычки приходятся то выше, то ниже, то в сторону. Всё это вынуждает меня приподняться, чтобы иметь возможность нащупать края ускользающей цели и, придерживая их пальцами одной руки приоткрытыми,… пальцами другой направить туда кляп. Почувствовав, что он теперь сам раздвигает створки, я тыкаю им в глубь…
— Ой! – вскрикивает Женя и выскальзывает из-под меня. – Больно же!.. Ты истерзал меня совсем!..
На глазах у неё появляются слёзы.
— Без терзаний тут не обойдёшься, миленькая, — объясняю я и покрываю её поцелуями. – Ещё немного, и мы…
Приняв прежнюю позицию, я возобновляю своё проникновение в её пещерку. Но на сей раз не спешу устремиться в глубину, а какое-то время довольствуюсь прогулкой по преддверью, от одной спайки к другой.
— Так приятно? – спрашиваю.
— Угу, — отвечает она, обнимая меня за шею и тычась мне в плечо.
— Но чтобы было ещё приятней, надо проникнуть поглубже… Потерпишь?
Я нацеливаюсь на преодоление последней преграды и совершаю решающий выпад. Но цель оказывается недостигнутой и в этот раз: Женя истошно кричит и, разжав объятия, выскальзывает из-под меня, садится и, плача, поджимает коленки:
— Ты что? – возмущаюсь я. – Словно корова телится…
— Ты же видишь, Сашок, — рыдает она. – Я хочу, но не могу! Больно, не знаю как…
— Что же делать-то?.. Раз не можешь в письку, возьми в рот!.
С этими словами привстаю перед нею на коленках, демонстрируя ей то, что только что так неудачно толкнулось во вместилище, вроде бы природой для него предназначенное.
— Возьми в ручки, не бойся!.. Вот так… Ведь он тебе уже знаком… Наклонись и приложи к нему свои губки… Полижи кончик… А теперь постарайся заглотнуть побольше… Ох, молодчина!…
Правда, никаких особый ощущений сам я от этого не испытываю. Наверно этому мешает скованность её движений, вызванная чувством неловкости и ещё чёрт знает чем… Да и ещё кой-чего, не совсем приятного, хватало…
— Зубками только осторожней касайся, — говорю, — мне тоже больно…
И вообще то, что делает Женя, не идёт ни в какое сравнение не только с тем, что творила со мной Сима, но и позавчера Ксеня.. Поэтому я начинаю подумывать над тем, под каким бы благовидным предлогом прекратить всё это.
— Тебе не кажется, — говорю я ей, — что тебя кто-то зовёт?
Она тут же прекращает своё занятие, наверно и ей поднадоевшее, прислушивается и восклицает:
— Точно! Зовут!
Быстро вскакивает, натягивает на себя юбку с блузкой и выходит, бросив мне через плечо:
— Подожди здесь!
Ждать пришлось довольно долго.
— Пришли подружки мои, — объясняет она, вернувшись, наконец. – Приглашают прогуляться. Я ответила, что не очень хорошо чувствую себя, да и не хочу встречаться с мамой. Тогда они стали уговаривать меня пойти к Лиде – сестре Гавриила. Я тебе о ней говорила, когда ты спрашивал, можно ли у кого уединиться. Желания туда идти у меня не было и тогда, а тем более сейчас. Но чтобы отвязаться от них, я упросила их помочь мне приготовить ужин. А они оказались настолько любезны, что согласились приготовить всё сами, отпустив меня полежать и придти в себя. Не правда ли, это здорово?
С этими словами Женя ныряет ко мне под одеяло. Мы возобновляем свои ласки, и я снова прохожу весь тот путь, который уже несколько раз прерывался её истошным воплем. На сей раз, чтобы этого не случилось, я сам блюду границу и время от времени прерываюсь, предлагая ей ради разнообразия пососать мою косточку. И чем дальше, тем лучше это у неё получалось. И мне даже началось казаться, что ещё через какое-то время я смогу кончить… Но этому мешает стук в окно.
— Женя, как ты себя чувствуешь? Мы уже всё приготовили!.. К тебе можно?
Женя отрывается от своего занятия и кричит, обернувшись:
— Нет, нет! Я сейчас…
Вскакивает на ноги, опять просит меня подождать и выходит. Я слышу оживлённые голоса девочек и в том числе Женин:
— Спасибо! Идите… Я только приведу себя в порядок и догоню вас.
А вернувшись, спрашивает меня:
— Ты не пойдёшь со мной?
Вспомнив наставления её мамаши, я соглашаюсь. Но ставлю условие:
— Только приляг ко мне… Давай попробуем ещё разок, пока нам никто не мешает… Идёт?
Женя с готовностью кивает головой, сама, уже без напоминаний освобождается от своей одежды и укладывается рядом со мной.
— Выдержишь? – спрашиваю я, когда, вдоволь нагулявшись по преддверию в рай, я снова упираюсь в то, что препятствовало входу туда.
Вместо ответа она только крепко-крепко обнимает меня, впиваясь своими губами в мои. Однако и теперь на каждый мой удар по плеве она, отвечает громким рёвом:
— А!.. А!.. А!.. А!.. А!..
Так как мы одни, то я на этот ор не обращаю особого внимания. Тем более, что на сей раз она не отстраняется от моих ударов и не делает попыток выскользнуть из-под меня. Пару раз я прекращал свои атаки из-за того, что, как мне казалось, мой боец притомлялся и нуждался в дополнительном вдохновении, которое и он получает, будучи вложенным в Женины уста. И всё же все мои усилия оказываются напрасными: мне ни на дюйм не удаётся продвинутся вперёд. Разочарованный таким исходом, я, наконец, говорю:
— Не пора ли тебе, милашка, догонять своих подружек?
— Да уж, наверно, заждались… Побежали?
— Нет, давай завтра. А сегодня ты должна выяснить, где нам можно будет уединиться, не вызывая особых подозрений. Хорошо?
— Постараюсь, хотя ума не приложу, что тут можно поделать…
Назавтра, в четверг 13-го, я сразу же после завтрака являюсь к Зыковым, забираю Женю, и мы направляемся в компанию, где, судя по всему, не привыкли иметь дело с мальчишками, а потому меня встречают с любопытством, прикрытым безразличием и настороженностью. Вскоре мне становится ясно, а Женя подтверждает это, что верховодит здесь всеми Лида, сестра Гавриила. Её брат и его друзья и становятся предметом нашего с нею разговора.
— Значит, они, судя по вашим словам, не проявляют никакого интереса к девочкам вроде нас? – делает она вывод.
— Вы правы, — соглашаюсь я. – Их интересуют только уже зрелые девушки и дамы.
— А вот вы? Могли бы влюбиться в кого-нибудь из нас?
— Да я, по моему, уже во всех вас влюблён!
— Ну, это не ответ…
— Согласен, потому что любовь – это то, что касается только двоих и не подлежит огласке.
— Вот вы какой скромник!.. Похвально… Что ж, пойдёмте к вашей Жене, а то она меня своими глазами вот-вот съест… И, если не будете возражать, мы с ней покажем вам мой дом. Мне есть чем похвастаться.
И действительно, посмотреть там было на что: просторные помещения, в том числе застеклённый балкон с покрытым зелёным сукном столом.
— Здесь мужчины играют в карты, — поясняет Лида.
— А тут, — продолжает она, когда мы спускаемся вниз в гостиную, — дамы в непогоду занимаются вязанием. Присядьте-ка на этом диване и подождите меня, — мне надо кой-куда сбегать.
Мы присаживаемся. И Женя тут же кидается обнимать и целовать меня, объясняя:
— Это я упросила её…
— И как долго мы можем рассчитывать на её скромность?
— Не знаю, — отвечает она и с готовностью даёт уложить себя на спину.
Просунув руки ей под блузку и задрав подол юбки, я забираюсь на неё и возобновляю вчерашние прогулки по передней части дразнилки.
— Только без этого сегодня, ладно? – просит она, нежно прижимаясь ко мне. – А то мы…
— А то что? – прошу уточнить я. – Переполошим тут всех?
Женя ничего не отвечает, только ещё крепче прижимается ко мне, закрывает глаза и, я чувствую, начинает, в такт чуть-чуть поддавать тазом! Да влажновато становится там, где мой кончик совершает острожные движения вдоль края её щёлки. Самое время, вроде бы, попробовать проникнуть вглубь… Я прицеливаюсь, слегка надавливаю, но, услышав «ой!», не решаюсь продолжить, а в возмещение явного ущерба прошу взять полизать, взять в рот, что она с готовностью и исполняет. Однако никакого экстаза не удаётся дождаться и на этот раз. Может быть тому мешает тревожное ожидание, что вот-вот появится Лида: ведь она где-то рядом. И действительно, как только Женя – после того как мы решили прекратить свои баловства – позвала её, она тут же появляется в гостиной….
— Мы собираемся пойти на лесное озеро искупаться, — говорит она. – Вы не пойдёте с нами?
— Если бы знать заранее! – отвечаю я. – Тогда я бы взял с собою купальные принадлежности и не дал согласия Ксениной маме быть после обеда в её распоряжении… Какая жалость!..
— Но мы тебя увидим вечером? – спрашивает Женя. – Ведь ты обещал моей маме зайти за мной.
— Обещал и зайду. Обязательно!
Я удаляюсь, попрощавшись со всеми, а так как свободного времени у меня было хоть отбавляй, возвращаюсь домой, где узнаю, что младшие дети Самариной с их бонной собираются идти купаться в Суханово, и напрашиваюсь сопровождать их. Искупаться-то я искупался, да и с Юлией Андреевной в течение пары часов пообщался, но это нисколько не способствовало хоть малейшему сближению между нами. Пообедав и перебросившись несколькими ласковыми словами с Елизаветой Львовной, я направляюсь к госпоже Зыковой.
Войдя в калитку, я направляюсь к веранде, но окно, через которое я вчера разговаривал с нею, оказывается не только закрытым, но и занавешенным. Занеся, было, руку, чтобы постучаться, я передумываю, поворачиваю к лестнице, поднимаюсь по ней, вхожу в общую комнату и подхожу к двери, ведущей на веранду. Стучу. Не услышав ответа, нажимаю на дверную ручку, открываю дверь и вхожу. Спрашиваю тихонько:
— Ирина Владимировна, вы здесь?
И вижу, как она резко приподнимается на одной из двух кроватей и восклицает, оборачиваясь ко мне:
— Бог ты мой! Как ты тут оказался?
— По вашему велению и по своему хотению. Не желаете выслушать отчёт о том, где ваша дочь и что с ней? Мы же договорились, вроде бы…
— Ах да… Садись… Правда, куда? Здесь нет ни одного стула…
— Я сяду около вас, на краешек… Можно?
— Ты будешь прилично вести себя? – говорит она, отодвигаясь тем временем к стене и освобождая мне место с краю кровати.
— Конечно! – заверяю я её, опускаясь рядом с ней. – Тем более что вы так закутались в одеяло, что ни о какой непристойности, к моему великому сожалению, и речи быть не может.
— А чего бы ты желал?
— Отвернуть малость и взглянуть…
— Да ты же вчера взирал, да не малость!
— А почему сегодня нельзя?
— Тогда было по моему неведению.
— Но было же! Чего же жалеть того, что уже однажды было дано, хотя бы даже по неведению?
— А чего ещё тебе хотелось бы?
— Дотронуться до того, что увижу и поцеловать!
— Вот, вот! И это всё?
— Нет, конечно же, мои желания безмерны. Но пока я готов ограничиться и этим. Можно я поцелую вас в губы?
Я тяну к ней свои руки, обхватываю ими её шею, нахожу своим ртом её, и наши губы сливаются в долгий поцелуй.
— Да ты, оказывается, не только в книжках разбираешься, — не то с укоризной, не то с похвалой констатирует она. — Кто тебя учил целоваться?
— Учительниц было несколько, но я по-прежнему нуждаюсь в наставницах. Надеюсь, вы не откажите мне в необходимых уроках?
— Какие тебе ещё уроки нужны? – спрашивает она, не отказывая мне в повторном поцелуе, но отбиваясь от попыток раскрыть одеяло.
— Именно в таких как вы, Ирина Владимировна! Вы не представляете, какие чувства меня переполняли, когда я видел, что вы вытворяете там, в беседке!…
— И что же ты там такого видел?
— Какие восхитительные позы вы там принимали! Как вы великолепно осёдлывали своего кавалера и лихо скакали на нём! Вот было бы здорово, если бы вы то же самое проделали и со мной!
— Я? С тобой? С таким малюткой? Не смеши меня… Да есть ли у тебя то, что на твоём птичьем языке означает седло?
— Взгляните! – отвечаю я и с готовностью представляю её взору свои причиндалы.
— Нашёл чем хвастаться! — говорит она, несколько склонившись над ними, а вслед за этим и протянув к ним одну из руки, для чего ей приходится высвободить её из-под одеяла.
– Ну конечно, куда мне до вашего кавалера! – парирую я её выпад, в то же время как моя ладонь, пользуясь моментом, проскальзывает за верхнюю кромку её сорочки и, достигнув довольно обширных грудей, пытается вытащить их наружу. – Но я был бы рад, если бы вам вздумалось похвастаться вот этим своим богатством передо мною и вы позволили бы мне покрыть его поцелуями!
— Всего-то? – отвечает она и неожиданно обнажает оба своих шикарных полушария. – Пожалуйста! Жалко, что ли?
Я погружаю обе руки и рот в предоставленные в моё распоряжение мякоти, а она, возложив свои ладони на мой затылок, продолжает говорить:
— Считай, что это моя благодарность за твоё усердие, проявленное тобой с Женей. Её вчера вечером просто было не узнать! Да и сегодня утром. Уж не влюбил ли ты её в себя, негодник?
— Не знаю, может, и на самом деле малость переборщил, — отвечаю я, поднимая голову. – Но я гораздо больше озабочен тем, чтобы и вы малость меня полюбили!.. Я бы стал исполнителем всех ваших прихотей!
— Не говори красиво, Аркадий!.. Что тебе известно о моих прихотях?
Вместо ответа я срываю с неё одеяло, соскальзываю на колени, задираю подол рубашки, раздвигаю как можно шире ляжки и просовываю между ними голову.
— Ох, что ты делаешь, негодник? – восклицает она, протягивая к моему затылку руки, но не для того, чтобы оттолкнуть от себя, а, наоборот, чтобы теснее прижать.
Нос мой погружается в щекочущий мех на венереном бугорке, а кончик языка — во влажную расщелину, облизывая срамные губы и, прикоснувшись к набухшей головке клитора, начинает быстрые сосательные движения, сначала осторожные, а потом и более сильные.
— Бог ты мой! Какой деликатес! – произносит Ирина Владимировна.
Ещё чуть-чуть и всю её трясёт от возбуждения. Я покидаю свою позицию, усаживаюсь рядом с нею, обнимаю и лобзаю её, говоря в промежутках между поцелуями:
— Надеюсь, этот деликатес не будет для нас десертом, то есть окончанием, а только лёгкой закуской, лакомством, предвещающим более плотоядную пищу… Не так ли, мадам?
— Да уж куда мне теперь деваться, гость ты мой, дорогой! – отвечает она, в свою очередь жарко обнимая и целуя меня и снова подвергая на ощупь исследованию моё мальчишеское хозяйство. – Чего изволите отведать?
— Превратите меня в отбивную котлету!
— Это как же?
— Я уже говорил в самом начале… Мечтаю, послужить вам седлом для хорошей скачки!
— А я скачки не люблю! И в седло на лошадь забираться боюсь. Другое дело – верхом на палочке!
— Так моя палочка в вашем распоряжении!.. Умоляю вас!..
— Умоляешь, говоришь?.. тогда позволь избавить тебя от лишней одежды…
— Да она вся лишняя!.. Пожалуйста!..
— Хотя нет! Не будем рисковать!.. Приспусти только брюки до колен, чтобы, не дай Бог, не испачкать… И подштанники тоже… Вот так!.. А теперь держись,